Цена всех вещей

Эхо положила на стол шайбу, а яблоко сверху на нее. Внезапно яблоко вдруг поднялось в воздух и закачалось, точно намагниченное. Она села перед странным сооружением и уставилась на покачивающееся яблоко.

Давление воздуха заметно усилилось, словно мы летели в самолете. У меня заложило уши. Стало так жарко, что рубашка прилипла к коже. Все это время мать Эхо продолжала неразборчиво завывать на диване.

— Что ты де…

— Тихо.

Я не могла оторвать глаз от яблока, которое осталось единственным пятном света в темном помещении.

Эхо наклонилась к свету. До этого момента я и не замечала, что она сняла свое любимое пальто, оставшись в футболке с длинными рукавами. Она закатала рукава, обнажая порезы от запястья и до плеча — некоторые из них казались свежими и даже не покрылись коркой.

Она взяла выщербленный каменный нож и выбрала точку. Я хотела подбежать и выбить нож у нее из руки, но не смогла пошевелиться. Делая надрез, она даже не пикнула. И не закрыла глаза. Она смотрела — и я тоже — как кровь из раны капала на хоккейную шайбу. Свет несколько раз моргнул, а затем комната осветилась багровым. Мне показалось, будто над яблоком я увидела чье-то лицо — злобное и дьявольское, а потом Эхо закричала. Я тоже закричала, зажмурив глаза и накрыв голову руками.

Когда я открыла глаза, в комнате было тихо. Только мама Эхо перестала выть. Она стояла возле кухонного стола и жевала яблоко. Эхо обмякла, голова ее лежала рядом с шайбоподобной штуковиной. Теперь, когда дом уже не казался готовым взлететь на воздух, я смогла подойти к Эхо, чтобы убедиться, что она еще дышит. Так оно и было.

Мама Эхо похлопала дочь по здоровой руке.

— Спасибо, — сказала она и легла на диван. Хруст яблока эхом разносился по комнате. Рука Эхо уже заживала, но лоб был перепачкан кровью.

Эхо гекамистка.

И ее не должно было существовать.

Все гневные обвинения, так заманчиво звучавшие в моей голове, вдруг стали совершенно бессмысленными. Эхо уже ничего не могла с этим поделать.

Я открыла и закрыла несколько шкафчиков прежде, чем нашла большую упаковку бинтов и антисептические влажные салфетки. Едва я приложила к ране салфетку, Эхо проснулась и дважды моргнула.

— Ты достала деньги? — слабым голосом сказала она, украдкой поглядывая на мать.

Прежде чем ответить, я несколько секунд сидела с отвисшей челюстью.

— Ты серьезно? Я пришла сюда, чтобы высказать свое фи, — Маркос все знает, а это значит, что скоро узнают и остальные. Я думала, ты устала ждать и рассказала ему.

Эхо ссутулилась и вся как-то съежилась.

— С чего бы мне рассказывать Маркосу? Держать все в тайне было моим единственным рычагом давления.

— Что ж, кто-то рассказал Маркосу.

— Может, он сам догадался, что ты лжешь.

— Мы с ним почти не виделись со дня похорон. У него не было возможности тестировать меня на всякие глупости об Уине.

Она резко втянула воздух так, словно я ее ущипнула. Больно.

— Ты разве не понимаешь, что это не шутки? Если ты не помнишь человека, это не значит, что он не умер.

Я потерла запястье в том месте, где болело сильнее всего.

— Я понимаю.

— Ты не можешь понимать. В том-то и загвоздка.

Она стерла кровь. На месте пореза осталась ровная линия, несмотря на то, что у камня, который Эхо до сих пор сжимала в руке, были зазубренные края.

— Это я рассказала Маркосу, — донеслось с дивана.

Мы с Эхо одновременно повернулись.

— Мама — зачем?

— Если бы ты получила деньги, ты бы меня бросила, — голос матери Эхо стал тише, она закрыла глаза. Огрызок яблока остался у нее на груди. — Я не могла этого допустить. Для моей Эхо слишком опасно выходить в мир… слишком много опасностей…

— Ты говорила с моей матерью? — спросила меня Эхо.

— Ну, — замялась я. — Да. Но… разве вы обе не шантажировали меня? Вместе?

Эхо медленно покачала головой:

— Она не хочет, чтобы я уезжала. Беспокоится обо мне. Черт.

Я попыталась сменить тему.

— Что такое?.. Я хочу сказать, ну, что с ней на самом деле стряслось?


Эхо склонилась над матерью, которая, похоже, уснула на диване, и начала бинтовать руку.

— Такое происходит, когда мы теряем членов ковена. Сначала страдает рассудок, затем наступает период боли. Внезапных, опустошительных приступов. В конце концов мы теряем способность есть, говорить и… — Она пожала плечами. — Чем больше творишь заклинаний, тем быстрее это происходит. Вот почему я до сих пор в порядке, а она так страдает. Я сотворила несколько заклинаний, чтобы притупить боль.

