Тень горы
Часть 83 из 199 Информация о книге
– Ну что, Хорст, пойдем, пока медведи в лесу не проснулись. – Медведи? – переспросил он с резким немецким акцентом. – Нет тут никаких медведей, одни тигры. Тамильские тигры. Совершенно безумные. У каждого в кармане капсула с цианидом, на случай если их поймают. – Надо же. – Они не догадываются, что из-за этих самоубийств их ненавидят еще больше. – Мы пойдем на контрольный пункт или как? – спросил я. – Пойдем, пойдем. Штаны не поджигай. – Что-что? – Штаны не поджигай, – сердито буркнул он и зашагал по газону. – Не надоело еще командовать? – сказал я, следуя за ним. Военные действия в Тринкомали прекратились несколько месяцев назад. Немецкие сотрудники «Шпигеля» вернулись в Германию, а Хорст, австрийский фрилансер, остался в городе, надеясь в отсутствие конкурентов раздобыть материал для эксклюзивного репортажа, точнее, предполагая, что «тамильские тигры» развернут здесь очередное наступление и он, проницательный ясноглазый Хорст, первым возвестит о начале нового конфликта. Этот высокий крепкий парень, умный и хорошо образованный, с подругой на ферме в Нормандии, мечтал о возобновлении военных действий в Шри-Ланке. Недаром Дидье однажды заявил мультимедийному магнату Ранджиту, что журналистика – это лекарство, которое порождает болезнь. С четверть часа мы шли и беседовали о Хорсте. – У тебя камера есть? – спросил он. – По-моему, у охранников на контрольном пункте аллергия на чужие камеры. Они предпочитают собственные, с решетками. – Верно, – кивнул Хорст. – Но вчера, впервые за несколько месяцев, на дороге появилась отрезанная голова. – И что? – Если сегодня появится еще одна, я фотографиями не поделюсь. – Ладно. – Я ж не виноват, что ты фотоаппарат не взял. – Понятно. – Я просто предупреждаю, чтобы ты потом не обижался. – Хорст, мне не нужны снимки отрезанных голов. Я даже думать о них не желаю. Если попадется, забирай ее себе. Через пятьдесят метров мы наткнулись на отрезанную голову. Сначала я решил, что это злая шутка – тыква или дыня на палке. Подойдя чуть ближе, я понял, что это голова подростка, лет шестнадцати-семнадцати, насаженная на отрезок бамбукового ствола. Бамбук воткнули в грунт на обочине так, чтобы лицо убитого было обращено к лицам живых на дороге. Глаза зажмурены, рот широко раскрыт. Хорст возился с фотоаппаратом и повторял: – Ну, говорил же я… Говорил же… Я не останавливался. – Ты куда? – окликнул он. – Догоняй. – Ты что, здесь в одиночку опасно! Я поэтому хотел, чтобы мы вдвоем пошли. Тебе же лучше, если подождешь со мной. Я пошел прочь. – Второй раз за два дня! – крикнул Хорст мне вслед. – Это неспроста. Я как чувствовал. Хорошо, что я задержался. Он торопливо щелкал затвором фотоаппарата. Шелк-щелк. Щелк-щелк. Убийство – это преступление, но голова на колу – грех, а грех необходимо искупить. Сердцем мне хотелось вернуть голову убитого паренька его родным, помочь отыскать труп, похоронить, как полагается. Однако повиноваться велению сердца я не мог, хотя все во мне взбунтовалось. Я не смел даже выдернуть кол и опустить отрубленную голову на землю. На мне был жилет, набитый золотыми слитками и бланками паспортов; я – контрабандист, приехал сюда с фальшивым паспортом и фальшивым журналистским удостоверением. Я не имел права вмешиваться. Оставшись в одиночестве, я скорбел о безвестном погибшем парне, но не сбавлял шага, пытаясь вернуть себе привычную суровость, растворить воспоминания об увиденном в джунглях, залитых ярким солнечным светом, ненадолго сменившим ненастье. Молодая поросль, выпестованная густым подлеском, упрямо тянулась к солнцу – ростки доходили мне до пояса, до плеч. Дождинки дрожали на листьях, скатывались на узловатые корни, будто умащали ароматным маслом ноги деревьев-святых, что воздевали к небесам руки-ветви и пальцы-листья, умоляя океан даровать земле ливень. «Деревья всегда дождь вымаливают», – сказала мне однажды Лиза, радостно выбежав под теплые струи муссонного ливня. Ветер с моря успокоил джунгли, взбудораженные ураганом. Ветви колыхались и гнулись, лиственная пена трепетала в такт шуму прибоя на небесном берегу. Птицы кружили над зарослями, исчезали в зеленом сумраке чащи и сверкающими тенями вылетали к мокрой блестящей дороге. Природа – как обычно, если ей позволить, – излечила мне душу. Скорбь отступила – скорбь о безвестном парне у дороги и внутри меня. Я больше не бормотал «отрезанная голова». С севера мне навстречу катил старенький белый седан с фарами, крест-накрест заклеенными черной изолентой. За рулем сидела невысокая тридцатилетняя толстушка в небесно-голубом хиджабе. Она остановила седан рядом со мной, опустила боковое стекло и гневно спросила: – Ты что задумал? – Я… – Молчи. – Но ты же сама спросила… – Садись в машину. – А ты кто? – Садись в машину. Я сел в машину. – Ты прокололся, – презрительно изрекла она, недовольно оглядывая меня с головы до ног. – Салям алейкум, – сказал я. – Ты прокололся, – повторила она. – Салям алейкум. – Ва алейкум салям, – злобно сощурившись, ответила она и нажала на газ. – Пора сматываться. Через несколько секунд мы увидели, что Хорст все еще стоит у бамбукового кола с отрезанной головой, лихорадочно подыскивая наилучший ракурс для снимка. Я заставил свою спутницу остановить машину метрах в десяти от журналиста. – Он удивится, если я неожиданно исчезну, – объяснил я. – Погоди, я с ним поговорю. Я вышел из машины и подбежал к Хорсту. – Что случилось? – спросил он. – Кто это с тобой? – Говорят, конфликт возобновился, – тяжело дыша, сказал я. – Я здесь не останусь. Тебя в гостиницу подбросить? Он с сомнением оглядел пустынную трассу на север: – Нет, я лучше тут подожду. Уезжай, если хочешь. Все в порядке. – Не боишься? По-моему, тут опасно. – Нет, нормально. Я схожу на контрольный пункт, узнаю, что происходит. Ты езжай. – Он опустил фотоаппарат. – Удачи! – Я пожал протянутую руку. – И тебе тоже. Слушай, сделай одолжение, а? Пока никому об этом не рассказывай, ладно? Тебе же все равно уезжать. – Хорошо, не расскажу. Прощай, Хорст, – сказал я, но он уже щелкал затвором. Щелк-щелк. Я вернулся к машине. Голубой Хиджаб наставила на меня пистолет. – Все в порядке, – сказал я. Она рванула машину с места, одной рукой вцепившись в руль, а другой, с пистолетом, переключая передачи. Я нервно морщился всякий раз, как она краешком ладони толкала рычаг. – Вы с ним любовники, что ли? Голубки, ля-ля-ля… – буркнула она. – Что ты ему наговорил? – Что надо, то и наговорил. Ты меня пристрелить собираешься? – Не знаю пока, – поразмыслив, объявила она. – Что ты ему наговорил? И на чьей ты стороне? – Надеюсь, на твоей. А если ты в меня пульнешь, то один из паспортов наверняка продырявишь.