Венганза. Рокировка

* * *


20 октября

Отец контролирует каждый мой шаг. В университет меня возит водитель. Встречи с подругами так же проходят под пристальным взглядом папиного шпиона, приставленного ко мне якобы в целях безопасности. Более того, отец начал таскать меня всюду по своим идиотским приемам, где обязательно присутствует Павел. Мама разделяет мои чувства насчет папиного поведения, но не может ничего сделать, чтобы хотя бы избавить меня от навязчивого общества Павла. Вместо этого становится всё лишь хуже. Отец стремится чаще оставлять нас наедине. А Павел постоянно пытается прикоснуться ко мне, стараясь соблазнить. Он не простак в этом деле, и, наверняка, многие женщины ведутся на его речи и ухаживания, только мне этого всего не нужно. Меня тошнит от самой себя, когда я с ним. Кажется, что, даже позволив себе остаться с ним наедине, я изменяю Аарону. Хочу сбежать из этого ада к нему. Он чувствует, что со мной происходит что-то неладное, но я не могу рассказать ему о Павле. Вдруг он решит, что я стараюсь избавиться от него? Я боюсь потерять Аарона. Без него моя жизнь превратится в беспросветную тьму. Только рядом с ним я смогу быть по-настоящему счастливой.

15 марта

Мне кажется, будто я умерла. Моё существование сводится к процессу вдыхания и выдыхания воздуха.

Полгода настоящего ада. И во всём виновата лишь я. Не нужно было противиться неизбежному, и сделать так, как хотел отец. До сих пор проживаю тот день снова и снова. Лицо Аарона постоянно стоит перед глазами даже через столько времени. Пугает лишь одно. Его образ в моей памяти начал терять детали. И я не вижу его так же чётко, как раньше. Что я буду делать, забыв то, каким он был в действительности? Смогу ли я быть уверенной в достоверности своих воспоминаний или они перемешаются с фантазиями?

Я будто осталась заключена в одном промежутке времени, проживая тот день с самого начала снова и снова. Меня пугает, что со временем начнут забываться подробности, как начали забываться детали внешности Аарона. Поэтому намеренно раз за разом прокручиваю ленту событий в голове, стараясь ничего не упустить.

В тот чертов Хэллоуин он прилетел, чтобы забрать меня с собой. Давление отца, настаивавшего забыть Аарона и обручиться с Павлом, стало невыносимым. Не выдержав, я призналась Аарону во всём, что меня тревожило. Он принял мгновенное решение, забрать меня к себе и тайно пожениться.

Сойдя с самолета, он направился прямо ко мне на занятия. Мы тут же отправились в аэропорт, сбежав из университета путем, которым вряд ли меня стали бы искать. День для побега был выбран идеально. Занятия, растянувшиеся практически на весь день, сменялись костюмированной вечеринкой в кампусе по случаю Хэллоуина. Я смогла заполучить целый день свободы. И другого шанса вряд ли стоило ждать.

Но как только мы оказались в аэропорту, экстренно пришлось менять планы. Полет отменили из-за шторма на восточном побережье. Был вариант дожидаться вылета на месте, но тогда шансы на то, что могут заметить мой побег раньше нашего отлета, увеличивались. Оставалось уехать из города, неважно куда, лишь бы подальше от моего отца, и оттуда добираться до Бостона. Мы выбрали второе. Взяв в аренду автомобиль, направились в Аризону, рассчитывая добраться к ночи до Нью-Мексико.

