Венганза. Рокировка

— Докажи свою готовность быть с нами, и тогда никто не посмеет даже косо взглянуть в твою сторону.

И я получил свой шанс выплеснуть наружу гнев. Мне требовалось избавиться от одного арийца. Чем именно он был неугоден Альберто или кому-то там ещё, я не вникал. На следующий день во дворе завязалась драка между заключенными, разросшаяся в массовое побоище. Я смешался с толпой, подкармливая злость ударами по каждому попавшемуся мне на пути ублюдку, и пробираясь к намеченной цели.

Высокий широкоплечий нацист с огромной свастикой на спине, усевшись верхом на одного из мексиканских пареньков, с остервенением избивал его лицо. Ночь, проведенная один на один с мыслями и чертовым одиночеством, миллионом вопросов и бездной в груди, засасывающей остатки прежнего меня, окончательно стерла самообладание и грань между разумом и безумием. Разгоряченный дракой, увидев эту тварь верхом на одном из моих амигос, почувствовал, как знакомая жажда чужой смерти вытеснила все остальные желания. Достав из ботинка заточку, спрятанную перед прогулкой, я подлетел к ублюдку, сдернул его с парня, тут же ударив его головой прямо в нос. Почувствовал, как кожа стала влажной от его крови. Нацист попытался схватить меня за шею, но повторный удар головы по его морде умерил его рвение. Не медля ни секунды, я начал бить его кулаками по лицу. Его попытки к сопротивлению стали еле ощутимы, пока не прекратились окончательно. Снова и снова я бил его, упиваясь звуком ломающихся костей, видом крови на его нацистких татуировках, забыв на время о том, что всё должно быть сделано незаметно и как можно быстрее. У него изначально не было ни единого шанса против меня. Лишь услышав стрельбу охраны, вонзил ему прямо в артерию на шее заточку. Струя крови, брызнувшая из раны брызнула в лицо, утоляя мой гнев. Услышал топот ног. Один за другим заключенные упали лицом на землю. Вынув самодельное оружие, сломал его, бросая в сторону, и тут же был схвачен охраной.

С тех пор я отсиживался в одиночке, лишенный права на общие прогулки, с ещё одним убийством, прибавленным к сроку, но доказавшим каждому в том проклятом дворе, что я не просто «золотой мальчик» Сангре Мехикано, как некоторые за спиной называли меня. И со мной лучше не шутить.

Пирс пребывал вне себя от отчаяния и рвал на голове волосы из-за моего проступка. Но мне было наплевать. Единственный возможный вариант, способный вытащить меня на свободу, даже не мог рассматриваться как возможный. Копы предлагали сдать Денни, его партнеров, каналы поставки, места сделок. Другими словами они пытались сделать из меня гребаного стукача. Только я никогда не поступил бы так с собственными братьями и всем, во что верил. Верность слову и людям, хранившим преданность, подставляющимся под пули для моей защиты, людям, которых считал единственной своей семьей — это то, против чего я ни за что не пойду.

Закрыв единственный путь на волю, я почувствовал себя свободным в этом проклятом аду. Теперь можно не сдерживаться. Разбивая голову охранника, возомнившего себя моим хозяином о стену, я выпустил наружу всю ярость, тлеющую внутри. Безвыходность положения превращала меня в монстра. И если на свободе жестокость была некой составляющей моей жизни, но не её центром, то теперь она стала всем. Едкое слово, язвительная улыбка — и еще трое идиотов больше не смогли вернуться на работу, пытаясь восстановиться в больнице. Толпа надзирателей, пришедшая за реваншем, надев на запястья наручники, избивали меня дубинками и ногами до тех пор, пока я не начал выплевывать кровь из легких. Они могли убить меня, если бы захотели. Только всё управление полиции Лос-Анджелеса пребывало в такой эйфории от предстоящего суда, что их жажда шумихи в СМИ и среди общественности помешали произойти подобному. После этого «несчастного случая» охрана, приставленная ко мне, усилилась. Неделю спустя из лазарета в камеру меня сопровождали четыре человека, наставивших пушки прямо мне в лоб лишь для того, чтобы надеть наручники.

А сегодня, судя по шагам, к камере приближалось не меньше шестерых конвоиров. Им нечего было опасаться. Пока что я не собирался отыгрываться ни на одном из них. Я предвкушал слушанье, надеясь наконец-то увидеть Марину. Все мысли занимал лишь её образ и близость момента встречи. Адвокат предупреждал, что её вызовут как свидетеля, и это не стало сюрпризом. Я не мог злиться на неё за это. Хотелось наконец-то миновать этап формальностей и запретов, получив наконец-то право позвать её через Пирса на встречу и получить ответы на многочисленные вопросы. А пока внутри меня всё клокотало в нетерпении увидеть Котёнка. Хотелось уловить шлейф любимого запаха ванили, взглянуть в глаза цвета моря, а что будет помимо этого, не имело никакого значения.

