Всего лишь сон

Поднимаясь с постели, он не заметил, что то была вовсе не его постель, опуская ноги на пол, он не понял, что стопа касается непривычного для нее покрытия. Глаза были прикрыты, сон все еще частично обладал сознанием, к тому же в комнате было темно. Не в его комнате. Но в дверь отчаянно стучали, не давая спать. Он не до конца понимал, почему в дверь его спальни кто-то стучит, но, как это часто бывает, во сне человек уверен, что лежит в комнате, в которой провел уже тысячи ночей, при этом обстановка в ней в данный момент выглядит совсем иначе: окно находится на другой стороне, предметы мебели отличаются от тех, какие на самом деле стоят в комнате, дверь открывается в другую сторону, к тому же в нее стучат. Но кто?

Он взялся за ручку двери и лишь едва надавил на нее, как с другой стороны на него буквально выпала девушка.

Дверь захлопнулась.

Она вся дрожала, но тут же попыталась подняться.

– Ник? – сказала Меган.

Николас оглянулся по сторонам: это была чужая, незнакомая ему комната, а сверху на нем лежала Меган – та самая Меган, с которой он был знаком только во сне. Это знакомство напоминало ему виртуальные отношения: когда ты общаешься с человеком, кажется, что знаешь его и даже испытываешь к нему симпатию, при этом в реальной жизни так ни разу его и не встретив. Но сейчас Меган была здесь, рядом, и не просто рядом – она лежала на нем.

– Как? Как ты здесь… как мы здесь оказались? – спросил ее Николас.

Меган быстро поднялась, чтобы осмотреться.

– Мы все еще спим, – сказала она, – это все еще сон.

– Постой-постой… я не до конца понял. Это снова общий сон? Один на двоих? Так?

– Да. Только теперь мы не в том кафе. Впервые мы оказались вдвоем в другом месте. И ты спас меня.

– От чего?

– Ты открыл двери. Я стучала, я долго стучала. Я ждала, что сама себя высвобожу, как делала это всегда, что я сама услышу стук и проснусь. Но стук услышал ты. Однако же мы не проснулись.

– Где мы? – спросил Ник.

– Это моя комната, – ответила Меган, – вернее, часть моей комнаты. Это – моя кровать, дверь. Больше здесь ничего нет, но на самом деле в моей комнате еще много другой мебели и, как минимум, в ней есть окно. Здесь, как видишь, его нет. Значит мы все еще спим.

– Неужели все это правда? Я видел о таком фильм, но ведь…

– Это не фильм, Николас, – Меган села на кровать. Впервые за этот длинный сон она полностью расслабилась и почувствовала себя в безопасности. – Это моя жизнь. Сколько я себя помню, для меня существовало две реальности: та, где я живу и та, где я выживаю. Я тебе уже говорила об этом. И если сейчас, несмотря на все это, ты уверен, что видишь обычный сон, то ты глубоко заблуждаешься. Обычные вещи не для меня, а ты по своей воле или нет стал частью одной из моих реальностей.

– И что дальше? – спросил парень.

– Надеюсь, что ничего, – ответила Меган, – надеюсь, что мы просто дождемся, когда проснемся. Подходить к двери я не хочу. Хватит с меня на сегодня дверей. Странно, но сейчас я чувствую себя в безопасности. Рядом с тобой.

Она откинулась спиной на кровать, запрокинув руки назад. Ей не хотелось думать о том, как она выглядит, грязные ли у нее ноги и растрепались ли волосы. В конце концов она снова пережила кошмар наяву, если так можно выразиться, что давало ей некое право расслабиться и забыть о своем внешнем виде.

Николас же стоял рядом и изучал ее. Он не обращал внимания на ее перепачканные стопы, а местами спутавшиеся серые волосы, хаотично покоившиеся на белой постели, только делали Меган еще более привлекательной. И желанной. Сейчас он был уверен наверняка: эта сумасшедшая женщина его самого сводит с ума. И не важно, что сейчас на самом деле они спят, а их тела находятся на неизвестном ему расстоянии друг от друга. Вот она – здесь и сейчас, и он не может равнодушно смотреть на нее.