Провести столько часов в машине с Аароном казалось мечтой. И всё так и было. Как в фантазиях об идеальном мире. Дорога, Аарон, музыка, переплетенные пальцы рук, поцелуи во время кратких остановок на заправку. Когда доехали до Нью-Мексико, была уже глубокая ночь. Переночевав в мотеле, мы практически не спали, не в силах насытиться друг другом. Казалось, будто в глубине души уже знали о том, что наше время на исходе, и стремились заполнить прикосновениями и поцелуями каждый миг. А на утро, решив выехать ещё до восхода солнца, с тяжелым сердцем покинули тот мотель. При выезде из города, стоя на светофоре и дожидаясь зеленого света, я смотрела, как первые солнечные лучи, поднимающиеся из-за домов, освещают его идеальное лицо и глаза цвета морской волны. До сих пор помню, как тень от длинных ресниц падала на его скулы. Это был последний миг, когда я видела Аарона. Стоило машине тронуться с места, как другой автомобиль, пролетев на красный свет, врезался в нас. Аарон скончался на месте. Я отделалась переломом ребер и сотрясением. А пьяный подросток, убивший моего Аарона, получил условный срок. Его наказанием стали исправительные работы. Чёртовы исправительные работы! Позже выяснилось, что его отец был прокурор штата. Поэтому смерть моего самого близкого человека осталась безнаказанной.

С момента, как я пришла в себя, жизнь перестала быть прежней. Как исчезла и вероятность того, будто где-то впереди для меня существует счастливое будущее. Всё что я хотела, это отправиться вслед за Аароном. Даже резала вены, но мама нашла меня и вызвала скорую. Тогда-то произошел еще один поворотный момент в моей судьбе. Я узнала, что ношу его ребенка. Смятение, испытанное в первые мгновения, быстро сменилось надеждой и благодарностью. Аарон оставил со мной частицу себя, прежде чем навсегда покинуть этот мир. Именно тогда я обрела силы двигаться дальше по жизни.

Но и обретенное ненадолго успокоение снова уничтожил отец, начав настаивать на аборте. Я плакала, умоляла его одуматься, угрожала побегом, но он оставался непреклонен. Он говорил, что даже в случае появления на свет моего ублюдка, так он называл своего внука, отдаст его на усыновление и не позволит мне опозорить семью. И я верила ему. Каждому его слову. Так как знала, что отец всегда получает то, что хочет. Сбежать не получалось. Дом превратился в настоящую крепость. Каждое окно находилось под сигнализацией, а периметр постоянно патрулировали его люди. То, что раньше казалось домом, превратилось в тюрьму. Я продолжала оплакивать Аарона и свою жизнь, придумывая способы уговорить отца одуматься.

Именно тогда, когда я потеряла всякую надежду, он сделал предложение, которое одновременно являлось и спасением, и приговором. Он предложил мне выйти замуж за Павла, готового принять ребенка Аарона как своего. Тогда я сохраняла малыша, а он получал зятя, о котором мечтал.

Подготовка к свадьбе заняла всего две недели. И вот. Уже пять месяцев я госпожа Асадова. Ненавижу эту фамилию. Еще больше ненавистен тот факт, что мой ребенок будет считать своим отцом этого человека. Но придёт день, и тогда я обязательно расскажу ему или ей правду.

Оторвала взгляд от бумаги, слыша только стук бешено бьющегося в груди сердца. Перечитала запись еще раз, не в силах осознать прочитанное. Дневник выпал из рук, упав где-то рядом с кроватью. Получалось, что мой отец — вовсе не мой отец? Вдруг стало трудно дышать. Неуверенность всё еще по-хозяйски владела разумом, тогда как в душе я желала сильнее всего, чтобы тем ребенком, о котором писала мама, была я. Мне так хотелось, чтобы это оказалось правдой, но пока не могла четко сформулировать, какие последствия понесет за собой эта новость. Терзаемая сомнениями, восстановила дыхание и подняла дневник с пола, продолжив чтение.

20 августа

Сегодня моей малышке исполнился ровно месяц. Самый чудесный месяц в моей новой жизни. Она так прекрасна, что я не могу отвести от неё глаз. Я могу любоваться ею сутками. Когда я с ней, грудь разрывает от счастья и нежности. Вот сейчас она спит, а я сижу рядом, слушая её тихое сопенье, и наконец-то чувствую умиротворение. Она так похожа на своего отца. Такой же нос, губы и, надеюсь, будут такого же цвета глаза. Пока они такие мутные, что сложно определить реальный цвет. Как бы я хотела, чтобы Аарон мог познакомиться с ней и наблюдать за тем, как она растет. А так у неё есть только я. Павел большую часть времени не появляется дома, а когда приходит, то игнорирует Марину. И, если честно, я рада, что всё именно так. Мне не хочется видеть его рядом с ней. Не сейчас. Может быть, когда-нибудь я смогу разглядеть в нём отца для своей дочки, ведь ребенку нужен отец… Но пока что он для меня лишь незнакомец, живущий со мной под одной крышей.