Я шел в зал суда, четко осознавая все о предстоящем приговоре, не питая напрасных иллюзий на его смягчение. Но путь до него всё равно был для меня наполнен надеждой увидеть любимое лицо и надеждой на то, что встретившись с ней глазами, увижу там знакомый блеск, который появлялся там каждый раз при взгляде на меня.

Вводная часть с зачитыванием обвинения и выступлением сторон тянулась целую вечность. Я видел ужас и осуждение в глазах присяжных, не сомневаясь в их вердикте. Для них я и мне подобные — лишь ублюдки, животные, неспособные на человеческие чувства. Но я не мог винить их в таком отношении. Спокойная и размеренная жизнь с выплатой ипотеки, накоплениями на колледж для детей и нелюбимой работой существовала практически в параллельной вселенной, где не было банд, наркотиков и убийств. Я знал, что Сангре Мехикано смогли повлиять на некоторых из них, припугнув или заплатив определённые суммы. Взглянув на них, я видел перед собой стадо овец, загнанных в темный лес большим и страшным серым волком.

Но всё это не волновало меня. Я ждал её. Свою Чику. Ту, ради которой во мне еще оставалось что-то от человека, не позволяя полностью уподобиться животному. И вот момент настал. Судья назвал её имя, и всё шумы стихли, отойдя на задний план. Я повернул голову к двери, затаив дыхание в предвкушении момента, когда, наконец, смогу вновь увидеть своего Котёнка.

Мгновения ожидания растянулись на секунды, показавшиеся часами. Я не моргал, опасаясь тем самым пропустить ее появление. Двери распахнулись — и все исчезло, оставив лишь девушку, вошедшую в зал. Она смотрела прямо перед собой, без единой эмоции на лице, самая прекрасная девушка, встречавшаяся мне в жизни. Такая хрупкая и ранимая, она выглядела меньше, чем в нашу последнюю встречу. Я жадно впитывал ее образ, запоминая каждую черту лица, игнорируя нечто неуловимо иное в ее облике. Словно мечта, Марина проплыла прямо передо мной к своему месту по левую руку от судьи. Запах ванили коснулся ноздрей, взбудоражив всё тело. Сердце грохотало под ребрами от переизбытка эмоций. Радость, волнение и какое-то бестолковое счастье владело им в те мгновения. Я слышал лишь его стук и ничего больше. Достаточно было увидеть ее, чтобы вновь почувствовать себя живым человеком, а не зверем в клетке. Марина всегда вдыхала новую жизнь в мои легкие и возвращала давно забытые желания.

Я ждал, когда же она посмотрит в мою сторону и взглядом даст понять, что все еще любит меня, и ничто неспособно изменить этого, ни одно недоразумение или недомолвка. Но Марина будто не замечала моего присутствия, ни на мгновение даже не зацепив меня взглядом.

Живот скрутило от нехорошего предчувствия, поднимающегося из самых глубин. Ожидание плохого застряло комом в горле, мешая спокойно дышать. Я не сводил с неё глаз, мысленно умоляя посмотреть на меня. Она подняла руку, приготовившись дать присягу, глядя на прокурора. Звуки тут же с резким звоном вернулись, напоминая о существовании других людей. Шелест бумаги, тихие перешептывания зрителей, и голос обвинителя, обращенный к Марине.

— Добрый день, мисс! — поздоровался прокурор.

— Добрый день!

— Будьте любезны, назовите своё полное имя.

— Марина Асадова.

— Повторите, пожалуйста, ваши имя и фамилию по буквам.

— М.А.Р.И.Н.А. А.С. А. Д.О.В.А.

— Благодарю.

— Готовы ли подтвердить свои показания или поклясться на священной Библии?

— Поклясться на Библии.

Марина положила ладонь на книгу, смотря на прокурора и ни на кого иного.

— Вы торжественно заявляете, что показания, которые вы можете дать по случаю, находящемуся на рассмотрении этого судьи, будут правдой, абсолютной правдой и ничем иным, кроме правды, да поможет Вам Бог?

— Клянусь.

— Пожалуйста, садитесь.

Марина медленно опустилась на стул, равнодушно смотря на мужчину перед собой. Я ждал всего лишь быстрого взгляда или какого-то знака, но она вела себя так, будто я не сидел на скамье подсудимых под самым её носом. Радость от встречи, вымещала тревога, которую не помогали успокоить никакие мысли, пытающиеся отыскать объяснение подобному поведению.

— Мисс Асадова, расскажите, где вы были десятого ноября этого года в районе четырнадцати часов?

Марина наклонилась ближе к микрофону.

— Я была в гостях Эстер Вальдес.

— Расскажите, в каких отношениях вы находились с убитой?

— У нас был общий знакомый.

Слово «был» больно резануло в груди. Даже при условии, что всё происходящее — спектакль, видеть, как она так реалистично изображает равнодушие, оказалось больнее, чем я предполагал. Я сверлил её взглядом, надеясь наконец-то увидеть глаза, обращенные ко мне, и увидеть в них подтверждение тому, что слова не имели значения, а важны лишь чувства.

— Назовите его имя.

— Диего Альварадо, — произнося моё имя, опустила глаза, а затем вновь посмотрела прямо на прокурора.

