Тень горы
Часть 88 из 199 Информация о книге
Он разрыдался, оплакивая Лизу, скорбя о нас обоих. Для него мы всегда были людьми счастливыми, добрыми и щедрыми, помнившими все праздники и дни рождения. Успокоившись, сторож рассказал мне, что Лиза прибыла в час ночи с двумя спутниками в черном лимузине. Один из мужчин вернулся в машину минут через пятнадцать и уехал, а второй провел в квартире около часа. Чуть позже пришла Карла – и сразу же позвала сторожа. – Вы не признали никого из гостей? – Нет, сэр. – Как они выглядели? – Один с виду иностранец, он первым ушел. Разговаривал громко, ходил, опираясь на две трости, и кряхтел от боли, будто у него нога сломана. – Или два пулевых ранения, – заметил Дидье. – Значит, Конкэннон. А второй? – Я его лица не разглядел. Он все время отворачивался, а лицо носовым платком прикрывал и как пришел, и как уходил. – Он был с машиной? – Нет, сэр. Он пешком ушел, очень быстро, в сторону Военно-морского клуба. – А номер лимузина вы записали? – Да, сэр. – Он сверился с блокнотом, продиктовал номер машины. – Простите, сэр, мне следовало… – Ваша обязанность – охранять ворота, а не апартаменты. Вы ни в чем не виноваты. Лиза вас очень любила. Вы бы ее наверняка спасли, если бы неладное заподозрили. И я бы спас. Не расстраивайтесь. Успокойтесь. Я вручил ему деньги, попросил немедленно сообщить о появлении полицейских и по ступенькам поднялся к себе. Открыл входную дверь, пересек гостиную и вошел в спальню. Место наших совместных размолвок и примирений теперь превратилось в склеп – для одной Лизы. Кровать была пуста. Постельное белье сняли. О Лизе напоминал купленный ею матрас с переплетением морских коньков на обивке. В изголовье лежали две подушки. В изножье стояли плетеные шлепанцы из пеньки, заношенные и обтрепанные. Лизины любимые. Через минуту я отвел глаза, не желая больше видеть место, где Лизино дыхание замедлилось, прервалось и растаяло. В спальне было чисто и пусто. Все Лизины вещи исчезли, остались только мои. На стене по-прежнему висела алая афиша фильма Антониони «Фотоувеличение» – творческий импульс, смерть и страсть. На подоконнике красовалась резная лошадиная голова. Мои ремни болтались на вешалке в углу. На этажерке лежали книги и сломанная сабля. И это – все следы моего присутствия в квартире. Без Лизиных цветов, картин и ярких саронгов место, бывшее нам домом, стало унылым и одиноким. «Что такое цивилизация? – заявил однажды Идрис. – Цивилизация – женщина, живущая так, как ей хочется». – В полицейском протоколе есть фотография с места происшествия, – сказал Дидье, стоя в дверях. – Хочешь взглянуть? – Нет. Нет, спасибо, не стоит. – Может, снимок тебя утешит. Лиза выглядит умиротворенной, как будто легла и уснула. Навечно. Между стен металось эхо тишины, звучало в наших сердцах. Внутри все сжималось от мысли о фотографии, о вечном сне Лизы. – Лин, тебе грозит опасность, – напомнил Дидье. – Тебя разыскивает полиция. Как только им станет известно, что ты вернулся в Бомбей, они сразу же сюда заявятся. Напоминание вывело меня из оцепенения. – Помоги, а? – попросил я, оттаскивая тяжелый комод от стены. За фальшивой перегородкой в задней стенке комода скрывался тайник. Похоже, его не обнаружили. Я нажал защелку. – У тебя есть надежный человек, которому можно отдать на хранение оружие, много денег, паспорта и полкило самого лучшего кашмирского гашиша? – Есть. Его услуги обойдутся в десять процентов. – Десять процентов от суммы денег? – Да. – Отлично. Позвони ему, пусть придет. – Лин, я попрошу, чтобы он выпивку с собой захватил. Я долго без спиртного не могу, ты же знаешь. – А кто только что из фляжки отхлебнул?! – Фляжка не в счет, – снисходительно, будто ребенку, ответил он. – А закуску просить? – Я не голоден. – Вот и славно. Еда для тех, кто наркотики боится принимать. Вдобавок еда ослабляет действие спиртного. Ученые ставили эксперимент на мышах… или на крысах, не помню… – Звони уже, Дидье! Я запихнул в один внутренний карман джинсовой куртки пачку рупий, в другой – пачку долларов, отрезал уголок от брикета гашиша, вернул пакет в тайник и подпоясался перевязью с ножами; потом