Он сел рядом, скрестив руки в замок и положив их на ноги, голова была опущена вниз. На нем была надета белая футболка и широкие серые штаны, в каких мужчины ходят по дому до того, пока на смену им в определенном возрасте не приходят бесформенные трусы. У каждого это происходит в разное время, но Ник еще к этому не пришел.

– Почему мне хорошо рядом с тобой? – прямо спросила Меган и села, положив голову ему на плечо. То, что она чувствовала в тот момент, было для нее новым ощущением, но ей нравилось, как тепло, исходящее от тела Николаса, разливалось теперь и по ее телу.

– Может быть потому, что мы здесь, а не там, в настоящем мире? – предположил он.

– Поцелуй меня, – неожиданно и в тоже время столь ожидаемо для самой себя сказала Меган. Она редко говорила и просила о том, чего действительно хотела, но привыкла не сдерживать эмоций в своем личном измерении, существующем в ее сознании.

Она смотрела ему в глаза. Да, он все еще выглядел двадцатилетним парнем, но взгляд все же принадлежал мужчине, который уже немного, но видел жизнь. Еще одна шутка разума, шутка восприятия, но чувство юмора у сознания Меган было весьма своеобразным, и потому то, что Николас казался ей моложе, чем он был на самом деле, было не самым страшным событием в этом нереальном мире.

Он смотрела на нее. Он хотел исполнить ее просьбу, более того – он хотел, чтобы она попросила его об этом. Ему было тяжело решиться, потому что он понимал, что это будет вторжением в ее жизнь, о которой он ровным счетом ничего не знал. Но это было и не важно. Это всего лишь сон. Реальный, необычный, но сон. Конечно, он поцеловал ее и не ограничился этим. С того самого момента, как Меган упала на него, убегая от того, что было за дверью этой комнаты, с того момента, когда он непроизвольно удержал ее, не дав упасть на пол и обхватил за талию, а его рука скользнула по гладкой ткани ее пеньюара цвета слоновой кости на тонких бретелях, он понял, что он хочет эту женщину. Вот так просто, без ненужных отступлений и наигранного романтизма: он знал, что он ее хочет. Поэтому, увидев перед собой зеленый свет, решил больше не сдерживать себя. А Меган расслабилась и доверилась ему. Она устала убегать, она устала чувствовать себя в небезопасности. Ей хотелось стать слабой и беззащитной, вручив себя сильному мужчине, способному защитить ее от всех монстров, пугающих ее.

Да, она верила, что он может ее защитить. Ей хотелось в это верить. У нее просто не оставалось выбора.



Под дверью пребывало нечто: огромное и страшное, бесформенное и зловонное, несуществующее и настолько реальное нечто, что оно было способно поглотить Меган изнутри. Оно насмехалось над ней, зная, что теперь она станет еще более уязвимой, что теперь она будет думать, что ее безопасность зависит не только от нее самой. Ее главная ошибка. «Всегда рассчитывай только на себя, дорогая, – пронеслась мысль в несуществующем, разлагающемся мозге, если это можно было назвать мыслью, – но, чем больше ответственности ты будешь перекладывать на этого парня, тем больше я буду завладевать тобой».

Меган могла прислушаться и услышать эти слова, если бы захотела, ведь они говорились ее собственным демоном, личным карманным издохшим щеночком из другого измерения, ее персональным бугименом в ее собственной голове, но она была слишком занята: она отдавала себя Николасу и получала его взамен, и в тот момент ей было абсолютно плевать, что их тела были даже не рядом.





