Северный витязь

Глава 6




День прошел в ожиданиях и тревоге. Пасмурно было не только на душе. Даже небо в этот день висело низко, не пропуская на Чернигов, на окрестные поля и леса солнечные лучи. В городе было тихо. Не ходили толпами, не кричали, не призывали открыть ворота мятежному князю. Воины на стенах молча смотрели на становище хана Итларя, куда еще утром уехал Олег.

Весь день дружинники не расседлывали коней, лишь ослабляли подпруги. Ближе к вечеру Алекса Всеславич подошел к Илье, который сидел возле конюшни на заднем дворе с острым шилом в руке и чинил переметную суму из толстой кожи. Дружинники, стоявшие в стороне, насторожились. Глянув на хмурое лицо сотника, Илья отложил свою работу.

– Что-то ты не весел, Алекса Всеславич.

– Для веселья час не настал, – ответил сотник и сел рядом. – И скоро ли настанет, неизвестно. До вечера дожить – и то дело. Да ночь, чтобы без беды прошла.

– Думаешь, Олег с ханом на приступ пойдут?

– Не знаю, – вздохнул сотник. – Ты вот что, Муромец. Поднимись в палаты к князю. Звал он тебя.

Илья молча поднялся, отряхивая колени и пристегивая к поясу ножны с саблей. Илья уже сделал несколько шагов по направлению к терему, когда Алекса вскочил на ноги и догнал дружинника. Сжал локоть Ильи и заговорил вполголоса:

– Хотел тебе сказать, Илья Иванович. Какой бы разговор у вас с князем ни получился, помни одно: земля русская, она горницей князя не кончается. Она вокруг. И леса вот эти, и реки, и поля. Ты сам знаешь, какие просторы раскинулись от Северного моря до Сурожского. И всюду люди живут, и все хотят мирно жить, пахать землю, растить детей, ловить рыбу, торговать, ковать железо. Да много ли чего.

– К чему ты клонишь, Алекса Всеславич?

– Не ссорься с князем, Муромец. У нас с тобой есть дела поважнее – с врагом сражаться. А будешь с ним спорить, так, не ровен час, и без службы останешься. А ты земле русской очень нужен. На тебе завет Святогора, сабля его в твоей руке. Помни. А остальное все – туман над рекой. Солнце встанет, и нет его.



Князь с недовольным видом метался по горнице, мерил ее широкими шагами. Он то стискивал руки, то размахивал ими, то сжимал рукоять сабли, висевшей на боку. Боярин Глызарь стоял у большого стола, говорил вкрадчиво, щурил глаза и улыбался нехорошей, злой улыбкой.

– А все он виноват, княже, ты ведь сам посуди. Как бы разговор с Олегом пошел, не вмешайся Муромец? Да мы б его тут повязали, а Итларю сказали бы, что Олег отказался от княжения и уехал восвояси.

– Не то говоришь, Иван, не то, – отмахнулся Владимир, останавливаясь у окна. – Хан хитер, он не поверил бы. Он грабить сюда пришел, а не ради Олега. У него своя цель, у Олега – своя, только им в этой дороге пока по пути, вот они и вместе. Мне сейчас ни с кем война не нужна. Ни с Олегом, ни с половцами. Мир мне нужен. Хоть на несколько лет!

– Так я к тому, что миром могли поладить, если бы не Илья!

Вошедший воевода Роман услышал последние слова боярина и насторожился. Иван Глызарь тут же отвел глаза и заговорил о другом: вечереет, мол, а ханская рать с места не двигается.

– Княже, ты Илью Муромца велел позвать, – сказал воевода. – Он пришел.

– Впусти, а вы оставьте нас вдвоем.

Глызарь пожал плечами и вышел. Воевода проводил его взглядом, помолчал, но потом, махнув рукой, вышел следом.

– Звал меня, княже? – Муромец остановился посреди горницы, едва не касаясь макушкой потолка.

Широченная грудь, руки за наборным поясом, на нем – большой нож и сабля в ножнах. Глаза смотрят прямо и открыто. Владимир встретился взглядом с дружинником, поморщился и отвернулся. Илья ждал.

– Хотел поговорить с тобой, Муромец, – наконец заговорил князь. – Ты сильный воин, храбрый и преданный. Я верю тебе. Верю, что за князя своего и за Русь жизни не пожалеешь.

– Было бы иначе, не пришел бы служить тебе, – просто ответил Илья.

