Засранец

– Что ты делаешь? – недовольно спросил мой брат, когда я в спешке пыталась вернуть свое платье на место. – Маша?

Не получив ответ, безумец сорвался с дивана и в следующее мгновение сгреб меня в охапку. Он забрал у меня платье и отбросил его в сторону.

– Я не отпущу тебя, пока мы не поговорим, – прорычал он мне в самое ухо, прижав свою уродливую сестру к своему потрясающему обнаженному телу.

– Я не хочу разговаривать! – замотала головой. – Это… это все неправильно!

– Что же здесь неправильно?

Мне было очень неловко стоять вот так вот, без одежды, в присутствии Юджина и быть в его руках, и ощущать то, как они горячо сжимали мое тело, как без стеснения удерживали его, не позволяя в очередной раз просто исчезнуть и забыть обо всем, что произошло между нами. – Что же неправильного в любви?

Любая девушка в этот момент должна была бы потерять сознание от счастья, но я же тихо радовалась, что стояла к нему спиной, и что он не видел того, насколько больно мне сейчас было. Любовь… Какая любовь может быть между братом и сестрой?

– Нет любви, – прошептала я, безуспешно пытаясь удержать ресницами накатившие слезы.

– Что? Маша, что ты только что сказала? – не расслышал, или не захотел расслышать Ярцев, и я почувствовала, как сильно напряглись его руки, захватившие меня в железное кольцо своих объятий.

– Нет любви, – упрямо повторила еще раз. – Отпусти меня, пожалуйста, мне надо идти.

– Маша! Прекрати врать! – взревел Юджин и одним движением развернул меня к себе. – Зачем ты так говоришь?! Зачем отрицаешь свои чувства?!

– Я не люблю тебя, – произнесли мои губы, а из-под плотно сжатых ресниц все-таки вырвался град слез. И я уткнулась лбом в его обнаженную грудь.

– Глупая, – услышала ласковое где-то над собой.

Он понял все раньше и лучше меня самой. И позволил выплакаться, спокойно ждал, пока мне станет легче и гладил огромной ладонью меня по волосам. И говорил, говорил что-то нежное, успокаивающее, что я так и не расслышала за оглушительным беззвучным шумом своих слез.

– Ты не должна бояться меня… Я всегда был с тобой и всегда буду. Я слишком долго ждал твоего взросления и приехал сюда за тобой, чтобы официально забрать тебя. Маша… Мышонок…

Я не видела его глаз, но чувствовала тепло его тела и заливала горькими слезами кожу на его широкой груди. И даже не смотря на его слова, не смотря на его горячие объятия, меня вдруг начало трясти. Не от холода, а от того, что я прекрасно осознавала, что эти мгновения слишком быстро закончатся. Как только мы оба покинем этот чердак, мы будем вынуждены посмотреть правде в лицо. А она слишком жестока. Жестока настолько, что в эту минуту я готова отказаться от всего того, что произошло между нами, отказаться от своей мечты, которая сбылась несколько мгновений назад, на этом самом диване. Которая сбывается прямо сейчас. Отказаться, лишь бы не сталкиваться с уничтожающе жестокой правдой!

– Тебе холодно, ты вся дрожишь… подожди, – Юджин отпустил меня и через мгновение вернулся с моим платьем. – Уже осень, Мышонок, помнишь? Здесь уже не так тепло, как бывает летом.

Я, наконец, открыла глаза и увидела, как он неловко пытался разобраться с моим платьем. И, толи от нервов, то ли от того, что у огромного Ярцева действительно не сразу получилось найти, где у этого платья что, из моего рта, разбивая в клочья слезы, вырвался неуверенный смех. Заметив, что удалось развеселить сестру-несмеяну, Юджин тоже улыбнулся, той самой улыбкой, которую я так давно не видела.

Той самой теплой улыбкой, в которую я когда-то влюбилась и которую по сей день не могу отпустить из своего разбитого сердца.

