Жаркий август
Часть 20 из 49 Информация о книге
– Что касается убийства девчушки… – Нет. Поговорим для начала о Спиталери-застройщике. Не о Спиталери, которому нравятся малолетки, – его оставим на потом. Как он тебе показался? – Комиссар, у него явно рыльце в пушку. Когда мы ему наплели, что, дескать, вскрытие не обнаружило в крови у араба алкоголя, только на одежде, он даже глазом не моргнул, в ответ ни гу-гу. А должен был либо удивиться, либо сказать, что быть такого не может. – Стало быть, этого бедолагу араба накачали вином уже после смерти, чтобы за пьяного сошел. – А на ваш взгляд, как было дело? – Пока ты ездил со Спиталери, я вызвал сюда прораба Дипаскуале и допросил. По мне, так араб упал с лесов без ограждения, и никто из сотоварищей не заметил. Возможно, он работал в одиночку, в каком-нибудь укромном углу. Потом, когда все разошлись, тамошний сторож по имени Филиберто Аттаназио заметил труп и позвонил Дипаскуале, а тот, в свою очередь, известил Спиталери. Что с тобой? Ты меня слушаешь или нет? Фацио застыл с рассеянным видом. – Как, говорите, зовут сторожа? – Филиберто Аттаназио. – Не подождете минутку? Он встал, вышел и минут через пять вернулся с карточкой в руке: – Ага, не ошибся. Он протянул карточку Монтальбано. За Филиберто Аттаназио числились неоднократные судимости за кражу, нанесение тяжких телесных, покушение на убийство и грабеж. На фото был изображен лысый как коленка тип лет пятидесяти со здоровенным шнобелем. На карточке стояла пометка: «рецидивист». – Занятненько, – прокомментировал комиссар и продолжил: – После звонка от сторожа приезжают Спиталери и Дипаскуале, видят такое дело и решают прикрыть себе задницу, установив отсутствующее ограждение в воскресенье, с первыми лучами солнца. Поливают труп вином и расходятся спать. На следующее утро они при помощи сторожа быстренько приводят все в порядок. – А комиссар Лоцупоне на это ведется. – Думаешь? Ты знаком с Лоцупоне? – Лично нет. Но вообще хорошо знаю. – Я его давно знаю. Он не… Раздался звонок. – Синьор комиссар? На проводе прикурор Домазева, желает говорить с вами лично персонально. – Соедини. – Монтальбано? Томмазео. – Томмазео? Монтальбано. Прокурор несколько смешался: – Что я хотел сказать… ах да… посмотрел я фото на карточке. Какая красотка! – Вот именно. – Изнасиловали и зарезали! – Это вам доктор Паскуано сказал, что ее изнасиловали? – Нет, сказал только, что зарезали. Но я прямо чувствую, что ее изнасиловали. Можно сказать, уверен. Можно было не сомневаться, что мозг прокурора работает на всю катушку, воспроизводя сцену насилия в наимельчайших подробностях! И тут на Монтальбано снизошло озарение, как им с Фацио отвертеться от обязанности ехать к близким покойной с печальным известием. – А знаете, синьор Томмазео, у этой девушки есть сестра-близняшка – по крайней мере, мне так сказали, – и даже гораздо красивее покойной. – Как, еще красивее? – Говорят, да. – И значит, сейчас этой близняшке должно быть двадцать два. – Выходит, так. Фацио вытаращился на комиссара. Куда это его понесло? В трубке повисло молчание. Не иначе как прокурор, вылупившись на фотографию, так и облизывался, предвкушая знакомство с сестрой-близняшкой. Потом заговорил: – Знаете что, Монтальбано? Лучше, пожалуй, мне самому известить ее близких… учитывая юный возраст жертвы… убита с особой жестокостью… – Вы совершенно правы. Вы человек в высшей степени чуткий! Значит, вы сами известите ее семью? – Да. Мне кажется, так будет лучше. Они попрощались, Монтальбаноw положил трубку. Фацио, который уже понял затею комиссара, покатился со смеху: – Этому только скажи про женщину… – Да бог с ним. Пусть себе мчится к Морреале, на встречу с несуществующей близняшкой. О чем я говорил? – Вы говорили про комиссара Лоцупоне. – Ах да. Это человек неглупый, опытный и умеющий вертеться. – И что это значит? – А значит, что, скорее всего, Лоцупоне подумал то же самое, что и мы, – что ограждение установили задним числом, но посмотрел на это сквозь пальцы. – Почему? – Возможно, ему посоветовали поверить Дипаскуале и Спиталери на слово. Но навряд ли мы узнаем, кто именно в квестуре или во дворце так называемого правосудия дал подобный совет. – Ну, догадаться, по крайней мере, можно, – возразил Фацио. – Каким же образом? – Вот вы сказали, комиссар, что хорошо знаете Лоцупоне. А вы знали, что он женат? – Нет. – На дочери синьора Латтеса. – А. Ничего себе новость. Синьор Латтес, заведующий канцелярией начальника управления, за свою слащавость прозванный Латте с Медом, – церковная крыса, которая словечка не ввернет, не смазав его прежде вазелином, и за все, к месту и не к месту, благодарит Мадонну! – Знаешь, кто из политиков стоит за зятем Спиталери? – За мэром-то? Мэр Алессандро входит в ту же партию, что и глава региона, и в ней же, кстати, состоит синьор Латтес, который на выборах всегда голосует за депутата Катапано, только и всего. Джерардо Катапано был человеком, способным держать в узде как семью Куффаро, так и семью Синагра – два главных мафиозных клана Вигаты. Монтальбано совсем было пал духом. Неужели ничто никогда не меняется? Куда ни кинь, всюду родня, с которой лучше не связываться; мафия стакнулась с политикой, предприниматели с мафией, политики с банками, банки с ростовщиками и отмывателями денег… Что за непристойный канкан! Что за непролазная грязь из коррупции, мошенничества, уголовщины, подлости и афер! Он представил себе такой диалог. – Ты, главное, не лезь на рожон, потому что «икс», ставленник депутата «игрек» и при этом зять такого-то, который ходит под мафиозо «зет» и в отличных отношениях с депутатом H. – А депутат H. разве не из оппозиции? – Да, но это одно и то же. Как там говорил старина Данте? Италия – раба, приют скорбей, Корабль без кормщика средь бури дикой, Разврата дом, не матерь областей![1] Италия по-прежнему раба, которая служит как минимум двум господам: Америке и церкви, а штормит ее теперь каждый божий день – отчасти по вине кормщика, о котором слова доброго не скажешь. Конечно, число областей, коим Италия была матерью, перевалило уже за сотню, но зато разврат и бардак тоже разросся в геометрической прогрессии.