закрыл потайную панель и снова придвинул комод к стене, на случай если в квартиру придет еще кто-нибудь, кроме приятеля Дидье. На кухне Дидье обследовал содержимое шкафчиков. – Даже хереса нет, – расстроенно бормотал он, заметил меня и улыбнулся. – Тито, мой приятель, придет через полчаса. Ты как, дружище? – Терпимо, – рассеянно ответил я, разглядывая дверцу холодильника, – к ней Лиза клеила скотчем свои фотографии; снимки делал я. Фотографий не было, остались только полоски прозрачной клейкой ленты, обрамляющие пустоту. Лиза настояла на клейкой ленте, потому что терпеть не могла магнитики. «Ненавижу магнитики, они предательски ненадежные», – утверждала она. – Родители собрали все ее вещи, все, что напоминало о ней, и увезли с собой, – объяснил Дидье. – Без слез не обошлось. Я ушел в туалет, ополоснул лицо холодной водой. Не помогло. Я рухнул на колени перед унитазом и изверг из себя темную, тяжелую кислоту. Дидье заглянул в туалетную комнату и поступил по-дружески – вышел и оставил меня предаваться отчаянию. Я снова умылся и посмотрел в зеркало. В рамке торчала половина фотографии – смеющееся лицо Лизы исчезло, на меня глядела только моя ухмыляющаяся рожа. Я вытащил клочок бумаги, разодрал его на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину. Усевшись в гостиной, мы с Дидье пили крепкий черный кофе и курили крепкий черный кашмирский продукт – Лизины запасы, ее божественная дурь, сберегаемая для особых случаев, а потому хранимая в моем тайнике. А потом появился Тито, принес бренди и еду. Мы помянули Лизу. Выпили за возлюбленную. Тито помог мне снова оттащить тяжелый комод от стены, взглянул на оружие, деньги и паспорта и изрек: – Отлично. Десять процентов. – Заметано. Он начал укладывать в котомку пакеты и пачки – все мое добро в Городе семи островов, моя доля в нашем с Дидье предприятии, все мое движимое имущество, за исключением содержимого карманов и рюкзака. Тито собрался затянуть горловину котомки, но я его остановил: – Погоди. Я вспомнил еще об одном тайнике, который вряд ли обнаружила полиция. В чулане стоял газовый бойлер, над которым Лиза соорудила полку, где сушила галлюциногенные грибы, привезенные подругой из Германии. Я распахнул дверь в чулан, пошарил на полке, нащупал у самой стены обувную коробку с надписью на боку: «ВОТ ПОЧЕМУ». Я подтащил коробку поближе, запустил руку внутрь, просеивая пальцами содержимое, как болотную ряску. Мелкие безделушки: тончайший серебристый шарфик – Лиза надела его в день нашего знакомства; заводная игрушка; латунная зажигалка «Зиппо» – Дидье подарил ее на новоселье, а Лиза не разрешала мне ею пользоваться, опасаясь, что я ее потеряю (и наверняка ведь потерял бы); собачий свисток – им она сзывала окрестных собак всякий раз, когда мы выходили гулять на набережную Марин-драйв; самодельное пресс-папье из серебряных колец; какие-то раковины, камешки, фотографии, амулеты и монетки… Мелочи, пустяки, бросовые сувениры, для посторонних не имеющие никакой ценности, но для нас с ней – дороже всего на свете. «В этом и заключается любовь, Лиза», – подумал я, глядя на коробку. Любовь – это то, что не имеет никакой ценности для посторонних, но дороже всего на свете для нас. «Мы с тобой любили друг друга, Лиза. Мы любили…» Я уложил в котомку Тито коробку, сломанную саблю Кадербхая и Лизины пеньковые шлепанцы. Тито крепко затянул тесемки и вскинул котомку на плечо. – Как ваша фамилия? – спросил я, пристально всматриваясь ему в глаза. Мы с ним познакомились всего четырнадцать минут назад, но он уже стал хранителем всего моего имущества. Мне важно было запомнить лицо Тито, надежно закрепить его в памяти. – Дешпанде, – ответил он. – Позаботьтесь о моей доле и о своей не забывайте, мистер Дешпанде. – Не волнуйтесь, – рассмеялся он. Мы обменялись рукопожатиями, Тито кивнул Дидье и сбежал по лестнице. После его ухода Дидье спросил, разливая по бокалам бренди: – И как мы его убьем? – Кого? – Конкэннона. – Я не собираюсь убивать Конкэннона. Я хочу его найти и выяснить, кто купил у него рогипнол для Лизы. – По-моему, лучше сделать и то и другое, – задумчиво протянул Дидье.