– Верно, верно, – снова поморщился князь, как от зубной боли. – С другим такого разговора у меня не было бы, но с тобой говорю, потому что ты мне нужен. Ты, Илья, – воин, ратное дело знаешь, хитер, врага одолеть можешь и мечом, и смекалкой. Но вот чего тебе не хватает, так это разумения другого. Ты смотришь со своего коня и видишь только то, что рядом. А мне приходится видеть с высоты полета птицы, сразу все видеть. И то, что у соседей делается, и в степях половецких, и в Византии. И не всегда мне приходится говорить и делать то, что душа моя желает и сердце велит. Часто враг силен, и я знаю, что не одолеть мне его. Бывает легче сторговаться, упустить мелкую выгоду, чтобы потом завладеть всем и сразу. Не всегда можно мечом махать, часто надобно и промолчать, а меч отложить до срока. Понимаешь ли меня?

– Понимаю, княже. Да только мелкая-то выгода, которую ты упустить готов, может оказаться частью Руси святой, что нам предки завещали, людом православным, который надежду и защиту в тебе видит. Можно ли о них говорить так, как на базаре: один продает, другой покупает. Прости, княже, как ты прямо мне говоришь, так и я тебе прямо отвечаю.

Владимир повернулся, глаза его были усталыми и мутными. Он посмотрел на дружинника, вздохнул. Потом подошел и положил руку Илье на плечо.

– Горько, Муромец, что не понимаешь ты всего, что надобно понимать. Одного у тебя прошу. Верить мне должен, как я тебе верю. Не видеть во мне врага земли русской, верить, что и я кровушки ради нее не пожалею. А прежде чем перечить мне прилюдно, ты бы совета спросил да подумал бы, к чему это может привести.

– Ты про то, что я вас с Олегом здесь разнял и не дал людей саблями посечь? Так большая часть половецких родов со своими начальниками ушла от Итларя. И он не станет нападать, потому что Олегу это не нужно. Видишь, княже, черниговцы присмирели? И Олег видит. Знает, что если он половцев на приступ поведет, то город от него отвернется. Да ведь и пожгут они его, иначе никак не взять. И кем он править будет? Головешками на пепелище? Итларь уйдет, дай срок. А то, что черниговцы хотят его, а не тебя, так смирись с этим. Придет и другое время, поверят и в тебя, и во всю Русь под твоей рукой. Силой верить не заставишь.

– Жаль, – проговорил Владимир и снова отошел к окну. – Очень ты меня разгневал, но я тебя попытался понять. Попытайся понять меня и ты, Муромец. Не в моей гордыне дело, я понимаю, что ты, прежде всего, за землю русскую стоишь. Ступай.

Илья склонил голову, повернулся и молча вышел, плотно притворив за собой дверь. Думалось сразу о многом. Странный разговор произошел с Владимиром. И тому, что разговор был, что князь решил поговорить с одним из своих дружинников, должен был радоваться Илья. Владимир признал его силу, признал в нем воина и защитника, который выше иных. Но почему-то казалось Илье, что разговор не кончился, а оборвался. Князь не того хотел. Да и Илья тоже. «Пусть, – думал Илья, – у него своя дорога, княжеская, а у меня ратная. И я буду воином, защищающим Русь, покуда жив. А Владимир пусть сам, как знает. Не тому служу, что он князь, а земле русской, у которой сейчас князем Владимир».

Воевода Роман остановил Глызаря, когда тот выходил из княжьего терема. Боярин сразу стал говорить, что спешит, что поручение у него от князя и недосуг ему разговаривать. Но воевода настоял:

– Ты, боярин Иван, скажи мне, что ты так на Муромца ополчился? Неужто он не прав был? Вся его вина в том, что поперек князя пошел, так он в своих муромских лесах правилам и законам не обучался. Каков есть, таков и приехал служить.

– Я тебя понимаю, воевода, – тихо ответил боярин. – Ты за своих воев беспокоишься, тебе с ними на врага идти, ты хочешь каждого сильного и храброго при себе иметь. Но только каждому и вера быть должна! А как он и твой приказ во время лютой сечи не выполнит и станет советовать да своевольничать? Неужто ты ему такое спустишь?


– Не о том, Иван, не о том говорим! Илья ведь правым оказался. И Владимир черниговского престола сыну своему Святославу не отстоял бы. Не кровь же на том лить! А Илья без крови половцев прогнал и с черниговцами сечи не допустил. А ну как они и правда бросились бы Олегу ворота открывать? Приказал бы ты на моем месте своим дружинникам горожан мечами сечь? То-то и оно!