Глава 10




Она проснулась в своей постели с улыбкой на губах. Впервые за долгое время. Белоснежное постельное белье, смятая ночная рубашка на тонких бретелях. Был еще запах. Его запах. Меган повернулась на бок, уткнулась носом в подушку и втянула в себя приятную смесь мужского дезодоранта или шампуня с легкими, совсем не раздражающими остатками запаха мужского пота. Эту подушку, подумала она, уж точно не постигнет участь тех, на которых отпечатывались следы ночных снов. Эта подушка впитала в себя запах мужчины, который впервые за столько лет взрослой жизни смог растопить огромную глыбу льда в груди у хрупкой женщины, вынужденной не только казаться и быть сильной, но уверять себя в том, что это необходимо, и по-другому просто не бывает. Ей по-прежнему нравилось осознавать, что она одна, однако вот уже вторую минуту нос продолжал втягивать в себя запах того, кого на самом деле в этой комнате никогда и не было. И который все же провел здесь ночь. Пускай не всю, но самую яркую и незабываемую ее часть. Меган не вспоминала о страшном доме, на который набрела в своем сне, о сущности, возродившейся из ее детских кошмаров, о длинных черных пальцах, что тянулись к ней из мертвой пустоты. Она думала только о Николасе, чей запах остался в ее постели.


Но они так и не виделись в настоящей жизни. Ничего, кроме своих имен, они друг о друге не знали. Не станет же она с этой подушкой ходить по городу, определяя по запаху, в какой стороне находится Николас, ведь он – не Золушка, а она – не принц. И это всего-навсего подушка и, Меган, подумала она, если ты не прекратишь ее нюхать, ты или сойдешь с ума окончательно, или задохнешься, как задыхаются, оказываясь придавленными под подушками.

Неважно. Все было неважно. В тот момент она была счастлива. По-юношески счастлива, как радуется молоденькая девчонка, придя домой и закрывшись одна в комнате после, непременно, самого важного события в ее еще короткой жизни: парень ее мечты впервые ее поцеловал. Наедине с собой она бесшумно визжит и прыгает от счастья, ее щеки горят румянцем, а глаза безумной радостью. И неважно, что спустя три месяца или, что еще хуже, три года, этот самый парень разобьет ей сердце. Сейчас она неприлично счастлива.

Меган задалась вопросом о том, что сейчас думает Николас, как эта ночь скажется на его жизни. Она прекрасно понимала, что с физиологической стороны не заметить того, что между ними произошло, хотя этот процесс и нельзя считать обычным, невозможно. Она заснула там, во сне, лежа на груди у Ника. Душ, конечно же, в несуществующей комнате принять было нельзя. Ее стопы все еще были грязными, и даже местами виднелись занозы после «прогулки» по лесу в том странном мире, и, конечно же, ей не мешало бы незамедлительно смыть с себя все, что оставалось напоминанием о том нежном и трепетном событии, в каком участвовали они двое. До этой ночи Меган ни с кем в своих странных снах сексом не занималась, она даже в настоящей жизни избегала отношений, не желая ни к кому привязываться. Не желая или опасаясь? Ей было все равно. Все неважно.

Все так неважно, когда ты счастлив. Даже неважен факт, что счастье это существует только в другой реальности.



***

Эрик был юристом в большой компании: образцовый сотрудник в строгом костюме и десятками галстуков, которые занимали почетное место в его безупречном порядке в шкафу. Его жена, Моника, зная трепетное отношения мужа к своему гардеробу, следила за тем, чтобы вещи всегда были в надлежащем виде. Миссия эта ее нисколько не угнетала, потому что еще в первый год семейной жизни она весьма осознанно взвалила на себя все заботы семейного быта. Эрик настоял на том, чтобы она не работала, и она не возражала, воспринимая это, как заботу о ней. Она с радостью готовила ему завтраки, обеды и ужины, собирала ему еду с собой, когда он уезжал в командировки, без малейшего недовольства вставала, если требуется, в три часа ночи, чтобы провести его на самолет и сварить ему перед дорогой чашечку кофе. Она считала, что в их доме совсем нечего есть, если в холодильнике будет меньше трех блюд, ею приготовленных, и даже пиццу в этой семье никогда не заказывали: она с удовольствием готовила ее сама. Детей после школы она развозила на всевозможные кружки, была в курсе событий школьной жизни каждого: и дочери, и сына, а в дополнении ко всему еще и помогала соседке – старушке, которую ее многочисленные родственники не будут вспоминать до тех пор, пока не придется делить оставленное ею наследство.