Аарон, как нам тебя не хватает.

Я закрыла глаза, осмысливая прочитанное. Павел не мой отец. Осознание жаром расползалось по телу. Грудь сжало, вытесняя из легких воздух. Значит, Диего просто не мог быть моим братом. Жизнь в очередной раз ударила меня в солнечное сплетение. Я боялась шевелиться, дышать и вообще принимать этот факт. Гораздо проще казалось притвориться статуей, бесчувственной и холодной. Но внутри меня снова всё бурлило, переворачивая и опрокидывая с ног на голову сознание. Новость о родстве с Ангелом сломала меня, спровоцировав на жуткие вещи. А теперь, осознавая, что в который раз я стала жертвой обмана, не понимала, как быть с этим знанием. Меня должно радовать это открытие, и так оно и было, потому как Софи оставалась чиста перед Богом. Её душа теперь не будет расплачиваться за мой проступок. И теперь я могла не опасаться за то, что рано или поздно она обнаружит мою страшную тайну. Но отчего-то тяжесть в груди лишь разрасталась, заполняя меня и лишая последних сил. Сняв с души один грех, я почувствовала гнет других, оставшихся со мной до самой смерти. И не знала, что делать с этим: стараться сжиться с виной или искать пути искупления.

Весь путь до дома, эти мысли терзали меня, не позволяя радоваться возвращению к дочери, к нормальной жизни. Но стоило мне увидеть Софи, как всё остальное отошло на задний план. Я смогла сделать это. Смогла вернуться к дочке. И это всё, что имело значение. А обо всём прочем, я успею подумать позже.





Глава 26




Капли горячей крови стекали с рук на пол, окрашивая помещение в бордовый цвет, цвет моей жизни. Я глубоко вдохнул металлический запах, пропитавший воздух и вытеснивший все остальные ароматы. Эйфория переполняла меня лишь от того, что дышу этим воздухом, наполненным смертью и болью. Сердце замедляло ритм, и азарт, накрывший ранее, постепенно угасал. Меня окружала безжизненная тишина.

дыхание, я осмотрелся вокруг. Всё пространство было расписано кровью, а трупы заменяли собой подпись творца. Никто не сможет усомниться в том, чьих рук это дело, навсегда усвоив, кому именно не следует переходить дорогу. И пусть заголовки газет называли меня безымянным мясником, палачом, каждое из этих слов лишь ласкало слух и дарило успокоение. То, чего я был лишен на долгое время, теперь будет со мной, наконец-то позволив жить, а не существовать, отыскивая хоть что-то, способное заставить чувствовать. Мои демоны ещё не были удовлетворены. Я напоил их вражеской кровью, вернув себе право быть самим собой и, более того, стараясь снять мишень с тех, кто мне дорог. Окинув еще раз взглядом место бойни, наклонился, сорвав с мертвого тела рубашку, завязав её на предплечье, останавливая кровь, текущую из раны. Пока что у меня не было времени в полной мере оценить собственные ранения. Нужно убираться отсюда, несмотря на соблазн задержаться и ещё раз удостовериться, что ни один ублюдок не способен больше произвести ни вдоха и ни одно сердце не бьется. Я перешагивал мертвецов, следуя к выходу, поймав себя на том, что чувствую гордость за свою работу. И да, это не дело рук мясника или кого-то там ещё. Здесь побывал ангел смерти, не пощадив никого, хладнокровно забирая последние вдохи, не оставляя свидетелей и не проявляя слабости. Лишь одну смерть я растяну на долгие, мучительные часы. Позволив выплеснуться наружу всей ярости и ненависти, съедавших меня изнутри на протяжении года. Смерть, знаменующую свободу для меня и моих девочек. Я пришел за ним. В обратном отсчете до его смерти не существовало кнопки «стоп» или нужного провода, его некому спасти. Больше некому.