Глызарь так ничего толком и не ответил воеводе. Хитер боярин. И это беспокоило Романа больше всего. Илья был воином, каких поискать. Такого не то что сотником сделать, такому полк доверить можно. И в любой битве его полк без страха и сомнений в центр поставить. И не сдвинется Муромец с места, и никому не даст сдвинуться.

Размышляя так, воевода снова ушел на стены. Он не хотел прозевать приступ, на который Олег с половецким ханом могли-таки решиться. Половина дружины князя Владимира в эту ночь не спала.

А поутру дозорные забегали по настилам, закричали, показывая вдаль. Воевода Войтишич, сомкнувший было глаза перед самой зорькой, вскочил на ноги. Половецкое войско уходило! В утренних сумерках собрали степняки свои шатры, погрузили скарб и двинулись восвояси. В чистом поле осталась только дружина князя Олега. Да что там дружина, сброд всякий, кто пошел к нему служить. Сражаться умели, но таким надо было платить, а не то – и в спину своему хозяину могли ударить. Но теперь не страшны и они. Мало их для приступа, очень мало.

– Слава тебе, Господи! – сняв с головы шлем, перекрестился воевода. – Уберег от греха большого, не дал пролиться русской крови, не позволил поднять руку на брата.

– Только ворота-то теперь открывать придется, – послышался рядом злой голос Глызаря. – Владимир слово дал княжеское, что, если хан Итларь уйдет, он впустит Олега и княжение ему в Чернигове добровольно уступит.

– Был такой уговор, – угрюмо ответил Роман, надевая шлем.

Разговаривать было больше не о чем. Сбегая по помосту, он быстро отдавал приказы своим сотникам. Сейчас самое главное – разойтись миром с Олеговой дружиной. И коли Владимир намерен сдержать слово, то сначала его дружине выйти из города, а уж потом как черниговцы решили, пусть Олег входит. Увидев Алексу Всеславича, Войтишич остановил его и отвел в сторону.

– Ушли, воевода, – заулыбался сотник, – ушли ведь, как и думалось.

– Погоди радоваться. Ты вот что, Алекса, беду я жду, неспокойно мне что-то на сердце.

– Неужто думаешь, степняки вернуться могут, для отвода глаз ушли?

– Не о них сейчас думаю, а о Муромце твоем!

– Понимаю, – кивнул сотник и перестал улыбаться. – Не простит ему князь спора того и сабли в полу, что развела нас с Олеговыми воями.

– Не знаю. Не буду говорить ни за князя, ни за кого другого. Много вокруг Владимира наушников. Он может под горячую руку и послушаться того, кто рядом окажется, кто на Илью зуб точит.

– Да за что ж… – начал было сотник, но Войтишич его остановил.

– Слушай, что говорить буду. Спорить тут не о чем. Собирай своих, будь наготове. Муромца мне пришли. Я ему вручу грамоту в Киев. Пусть отвезет. И выезжает без промедления тот час же, как грамоту от меня получит. И чтобы никому ни слова!

– А что за грамота, воевода? Дело опасное – в такое время по лесам разъезжать. Может, с ним десяток дружинников послать?

– Нет! – отрезал воевода и двинулся к княжескому терему.

– Хоть Чеботка с ним отправлю? – крикнул вслед сотник.

Воевода обернулся и молча покачал головой – нет. Алекса стоял, почесывая затылок. Оно, конечно, воеводе виднее, но все же непонятно. А не отослать ли он Илью хочет от греха подальше, с глаз княжеских долой? Тогда понятно, что никого посылать больше нельзя, а только одного Илью. Не ровен час битва, и каждый воин на счету, а как спросят с Алексы или того же воеводы, куда это ты послал столько своих людей, с каким приказом, с какой грамотой?

Илья приказ воеводы выслушал равнодушно. Надо, значит, надо. Алекса странно смотрел на него, когда Муромец собирался в дорогу. Сотник посоветовал оставить копье и палицу и двигаться налегке. Илья согласился, сунул за пазуху свернутую «телятину» [12] с посланием в Киев и еще раз посмотрел выжидающе на Алексу.

– Ну, поезжай, Муромец, поторапливайся, – хлопнул его по плечу сотник. – Полторы сотни верст тебе скакать. Постарайся за два дня успеть.