– Прости, но я, кажется, окончательно запутался, – виновато сказал он и я забрала платье из его рук. А когда наряд снова надежно спрятал мое уродство под собой, Юджин со всей внимательностью застегнул молнию у меня на спине.

– Маша, тебе очень идут платья, мне жаль, что ты их так не любишь и совсем не балуешь себя новыми покупками.

Мне стало стыдно. Конечно, Юджин уже очень давно богат и забыл, что такое отсутствие денег. И это еще одно препятствие между нами. Еще одна разница. Здесь, когда мы в усадьбе деда, подобные границы стираются, но во внешнем мире, все это будет очень заметно. Уборщица, поломойка, девчонка, которая даже в официантки не годится. И принц. Настоящий принц. Которому готовы платить только за его присутствие, ему даже говорить ничего не надо. Или улыбаться своей умопомрачительной улыбкой. Мне же, такое впечатление, скоро будут доплачивать, чтобы я только нигде не появлялась.

Мысленно ухмыльнулась этой своей остроумной шутке. Что ж. Хоть на этом заработаю.





Глава 16




– Присядь.

– Что-то срочное, Аскольд?

– Срочное, внук, срочное. И важное.

Этот разговор состоялся ровно пять лет назад. Аскольд Александрович Шереметьев уже не первый день наблюдал за тем, что происходит между его любимыми внуками. И он очень, очень надеялся, до последнего момента надеялся, что ему показалось. Внуки росли очень быстро, настолько, что он сам не заметил, когда из детей они превратились в прекрасную девушку и молодого мужчину. Шереметьев старался жить правильно, не нарушать законов, поступать, в согласии с миром и с самим собой. Но, его жизнь не сложилась.

Его любовь, Тамара… Тамарочка, импульсивная красавица, женщина, которая вскружила ему голову с первого же дня их знакомства…

Вскружила настолько, что он до сих пор никак не смог ее забыть. Выбросить из своей старой и уже седой головы. Ему было положено обидеться, уничтожить воспоминания о ней. После ее поступка. Беспринципной, холодной измены!

Но он не смог. И все эти годы посвящал только ей, ее разругавшимся дочерям, которые уже давно и ему самому стали родными, и своим внукам. Особенно внукам. Бог не дал им с Тамарой общих детей, а потому и внуков, но Мишель и Юджин все равно были для него больше, чем родные. Он воспитывал их с самого рождения. Каждое лето, не смотря на несогласие Тамары, Гали или Светы – эти мальчик и девочка неизменно приезжали к нему в усадьбу. И каждый год, ровно девять месяцев, он ждал их приезда и мечтал, как однажды, может быть… Нет, Аскольд уже давно забросил надежду на то, что вся семья вновь соединится, что вернется Тамара и ее дочери, и внуки, и что все они будут счастливы вместе. Здесь, в этой усадьбе, где все сделано с любовью и давно уже ждет эту несчастливую семью.

Однако, может быть, хотя бы внуки…

Он надеялся на них, но никогда даже подумать не мог, даже в страшном сне не мог представить, что его родной внук без памяти влюбится в его маленькую внучку! Аскольд не понаслышке знал, что такое настоящая любовь. Насколько сильной и разрушительной она может быть. И хотел, чтобы его внуки когда-нибудь познали такое же чувство! Но не так!!! Не друг к другу! Не настолько губительно!

Не такой страшной судьбы желал он Мишель и Юджину.


– Ей всего тринадцать!

В тот вечер, после того, как он прождал на чердаке свою внучку, и, выглянув в окно, в надежде увидеть ее, бегущую по тропинке к дому, Аскольд увидел две знакомые фигуры на холме в беседке…

Сначала он рассвирепел! И был готов расправиться со своим бестолковым внуком, даже не смотря на всю свою отеческую любовь к этому мальчишке. Но, потом он остыл и, как он тогда думал, мудро решил, поговорить с парнем. Отправить его домой и запретить приближаться к Мишель! Запретить даже думать о ней!