За год до этого

Дни перемешались друг с другом, а время застыло на месте. Изо дня в день ничего не менялось, полностью сохраняя последовательность событий сотни таких же похожих один на другой дней. Я действовал на автопилоте, накапливая энергию, чтобы сдетонировать в один момент, уничтожив взрывом все вокруг. Даже вспышки гнева, составлявшие часть моей жизни и являвшиеся способом сохранять рассудок, теперь были полностью под моим контролем. Адаптировавшись к порядкам этого места, я тщательно следил за своими действиями, стараясь по истечению трёхгодичной программы иметь в запасе четкий план действий. Признание Денни в причастности к покушению на Марину окончательно сместило ценности на системе координат. Пусть я и раньше знал, что не могу полностью доверять ему, будучи осведомленным о методах его работы и взглядах на жизнь, но совершенно не подозревал его в преступлении против меня. Это открытие, хоть и не стало ударом, Денни ничем не поступался на пути достижения поставленной цели, но явилось ещё одним ножом в спину. Последний год внёс значительный вклад в банк предательств от близких людей. Я прекрасно понимал, чего именно он добивался, сознавшись в собственной вине, и знал обо всей степени опасности, которую он представлял для Марины и ребенка. Ему требовалось моё беспрекословное подчинение. Размышляя над тем, в каких именно целях он собирался меня использовать, тем более после перевода во Флоренс, долго не мог решить это уравнение.

Исправительная тюрьма максимально строгого режима исполнения наказаний, неофициально известная как Флоренс, представляла собой бетонный ад. Вынужденные отбывать весь срок в полном одиночестве, заключенные не имели привилегий общения друг с другом. По крайней мере, не в первые три года отсидки. Любое занятие в этих стенах протекало в полном одиночестве. Даже прогулки здесь проходили в клетках, изолирующих осужденных от собратьев по наказанию. Ровно на час в день я сменял бетонную клетку на металлическую, получая возможность немного размять мышцы, подтягиваясь на турнике или кидая мяч. Я не видел других заключенных. Все они выходили на прогулки в другое время, либо совсем в другие клетки. Порой мне не позволяли выйти на улицу, вместо этого отправляя в такой же отлитый полностью из бетона зал, как и моя камера, со сводчатым потолком и одним единственным чертовым турником. Эта камера называлась спортивным залом, став настоящей издевкой для измученного тишиной и ограниченным пространством человека. Словно зверь в клетке, прохаживался по этому чертову «залу» из угла в угол, пересекая его несколькими шагами и пытаясь найти хоть какое-то отличие от собственной камеры.

Здесь нас лишали всего. Я не видел растений, ярких красок, в моей жизни перестало существовать такое понятие как ощущение прикосновения другого человека, и полностью исчезло общение. Единственными словами, что доводилось мне слышать в течение дня, было мое собственное имя от охранников, когда они приносили еду или выводили во «двор». Но чаще всего они предпочитали не разговаривать со мной, молча выполняя необходимую работу. До перевода сюда я многое слышал об этом месте, но не осознавал в полной мере того ада, коим оно являлось.

В тех чертовых визитах, положенных для близких примерно ведущих себя заключенных, предоставляемых раз в месяц на пятнадцать минут для разговора через стекло, меня не навещал никто, кроме Пирса, постоянно обещавшего обжаловать решение суда упечь меня именно во Флоренс. Но я знал, что любая его попытка окажется бесполезной. Пусть большая часть моих прегрешений осталась недоказанной, но убийство заключенного, добавленное к моему изначальному обвинению, плюс искалеченные охранники, один из которых скончался от многочисленных травм в больнице — всё это позволило ублюдкам законникам без дополнительных махинаций запрятать меня в тюрьму для самых опасных преступников в стране. И вряд ли они решат, будто я достоин чего-то менее жесткого. В их глазах я никогда не был человеком и окончательно потерял человеческий облик после вынесения приговора. Я стал никем. Еще одним зверем, обреченным на смерть в неволе и в абсолютном помутнении рассудка.