— Подсудимый Диего Альварадо?

— Да.

— Какие отношения вас связывают с подсудимым?


— У нас была любовная связь.

И снова в прошедшем времени. Похоже, этот суд станет настоящим испытанием для моих чувств и выдержки.

— Как долго длилась ваша связь?

— Протестую! — сказал Пирс. — Ваша Честь, это не относится к материалам дела.

— Протест принимается!

— Хорошо, кивнул прокурор. При каких обстоятельствах вы познакомились с убитой?

— Она пришла на прием к Пабло Пересу вместе с Диего.

— На тот момент вы уже состояли в отношениях с подсудимым?

— На тот момент я была помолвлена с мистером Пересом.

— Это была ваша первая встреча с Мистером Альварадо?

— Нет.

— Вам доводилось встречаться с ним ранее?

— Да.

— Какого рода встречи это были?

— Сексуального характера.

По залу пробежался шепот, а меня пронзило холодом, повеявшим от слов Марины. Равнодушие, с которым она говорила о нашем прошлом, вводило в ступор. Паника, затаившаяся в центре груди, смешалась с кровью, расползаясь по венам. Марина была чрезвычайно реалистична в своём представлении, и у меня закралось стойкое подозрение, что она не притворяется. Пальцы онемели. И страх острыми иголками прокладывал себе дорогу, окутывая меня своим черным коконом. Она отвечала на вопросы прокурора, а я не мог разобрать ни слова, вылетающего из её рта, будто звучала иностранная речь. Смотрел на любимое лицо и молил о малейшем сигнале: взгляде, жесте, о чем-нибудь, способном успокоить мою паранойю. Я всё еще надеялся, что это всего лишь боязнь потерять её играет со мной злую шутку. Её губы шевелились, воспроизводя слова, я по-прежнему слышал лишь звук страха, отдающего глухим стуком сердца у меня в ушах. Марина внезапно посмотрела куда-то за плечо обвинителю, я повернул голову, проследив за её взглядом. В ушах зашумела кровь, забурлившая при виде человека, с кем она установила зрительный контакт. Чёртов Перес пристально смотрел на Котёнка. Каждый мускул на его лице напрягся, будто это он находился на допросе, а не она. Я хотел разорвать его на части, вырвав сердце из груди, прекращая бесконечную пытку видеть их вместе. Да, я хотел, чтобы он позаботился о ней. Но никогда больше не собирался издеваться над собой, наблюдая за ними как парой. Я видел, как он слегка кивнул ей, и вновь перевел взгляд на Марину, сотрясаясь от ревности. Сосредоточившись на её двигающихся губах, приложил неимоверные усилия, вслушиваясь в её показания.

— Хотите сказать, что существовала реальная угроза вашей жизни, и по этой причине подсудимый не желал вас оставлять в одиночестве? — продолжал допрос обвинитель.

— Не могу этого утверждать. Но Диего волновался за мою безопасность.

— Почему он решил оставить вас именно у Эстер Вальдес?

— Он доверял ей. И считал, что там самое безопасное для меня место.

— Знал ли он о её чувствах?

— Я об этом не знаю.

— Хотите сказать, — завел руки за спину прокурор, прохаживаясь перед Мариной взад и вперед, — что Диего Альварадо и Эстер Вальдес являлись на протяжении многих лет близкими друзьями. Настолько близкими, что он доверил ей сохранность жизни своей девушки и делился с ней не только личными переживаниями, но также вводил в курс деловых сделок. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, насколько откровенными были отношения между подсудимым и убитой. И, тем не менее, ни разу за все годы этой тесной дружбы у него не промелькнуло даже мысли о чувствах убитой?

— Я протестую, — встал Тони.

— Я сейчас объясню, к чему я веду, — прервал Пирса прокурор.

— Протест отклонен. Продолжайте, — парировал судья.

— Зная о чувствах погибшей, понимал ли мистер Альварадо опасность ситуации, в которую ставит вас, оставляя наедине с отвергнутой им женщиной?

Чёрт возьми, о чем он говорит?

— Мы никогда не разговаривали на эту тему.

— Мисс Асадова, догадывались ли вы о чувствах, испытываемых погибшей к подсудимому?

— Да. И в тот день получила подтверждение своим догадкам.

Что? Я не верил тому, что слышал. У Эстер были чувства ко мне? Как такое возможно? Да, в прошлом осталось одна пьяная ночь, проведенная вместе, но на этом все. Эстер ни разу не дала мне понять, что испытывает ко мне нечто большее, чем дружескую любовь.

— Расскажите подробнее.

— Она начала кричать на меня, что я ничего не знаю о жизни Диего, о его прошлом. Кричала о том, что я живу в идеальном мире, и мне никогда не понять, насколько тяжелой оказалась его судьба. Она продолжала швыряться в меня обвинениями, что мне никогда его не узнать по-настоящему. Называла всякими отвратительными словами.

— Вы дали ей повод для такой агрессии?

— Я не думаю.

— Не думаете или уверены?