Илья кивнул и прыгнул в седло. Говорить было не о чем. И воевода Роман промолчал, отводя глаза, и Алекса тоже под ноги смотрит. Как будто оба что-то постыдное сделали. И торопят оба. До Киева, если отдых коню давать четырежды за светлое время, на третий день и доскачешь. А Бурка – конь сильный, если рысь с галопом и шагом чередовать, так завтра к утру можно к Днепру выехать. А надо ли так торопиться? Илья вздохнул, покачал головой и направил Бурку к воротам. Дружинники поднимали руки, провожая друга, вон махнул и Чеботок.



Бурка бежал резво, как будто радовался просторам и безмятежному одиночеству. Ни шума, ни громкоголосого люда, ни конского ржания. Хорошо пахло зеленью после ночного дождя, над головой заливался жаворонок, лесная опушка манила прохладой и звоном ручейка с ледяной водой. Конь раздувал ноздри и нетерпеливо дергал шеей, призывая хозяина свернуть в лесок на запах ключевой воды.

– Ну-ну, – добродушно похлопал Бурку по шее Илья. – Баловство это. Только ведь поил тебя. Знаю, застоялся, порезвиться тебе хочется. Да что с тобой поделаешь.

Не пришлось даже дергать повод, конь, почувствовав согласие хозяина, сам свернул к лесной опушке. Сочная трава под тенистыми кронами манила Бурку, он несколько раз порывался опустить голову, но Илья не позволял. Конь поглядывал искоса на Муромца, как будто даже понимающе, тряс густой гривой, позвякивал пряжками уздечки.

Илья вздохнул. Он наслаждался спокойствием, дорогой на верном коне, тем, что находится при важном деле, что он, наконец, на службе у киевского князя, что он землю русскую обороняет. Но жгучее ощущение тревоги не покидало его весь день.

Отъехав вглубь леса, Илья не видел, как по его следам проскакали пятеро всадников, одетых кто как. Кто – в кольчугу на кожаном подкольчужнике, кто – в старый изрубленный бахтерец, в котором не хватало железных пластин, а кто – в стеганый набивняк. И оружие у них было разное. Кто с мечом, кто с саблей, кто с секирой на длинной рукояти.

Проскакав мимо того места, где Илья свернул в лес, всадники заметались, ища в траве следы конских подков.

Илья не видел погони, но Бурка почувствовал поблизости чужих коней и стал тянуть шею. Верный конь не ржал, знал, что нельзя: могут услышать враги. Но всем своим видом показывал, что они в лесу не одни.

– Ты что? – Илья натянул повод и потрепал коня по шее. – Али учуял кого?

Теперь Муромец и сам закрутил головой, прислушиваясь и всматриваясь в заросли. Перетянув щит со спины, он продел руку в ременные петли. Натянув ратные рукавицы, медленно, чтобы не шуметь, вынул саблю из ножен. Бурка как будто понял мысли хозяина – пошел ровным шагом, поводя чуткими ушами.

«Случайные путники, – думал Илья, – или ратники какие мимо идут? Не пешие, Бурка коней учуял. Свои или Олеговы? А если это половцы возвращаются? Или какой отряд хана Итларя? Эти сейчас злые, им разбойничать не дали. Хорошо, что я с видного места съехал. В лесу поспокойнее, тут без шума не подкрадешься, особенно если оконь. Да и пешему запросто под ногу ветка сухая попадет или камень хрустнет под каблуком. Или железом о ветки заденешь».

Решив переждать у ручья, Илья спешился. Пусть Бурка напьется да остынет немного. Видно будет, правда кто вокруг бродит или мимо прошел. Умывшись ключевой водой, Илья стал слушать лес. Бурка пил из ручья, трогая воду мягкими губами, его уши поворачивались то в одну, то в другую сторону. Конь – хороший сторож, он услышит то, чего человеку не дано. Спокойно себя ведет, значит, на конях никто не приближается. Да и пешего Бурка услышит загодя, не даст подойти незаметно.

Шло время. Все было спокойно. Илья все чаще поглядывал на небо, что виднелось между кронами деревьев. Солнце клонилось к горизонту. Надо бы сегодня проскакать еще несколько десятков верст. Если так по лесам от каждого шороха прятаться, можно в Киев добраться позже самого князя Владимира. Хорош гонец! А вдруг и правда в грамоте что-то важное?

Илья снова взобрался в седло. Но не проехал он и нескольких шагов по каменистому руслу, как Бурка вдруг захромал.