— Почему бы не сотворить одно-единственное заклинание и исцелиться?

Эхо покачала головой:

— Одно заклинание в таком состоянии способно ее убить. Все, что я могу, — это на время смягчить боль. Выкроить себе чуть больше времени.

— Больше времени для чего?

— Для того чтобы выбраться из города и убедить других гекамистов принять нас в ковен. И спасти ей жизнь.

— А ты не можешь просто им написать?

— Я вне закона. Меня вообще не должно существовать на этом свете. Если меня поймают, посадят всех членов ковена. Я должна переговорить с ними с глазу на глаз. Возможно, даже заплатить. Для чего, по-твоему, мне нужны деньги?

— О! — Я посмотрела на мать Эхо, спящую на диване. — Ох. Она разве не хочет найти новый ковен?

— Она боится. Что меня поймают и заберут. Боится, что я ее брошу.

— Но ты ведь действительно собираешься ее оставить.

— Будь мы обе в последние полгода в нормальном состоянии, она бы лучше понимала, зачем мне надо уехать. — Эхо махнула рукой в сторону дешевой мебели. — Люди хорошо платят за то, что мы делаем, но мама всегда прячет деньги. Говорит, что не хочет привлекать к себе внимание. Мне никогда не удавалось их найти. Я даже не уверена, что она сама помнит, где они. Так что я должна накопить денег самостоятельно.

Несколько мгновений мы сидели в тишине. До меня вдруг дошло, что все то время, пока я ходила в школу, Эхо вынуждена была сидеть в этом малюсеньком доме, невидимая для всех — до тех пор, пока у кого-то из нас не возникала нужда в ней или ее матери.

— Так, значит, ты гекамистка, — сказала я.

Эхо кивнула.

— И так было всегда? Я имею в виду, заклинания?

— Более или менее. Еда, кровь, воля. — Она повторила эти слова, точно мантру, затем откусила зубами кусок медицинского пластыря и закрепила бинт.

— А это… больно?

— Адски.

— Тогда зачем ты это делаешь?

Она уставилась на меня сквозь запачканные кровью волосы.

— Это не просто боль. Это еще и наслаждение — иметь силу. Быть частью чего-то большего, чем один человек. Чего-то прекрасного. Я поддерживаю порядок мироздания, обеспечиваю равновесие. Это приятное чувство. — Она опустила рукава рубашки, скрыв свежую перевязку. — Плюс это мой выбор. Я должна была помочь маме, прекратить ее страдания.

— И ты никогда об этом не жалела?

На секунду мне показалось, что Эхо сейчас на меня набросится, но потом она, видимо, все-таки передумала.

— Бывали моменты. Когда было бы проще… не быть гекамисткой.

Я видела по телевизору, как гекамисты протестовали против закона, запрещающего вступать в ковены, но они никогда не заявляли об этом вслух. Они говорили об истории, о природном балансе и свободном рынке и о древней мировой истории гекама. Никаких «еда, кровь, воля». Никакой боли.

Эхо откинулась на стуле. К ее щекам прилипли окровавленные пряди. Я протянула упаковку с влажными салфетками, и она вытащила себе несколько штук.

— Что ж, раз тайна выплыла наружу, думаю, мы в расчете, — сказала она.

— Да-да. Удачи. — Я направилась к двери, осторожно огибая неудобно стоящий диван, на котором спала старая гекамистка.

— Эй, — окликнула меня Эхо. Она задумчиво закусила нижнюю губу. — В ту ночь, когда Уин погиб, он собирался мне заплатить. Неужели ты вообще ничего не помнишь?

Я внимательно оглядела ее с головы до ног: от слипшихся волос до пряжек на ботинках. У нее были светло-карие глаза и острое, угловатое лицо. У меня вновь возникло это не воспоминание, нет, но непонятное чувство — ощущение какой-то плавучести. Воздух и свет.

— Ты кажешься смутно знакомой. Не знаю, что это значит, но у меня есть странное воспоминание чего-то светлого.

Она улыбнулась шире, потом еще шире, так, что ее рот чуть не треснул, и разрыдалась.

Возможно, мне следовало развернуться и уйти. Но снаружи меня не ожидало ничего, кроме просмотра видео с давними представлениями и друзей, которые мне больше не доверяли. Удивительно, но Эхо напомнила мне Диану, по крайней мере, прежнюю Диану, которая нуждалась в лидере, нуждалась в моей силе. Несмотря на то что Эхо была гекамисткой. Несмотря на то что теперь я была единственной, кто знал ее собственную тайну. Тайну, которая делала ее настоящей.

Я вернулась на кухню и села напротив нее. Эхо сидела за столом, скрестив руки, и продолжала рыдать. Слезы текли по ее щекам, смешивались с кровью и капали с кончика носа на черные рукава. Возможно, именно так выглядела бы я, если б не воспользовалась заклинанием. Если бы ощущала настоящее горе.

— Я никогда не влюблялась. Ни в него, ни в кого-то еще, — спустя какое-то время сказала она.