Он вызвал внука в свой кабинет и запер за ним дверь. Внучка ни в коем случае не должна была услышать их разговор. Она слишком мала, не поймет. Может вспылить и натворить глупостей. Потому что в силу своего возраста она, скорее всего, воспринимает все гораздо серьезнее, чем ее взрослый брат. До разговора с Юджином, Аскольд почему-то был уверен на сто процентов, что для парня это не более, чем летнее развлечение. Юджин никогда не выглядел серьезным молодым человеком. Парень рано сформировался, был очень красив, и многие деревенские девушки круглый год обивали порог усадьбы с вопросами, когда же приедет его внук.

До последнего момента Шереметьев надеялся, что парень просто пошутил. Или, забылся. Или все, что угодно, но он никак не мог предположить и предвидеть то, что увидел в результате.

Юджин пришел и покорно опустился в кресло возле старого деревянного стола деда. Парень говорил очень серьезно, не пытался улыбаться, отрицать или свести все к глупой шутке. Он как будто просто констатировал свершившийся факт своего душевного несчастья.

– Я знаю, – посмотрел тот на деда не как внук, а как мужчина на мужчину, всем своим поведением давая понять, что он осознает свою ответственность и готов понести за это любое наказание.

– Тебе двадцать три, – уже тише сказал Аскольд, еще надеясь увидеть хоть намек на несерьезность. Но не увидел.

– Я знаю, – убито повторил Юджин.

– Ты ее двоюродный брат, это ты знаешь?!

– Знаю.

– И что? Тебя это не остановит?! – как можно более грозно спросил Шереметьев, но понимал, мог догадаться, что ответит его внук. Ведь Аскольд не понаслышке знал это чертово чувство! Когда ты по какой-то неведомой причине вдруг начинаешь думать о другом человеке и забываешь обо всем на свете. Преграды? Какие могут быть преграды?! Когда ты не можешь есть, спать, думать и просто жить, без этого человека рядом, без того, чтобы каждое мгновение держать ее маленькую руку в своей руке, без ее тепла рядом с собой, без ее радости и грусти в своем доме…

Без нее.

– А тебя бы это остановило? – Юджин посмотрел на него, но Шереметьеву показалось, что его внук прочел мысли своего несчастного деда.

Ответить правду? Но, это значило поддержать парня в его безумных поступках. Солгать? А это уже настоящее предательство, на которое он не мог пойти. Поэтому Аскольд почти беззвучно ответил правдой:

– Нет. Не остановило бы.

Внук понимающе кивнул и, обхватив голову руками, уперся локтями в колени.

– Дед, я не знаю что делать. Я совсем запутался!

Шереметьев тогда, в тот вечер смотрел на своего внука и думал о том, что хоть они и ненастоящие родственники, парень по неизвестной причине получил в наследство его дурной, слишком правильный для этой жестокой жизни нрав. И слишком светлую душу, слишком преданную той одной единственной любви, которая у них обоих, к сожалению, случилась.

– Юджин, – старый Шереметьев положил свою ладонь на крепкое плечо взрослого внука, – я скажу тебе, что делать, – он говорил очень тихо, потому что, наверное, потому, что где-то глубоко в своей душе понимал, что совершает роковую ошибку. – Ты соберешь свои вещи и уедешь отсюда сегодня же. Прямо сейчас. И до ее замужества вы больше не увидитесь. До ее замужества не с тобой, Юджин, запомни это. И тебе стоит хорошенько помолиться о том, чтобы на твоем пути как можно скорее встретилась девушка, которая поможет тебе забыть твою сестру. Юджин! Твою сестру. Помни только это. Я знаю, что ты не сделаешь это ради себя или потому, что так сказал я. Ты сделаешь это по другой причине. Юджин. Ты сделаешь это ради нее. Если любишь ее по-настоящему, ты должен исчезнуть из ее жизни и не ломать ее ни сейчас, в самом начале, ни потом. Я знаю, как тебе сейчас больно. Но ты старше ее, умнее. Мудрее, внук. И ты мужчина. Ты должен поступить как мужчина и уехать.