Нечеловеческие условия содержания давали о себе знать уже через пару недель. Одиночество, съедающее меня изнутри на протяжении всей жизни, здесь ощущалось особенно остро. То и дело я чувствовал, как оно практически брало вверх надо мной, пытаясь искоренить желание бороться за будущее, которого у меня нет. Тогда перед глазами появлялся образ Марины и нашего ребенка. И пусть я не знал, как выглядит моя дочь, начинал представлять, чьи черты она унаследовала, чей цвет глаз, и прекрасна ли она так же, как её мать. Чем больше я думал о ней, тем сильнее хотел увидеть, и начинал злиться на себя за то, что позволял обстоятельствам сломать меня. Однажды я выберусь на свободу и отомщу за потерянный шанс быть счастливым.

Необходимость выбраться из этого склепа грызла меня днями и ночами. Отсидев несколько месяцев во Флоренс, окончательно сбился с толку в понимании, как и чем именно смогу быть необходим Денни здесь. У меня не было ни единой возможности для общения с другими заключенными. Я не знал, в какой части тюрьмы находится моя камера и где располагается административная часть тюрьмы. Двадцать три часа в сутки я находился в своей бетонной клетке, сменяемой лишь на час на другую — металлическую, под открытым небом, где так же невозможно определить расположение зданий и блоков. Единственный человек, сохраняющий для меня связь с внешним миром — Пирс — даже намеком не указывал на то, чего именно от меня хотел Босс. Сложившиеся обстоятельства вынуждали еще сильнее нервничать насчет безопасности Марины и ребенка.

Мысленно прокручивая возможные версии развития событий, рассматривал совсем странный вариант. Возможно, его признание стало всего лишь последним гвоздем в крышку моего гроба, а никак не угрозой? И, тем не менее, это не означало спасение для Котёнка. Каждый раз, задавая Тони вопрос от том, есть ли какие-то новости о её местонахождении, выдыхал с облегчением, получая отрицательный ответ. Это означало, что Перес выполнил свою часть договора и увёз её из логова змей.


Наш разговор с ним, состоявшийся до вынесения приговора, нельзя назвать дружеским или приятным, как впрочем, и все предыдущие наши с ним встречи. Не имея возможности поговорить с Мариной, я все же принял решение попытаться получить какие-то ответы от пуэрториканца. Сидя перед ним в оранжевой робе и смотря на его дизайнерский костюм и высокомерный вид, впервые видел не ублюдка, пытающегося украсть мою женщину, а человека, способного выбирать себе жизнь и сделать выбор в пользу чего-то лучшего, чем сотворил со своей я.

У меня не возникало сожалений о том, как именно распорядился собственной свободой, за исключением моментов, связанных с Чикой. Я даже не раскаивался в доверии Большому Денни, всё же я всегда знал, что не могу проявлять перед ним ни единой слабости. Вряд ли босс обратил бы на мои отношения с Мариной внимание, не окунись я с такой бездумностью и отчаянием в неконтролируемую месть, после обнаружения её предательства. Да и сам тот факт, что я не уничтожил её, как сделал бы с любой другой, уже демонстрировал всему миру моё бессилие перед собственными чувствами. Похоже, уже тогда каждый понимал, о степени власти Марины надо мной. Именно поэтому наша история приняла такой оборот.

Попросив Пирса пригласить Пабло прийти ко мне, если честно, не рассчитывал в конечном результате увидеть его. Но у парня, как оказалось, всё-таки были стальные яйца, и он без тени страха принимал любой вызов. Правда, на этот раз я всё же надеялся, что причина его появления кроется лишь в соблюдении интересов Марины. Стараясь игнорировать навязчивые мысли о том, близки ли они снова и прикасался ли он к моей женщине, сразу перешел к тому, ради чего пригласил его на встречу.

— Тебе нужно увезти Марину.

— Вряд ли ты сможешь дотянуться до неё из тюрьмы, — смотрел на меня полным презрения взглядом Перес.

— Слушай, Пабло, — непроизвольно сжал кулаки, сдерживаясь от того, чтобы всё-таки не выбить несколько его идеальных зубов.