Жена у Эрика была образцовой хозяйкой, всецело посвятившая себя семье. Потому Меган и считала ее дурой. Потому Меган и не была желанным гостем в доме своего брата.

Несмотря на взаимную неприязнь между примерной матерью и женой в лице Моники и Меган, которая предпочитала жить одна и исключительно ради себя (ну и ради мистера Блонда, разумеется), на день рождения племянника тетушка Меган приехать была обязана. Ее не обременяло общение с детьми своего брата, но вот осуждающие взгляды мамаш, которые привели на праздник своих обожаемых чад и заполонили весь задний двор дома, ей было крайне неприятно на себе ощущать.

Меган вот уже сорок минут держала в руках стакан апельсинового сока, не имея ни малейшего желания его пить. Дорога к брату заняла у нее три часа. Она не часто пользовалась машиной, и уж тем более не ездила на длинные расстояния, потому дорога в другой город утомила ее. Судя по состоянию, возможно ее даже укачало, хотя, как психолог и человек, имеющий пускай минимальный, но все же водительский стаж, она знала, что человека, который управляет автомобилем, укачать может крайне редко. И все же ее тошнило, а голова то и дело хотела предательски кружиться вокруг своей воображаемой оси.

Она присела на один из пластиковых стульев, который, как ей того и хотелось, стоял немного в стороне от остальных, словно кто-то заранее побеспокоился о том, чтобы Меган могла присутствовать на празднике без особого в нем участия. Это не осталось без внимания семерых молодых мамочек, которые без умолку хвалились достижениями своих отпрысков, весело резвящихся с детьми Моники и Эрика. Сама же Моника не отходила от детей, а Эрик практически все время разговаривал по телефону, активно жестикулируя и изображая на лице попеременно то недовольство, то злость, то недоумение.

– У вас нет детей? – прозвучало где-то на другом полушарии.

– Что, простите? – удивленно переспросила Меган.

– Я спросила: есть ли у вас дети? – повторила вопрос брюнетка с длинными волосами и слишком ярким, как для детского праздника, макияжем.

«Сколько же и чего ты закачала в свои губы, милая?» – подумала Меган.

– Нет, – улыбнулась она, – детей у меня нет.

Про себя же Меган отметила, что эти представительницы рода человеческого наверняка должны знать, кто она такая, и что у нее нет детей.

Глядя в никуда, она думала о Николасе, которого «видела» последний раз месяц назад, причем свидание то имело весьма интимный характер. С тех пор Ник ей не снился.

– Зато у вас чудесные племянники, – не унималась брюнетка.

– Да, благодарю, я знаю, – попыталась быть любезной Меган и автоматически сделала глоток апельсинового сока. Тошнота усилилась. Отвращение от общения с решительно настроенной на контакт мамочкой только усугубило головокружение.

– Моника – просто молодец, она – мой идеал в уходе за детьми, – снова продолжила свой треп мадам «накаченные губы». Меган изо всех сил натягивала на себя свою дежурную улыбку, с которой она обычно старалась не обидеть человека в первые минуты общения и избежать продолжительного диалога.

– Да, Моника молодец, – согласилась Меган, – но и Эрик… Он обеспечивает семью, делает все для того, чтобы они ни в чем не нуждались.