– Я не могу сделать это, – у Аскольда, многого пережившего и повидавшего в этой бесконечной жизни мужчины, дрогнуло сердце от той боли, которую он только что услышал в словах своего любимого внука. Парень не шутил, не играл и не выдумывал. Эта была настоящая боль, только что вырвавшаяся на волю из самых далеких глубин его сердца.

– Тебе придется, Юджин. Ради нее. Только ради нее, мой мальчик.

Старый Шереметьев сделал большой глоток шампанского из своего сверкающего бокала. Он только что наблюдал за тем, как Юджин сорвался вслед за его внучкой, за повзрослевшей Вермишелькой. Прошли годы. Прошли мысли и убеждения. Остались только чувства. За это время девочка выросла, изменилась. Изменился и внук.

Пять лет Аскольд надеялся, что Юджин перегорит. Забудет свою любовь. Он наблюдал за жизнью внука, постоянно созванивался с Галиной и надеялся услышать, что парень одумался и женится.

А когда услышал о помолвке с самой отвратительной «звездой» современного шоу-бизнеса, не выдержал и позвонил внуку.

– Я услышал радостную новость, хотел поздравить тебя, – начал Шереметьев издалека. В тот день старик изрядно наглотался успокоительных таблеток, но предательские, старые уже, никчемные руки дрожали с такой силой, что он едва мог удержать телефонную трубку. Он очень хотел и опять, как тогда, пять лет назад, безуспешно надеялся на то, что услышит радость в голосе внука. Надеялся, что Юджин забыл то летнее приключение.

И в очередной раз его надежды не оправдались.

– Спасибо, я пытаюсь, Аскольд.

Знакомые ноты боли в голосе внука, заставили сжаться измученное сердце старика так сильно, что ему стало трудно дышать.

– Ты… – с трудом взяв себя в руки, все же произнес Шереметьев, – видел ее? Потом?

– Видел, – не таясь, сознался Юджин, – издалека. Она меня не видела, не беспокойся.

– Часто? – Аскольд еще на что-то надеялся и еще раз получил жесткую пощечину своей наивности:

– Почти каждый день.

– Поначалу?

– Все это время, – Юджин вдруг заговорил, словно с тех самых пор, с последнего их разговора в усадьбе, он больше ни с кем и никогда не раскрывался, – когда я в городе, постоянно. Иногда утром, иногда провожаю ее после работы. Не волнуйся, она меня ни разу не видела. Трудно, когда надолго уезжаю в командировки. Последнее время они все чаще случаются. Я не знаю, как буду потом, когда женюсь… Аскольд…

Юджин как будто хотел что-то спросить, но дед его опередил. Он был рад, что внук его не видел в этот момент. С сердцем стало совсем плохо, в глазах потемнело, ему даже пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Чуть позже, этим же днем, его на неотложке увезли в больницу.

– Юджин… я, – эти слова давались Шереметьеву совсем тяжело, – я должен попросить у тебя прощения. Я не прав. Вы оба любите друг друга. Вермишелька все это время… Она любит тебя, внук. Я думал, я надеялся, что вы забудете друг друга, но… Юджин, ты не должен совершать те же ошибки, что совершал я. Борись за свою любовь. Ей уже восемнадцать. Я… я хочу попросить у вас обоих прощение. Я был неправ. Ваша любовь пережила время. И выдержала. И я… я должен исправить то, что натворил, – Аскольд так сильно переживал, что даже не почувствовал, как стал оседать на пол. Старик уже совсем ничего не видел и говорил из последних сил. – Приезжай, внук. Вы должны поговорить. Она злится, не поймет… Я виноват… Но я помогу тебе. Пожалуйста, борись за свою любовь, – Шереметьев сглотнул отсутствующую слюну, от волнения его рот окончательно пересох, – я помогу. Я узнавал… – на глазах у старика даже навернулись слезы, – закон не запрещает… Я помогу, даже если твоя мать и отец будут против…. Приезжай.