Намерения острить и показывать, кто круче, у меня совершенно не было. Всё перевернулось с ног на голову, и необходимость взять под контроль хотя бы что-то для возвращения опоры под ногами, брала верх над раздражением.

— Можешь язвить, сколько вздумается, только опасность исходит совсем не от меня, и я всё же надеюсь на то, что ты не такой идиот, каким пытаешься казаться.

Взгляд Переса смягчился. Он осторожно втягивал колючки, которые выпускал каждый раз при разговоре со мной, понимая обоснованность моей тревоги.

— Если твои предупреждения касаются открытой твоими же дружками охоты на Марину из-за дачи ею показаний против тебя, то мне не следует говорить, что и так известно.

— Тут всё гораздо серьезнее. Поэтому тебе лучше увезти её настолько далеко, где никому и мысли не придет её разыскивать. Понимаешь? — наклонился к нему чуть ближе, стараясь не быть услышанным окружающими.

— Что происходит? — нахмурился он.

— Пока что я сам не могу понять деталей. Знаю лишь, что здесь она постоянно будет под прицелом. Просто уезжайте. И старайтесь не светиться на людях.

— Слушай, Диего, — сделал паузу, потерев переносицу. — Я не люблю, когда недоговаривают. И чтобы быть начеку, должен понимать, откуда именно нужно ждать угрозы.

— Решил вспомнить про недоговоренности? — почувствовал прилив злости.

Всё это время меня водили за нос, не рассказывая о самом главном, а теперь пытаются играть в подобные игры. Да кто он такой, чтобы требовать от меня хоть что-то!

— Не хочешь рассказать о моём ребенке, которого вы с Мариной прячете от меня?

Пабло замер, вперившись в меня немигающим взглядом.

— О чем ты?

— Сейчас не самое подходящее время притворяться и делать вид, что ты не понимаешь, о чем я.

— Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь.

— Хватит, Перес. Я все знаю о дочери.

Пуэрториканец выпрямился, слегка отстраняясь, по-прежнему не прерывая зрительного контакта и не произнося ни слова. Несколько мгновений он обдумывал услышанное с совершенно застывшим лицом, словно боясь мимикой рассказать больше положенного.

— Что именно ты знаешь?

— Только, что у меня есть дочь, и Марина скрывает ее от меня.

— Когда ты узнал?

— После задержания.

— Чего ты хочешь?

Пабло прощупывал почву, явно нервничая из-за того, как я отреагирую на эту новость, и что буду предпринимать дальше.

— Знать, почему она скрыла её существование.

— Разве это неясно? — окинул взглядом помещение, наполненное охраной и другими заключенными. — Твой образ жизни не гарантирует счастливого будущего для девочки, как и ты сам.

— Я имел право знать! — прошипел, практически переходя на крик.

Пабло усмехнулся, одарив меня жестоким взглядом.

— Ты потерял все права после всего, что с ней сделал. И не тебе строить сейчас из себя потерпевшую сторону.

— Она рассказала тебе?

— Нет. Она не сказала ничего о том, что с ней случилось. Но ее состояние, физическое и психическое, рассказало мне гораздо больше, чем могли сделать слова.

Его обвиняющий взгляд, наполненный злостью и отвращением, вернул меня на год назад, в то время, когда я разрывался между желанием убить Марину за ее предательство, вырвать из своего сердца, но не мог избавиться от той одержимой привязанности, которая оказалась формой моей ненормальной любви. Холод медленно расползался по телу при мысли, какими именно были последствия моего с ней обращения. Ведь до этого момента, я никогда всерьез не задумывался над тем, в каком состоянии она покинула меня.

— Не думал об этом? — зло кинул мне фразу Пабло. — А я тебе расскажу, — облокотился о стол, наклоняясь ближе. — Расскажу о том, как она боялась людей, о том, как кричала во сне и вздрагивала каждый раз при вопросах о прошлой жизни. Расскажу о том, как Марина забивалась в угол, увидев латиноамериканцев, и в какой ужас она пришла, узнав о беременности.