– Пройдет немного времени, и дети не вспомнят того, что подарил им отец, они вспомнят заботу матери, которая всегда была рядом, выручала их, помогала с домашним заданием, проживала с ними каждый важный момент их детства.

Меган продолжала улыбаться, но внутри нее уже закипал котелок под названием «тызаделамоюсемью». Ей почему-то с теплом вспомнился эпизод, когда они с отцом купили вертолет с пультом управления и запускали его из окна, тут же на память ей пришли ненавистные уроки в музыкальной школе, на которые ее пять лет таскала мать, пока Меган не устроила грандиозный скандал. Нет, Меган и Эрик никогда не были особо близки, к тому же брат считал ее чокнутой из-за ее ночных «припадков» в детстве, но унижать или оскорблять его могла только она сама. Возможно, право на это есть еще и у Моники, но уж точно не у этой «крашеной курицы с надутыми и раскрашенными фиолетовой помадой губами». Моника сама взвалила на себя заботу обо всех, она самолично посвятила себя в рыцари своей же кухни, она убедила мужа, что ответственность за сытые желудки и чистые трусы в их доме лежит целиком и полностью на ней. И пускай она это делала только в начале их отношений, когда ей хотелось окружить любовью своего молодого супруга (а на иные проявления любви у нее фантазии не хватило), Эрик уже привык к такому укладу, и теперь, если бы Моника не приготовила ему чай по первой просьбе, или же он обнаружил бы в корзине с грязным бельем больше двух пар нестиранных носков, он бы сделал жене замечание. Поэтому, даже если Моника и жалела о том, что приучила мужа к своей всеохватывающей опеке, изменить что-либо она уже не могла.

Но все это не волновало Меган. Ей было плевать на Монику и на то, страдает она или же получает извращенное удовольствие от добровольного рабства, но говорить о том, что Эрик – хреновый муж и отец… Тут уж извини, сестренка, ты переступаешь черту.

– Пройдет немного времени, – сказала Меган улыбающейся брюнетке с белоснежными зубами, – и дети скажут своей мамочке, что она их достала своей паталогической любовью. Когда дети вырастут и захотят самостоятельности, когда они создадут свои семьи, а их мамаша, которая ничего, кроме как подтирать им зад и водить за ручку на уроки игры на фортепиано, которые им никогда в жизни не пригодятся, не умеет, придет к ним домой или позвонит поздно вечером, когда молодая пара захочет насладиться друг другом в своей уже собственной постели, и спросит: «Как у вас дела? Что вы кушали? Куда ходили? Вымыли ли вы руки? Не покупали ли еду быстрого приготовления? Если да, то больше так не делайте, я завтра же приеду и приготовлю вам свой фирменный супчик. Часиков так в семь утра, подойдет? Ой, а что у тебя такой голос недовольный? Я что, вас от чего-то отвлекаю?..» И вот тогда, – продолжила Меган, перейдя на шепот и приблизившись к брюнетке, – вот тогда эти самые детки пошлют свою мамашу куда подальше, потому что она мешает им жить той жизнью, какой они хотят. А если не пошлют, то мамочка будет контролировать их до тех пор, пока их вторым половинкам это не надоест и они не подадут на развод. А мама будет утешать: «Я всегда говорила, что он/она тебя не достойны!». Но отец… отец… Эрик. Он так и останется папой в тени, который всегда улыбнется, согласится, поддержит, возможно даже потому, что не вникнет в суть вопроса, потому что занят, но он и не будет вмешиваться в их личную жизнь. Он, как и прежде, будет участвовать в их жизни материально, дарить подарки, занимать на покупку дома. А мамаша, Моника… Если дети отвергнут ее чрезмерную опеку, которая по сути тогда уже будет являться прямым вторжением в их собственную взрослую жизнь, начнет постепенно сходить с ума, потому что вся ее жизнь состояла лишь из постоянного контроля жизней своих детей. И она не будет знать, что делать с собой, на что потратить кучу своего свободного времени, она начнет чувствовать себя ненужной, брошенной и обиженной. Уйдет в депрессию. Может – в запой. По большому счету, мне плевать. Дети – это соседи, как бы грубо и цинично это не звучало. Да, очень родные и близкие, но соседи. Временные люди в жизни родителей. Пара, решившая родить детей, была создана до их появления на свет, и остаться друг у друга они должны после того, как дети вырастут и съедут от родителей. Нужно уметь жить для себя, а не лишь для отпрысков, и тогда у всех будут гармоничные отношения. И дети должны понимать, что они – не центр вселенной, а всего лишь временные сожители своих родителей, которых обучат летать и выпустят в небо, подобно летчикам, окончившим летное училище. Летчики. Свободный полет. Понимаете? Не существование ползком на расстоянии натянутой пуповины между матерью и ее чадом, а свободный полет в открытом небе.

Брюнетка и другие мамочки, что сидели рядом с ней, молча слушали, как Меган изливала на них накипевшее содержимое своего внутреннего котелка, а потом она…

А потом ее вырвало. Апельсиновым соком и скудным завтраком, состоявшим из овсянки, съеденной много часов назад. Вырвало прямо под ноги брюнетки, которая тут же брезгливо вскинула руки вверх и принялась верещать, словно на обувь ей попало не содержимое чьего-то желудка, а соляная кислота, способная разжечь туфли на высоком каблуке и даже, наверное, добраться до сухожилий и костей.

– С тобой все в порядке? – послышался голос Эрика, который, как и немногим раньше голос брюнетки с огромными губами, звучал где-то на другом конце света.

– Нет, мне не хорошо, – ответила Меган и стала сползать с пластикового стула на зеленый газон.

Перед ней мелькали расплывчатые фигуры людей, вокруг бегали дети в ярких нарядах. Одна девочка в черном и, кажется, грязном платье, остановилась совсем рядом с Меган, словно призывая ее поднять голову и посмотреть на нее. Перед глазами все плыло, Меган прищурилась, пытаясь навести резкость, а потом прошептала:

– Анна? Анна, это правда ты? Так значит это…

– …всего лишь сон, – ответила девочка и одарила Меган громкой пощечиной.



Голова кружилась, тошнота подступала, и привкус блевотины во рту только способствовал этому. Кажется, в зубах застряли кусочки полупереваренной овсянки и лохмотья апельсина, что плавали в стакане с соком. Меган посмотрела в окно: солнце уже встало, посмотрела на кровать: кота рядом не было, он уже ушел на утренние процедуры. Посидев еще пару минут на кровати и отчаянно боровшись все это время с тошнотой, Меган все же побежала в ванную, чтобы снова вырвать.

Видимо, время, проведенное в дороге, пускай даже во сне, утомило ее организм.

Разочарованная началом утра, выйдя из ванны, она снова вернулась в постель. Она ощущала слабость и догадывалась, что ее лицо имело теперь зеленоватый оттенок. Тошнота отступала, но слабость была еще слишком ощутима. Меган принялась обдумывать свой сон. Такое с ней случалось редко: она была практически уверена, что все происходило на самом деле. Обычно она сразу же распознает, где находится: в реальности или в своем особом измерении М.

Но в этот раз ее внутренние приборы дали сбой. Она не думала о том, что некая брюнетка с увеличенными губами, подруга Моники – жены брата Меган, проснулась в это утро с весьма необычными для нее мыслями о том, как она воспитывает своего пятилетнего сына. Ей вдруг представилось, что ее мальчик вырос, стал мускулистым красавцем (каким, к слову, никогда не был его папаша), женился, а она подглядывает за сыном и его молодой женой в замочную скважину в двери их спальни. И неважно, что уже давно она не встречала межкомнатые двери с замочной скважиной, важно то, что она подсматривала за своим сыном. Своим взрослым сыном! Ей вдруг стало очень стыдно.