Сердце Волка

— Ему виднее, — серьезно ответила Вилла. — Велес мудр, как Вселенная, и могуч, как жизнь и смерть, вместе взятые. Издревле он покровительствует свободному народу.

— Если он так всемогущ, почему же не помог вам навсегда извести людей? Уничтожить нас? — возразила я.

Вилла посмотрела на меня с сожалением. Я хорошо знаю этот взгляд. Так смотрит Леди на самую глупую собаку нашей псарни, когда та промахивается, не попадая в плошку с водой.

— Ты глупа, — сказала Фосса.

Лил только головой покачала, поджимая губы. Она была солидарна с подругами.

— Для нас никогда не было целью уничтожить людей, — сухо сказала Вилла. — Мы не начинали с вами ни одного сражения. И не мы пришли к вам, вытесняя с плодородных земель.

— Вот я и говорю, — согласилась я. — Если мы такие плохие, почему было не истребить нас? Окончательно и бесповоротно?

— Ты рассуждаешь, как человек, — с отвращением сказала Фосса. — А я-то уже начала думать, что ты другая.

Мне стало совестно, хотя и говорила я разумные и логичные вещи, непонятно, чего они так оскорбились. Ну не верю я, что оборотни эти сплошь все белые и пушистые, какими они себя пытаются представить! И, между прочим, имею на это право! Даже если все святые писания, вместе взятые, все предания о святых праведницах врут, ладно, с этим как-никак, но я еще как-то могла бы… не то что согласиться, но, по крайней мере, не спорить… Но…

Но кто, как не оборотни, убили моего отца? Маму? Пусть тело не нашли, но ведь если бы была жива, вернулась бы домой! И Андре… Его-то они убили на моих глазах!

С этим ведь не поспоришь!

Так что пусть не прикидываются хорошенькими и считают меня глупой и человеком, все равно. Я им не верю, и точка.

Лил, стараясь избегать контакта глазами, притихшая и какая-то поникшая, хоть и лицо и осталось неподвижным, как мрамор, — но я уже научилась определять их настроение и без явного проявления эмоций на лице, — быстро собрала кости и остатки ужина, завернула их в уложенные в ряд, один край на один, листья и скрылась за деревьями.

Вилла с Фоссой, даже не переглянувшись, одновременно встали, развернулись спинами к костру и принялись спускаться к озеру. На берегу они по-прежнему не смотрели друг на друга, даже словом не перекинулись, но одновременно повернули влево и пошли вдоль берега и вскоре скрылись в кустах.

Я проводила взглядом их статные фигуры, делающие только экономные, выверенные движения, полные внутренней силы и достоинства, и подумала, что хорошо, наверно, когда рядом те, кто думает и чувствует, как ты… У меня такого не было никогда. Виталина с Микаэлой? У них есть что-то похожее, но строится оно на почитании и заискивании перед Виталиной. У свободных, даже учитывая, что Вилла вожак, все не так. Вилла, Фосса, Лил, и те женщины у источника, и их мужчины, и даже Изабелла, пришедшая в стаю с человеческих земель — они выглядят семьей. Даже ближе. Им не надо смотреть друг на друга, чтобы знать, что чувствуют и даже как будто что думают остальные.

А я… Так сложилось, что ближе Андре у меня никого не было. Мама? Да, мы были очень близки, но и как-то далеки, что ли. Мама, стремительно угасшая после смерти отца, превратившаяся из полной сил, энергии и красоты женщины в свою бледную тень, всегда была мыслями где-то далеко от меня. И кажется, чувствами часто тоже… Отец… Я плохо помню его, если бы не портреты в галерее и маминой спальне, я не вспомнила бы даже его лица.

И Андре… Я думала, ближе у меня никого нет и быть не может… Но, о чем он думает, я не знала никогда. Я очень хотела понять его, чем руководствуется, чем живет, и такое впечатление, что одновременно понимала, что бесполезно. Я знала о его чувствах, но ровно столько, сколько он сам показывал мне. Ведь пока он не заговорил о них, я и не догадывалась, и что-то мне подсказывает, что виной этому не только недостаток опыта…

Я обвела взглядом осиротевшую поляну. Тлеющие угли костра, мой заплечный мешок опирается на плоские походные сумки женщин, которые при переходе они крепят за спиной. На нижней ветке дерева висит короткая туника Лил, колышется на ветру.

Я почувствовала себя такой одинокой и покинутой, что в глазах защипало. Запрокинув голову к небу, я принялась яростно и часто моргать. Пусть я и одна, но эти надменные женщины могут появиться в любой момент, они же не ходят, а бесслышно скользят над землей! Пусть не думают, что мне стыдно за свои слова… Я ничуточки, ни капельки не жалею! Я сказала, что думала, и, если надо будет, повторю еще много раз!

Быстрым, словно вороватым движением я смахнула предательскую влагу с ресниц и спустилась к бирюзовой кромке воды. Опустилась на корточки и, протянув руку, обмакнула пальцы. Стоило только вспомнить, какая теплая и ласковая вода в этом озере, по телу пробежала приятная дрожь. Тут же захотелось усесться на самый край, прямо на эту красноватую и густую траву, и свесить в озеро ноги, и сидеть, не думая ни о чем… просто болтать ногами в этой волшебной воде.

Я с сомнением уставилась на узкие бриджи — настолько узкие, что не закатаешь. Надо бы снять. Но что, если, воспользовавшись моим одиночеством, сюда нагрянет, не дай Богиня, Грэст, или Вирд, или Рив…

И вот ведь Вилла! Она знала, что они где-то здесь, и все равно оставила меня одну, подумалось мне. И Лил, и Фосса! Они меня ненавидят.

А может, пронеслась следующая мысль, они поэтому так легко и оставили меня? Потому что знали, что, как бы то ни было, я под присмотром, в безопасности? Решив не рассуждать о том, безопасно или небезопасно оставаться без штанов в одиночестве, я все-таки избавилась от узких бриджей и, плюхнувшись на пышную сухую траву, свесила ноги в воду.

— Все-таки, — сказала я вслух, назидательно поднимая палец. — Если они и захотят что-то мне сделать, то вряд ли штаны их остановят. Пусть и кожаные.

С этой мудрой мыслью я принялась с наслаждением болтать ногами, ощущая, как снизу поднимаются волны тепла и беззаботности, растекаясь вверх по телу.

Над поверхностью водной глади носятся крупные стрекозы с прозрачными, сверкающими в солнечных лучах крыльями, перебирают длинными тонкими ножками водомерки, прямо над головой разливается на все лады птичий хор из множества голосов. Легкий порыв теплого ветра донес сладкий, чуть дурманящий аромат, и я внезапно поняла, как здесь спокойно, как ласково.

Никуда не надо идти, бежать, нестись, ни о чем не надо думать… Потому что каждое движение противно этой царящей вокруг гармонии. Человек — это даже не жухлый прошлогодний лист, это пылинка на ветру, и природная мощь сама знает, как распорядиться этой пылинкой. Она может думать, мечтать, планировать, но крепкий упругий ветер уже подхватил ее и несет куда-то в стремительном потоке таких же пылинок, якобы по задумке природы отдельных и выбирающих, где она станет недостающей деталью в узоре… И даже сам ветер — эта движущая сила, — который способен изменить течение жизни миллиона таких пылинок, — сам суть такой же узор на поверхности вечности и никогда не проникнет в самую суть ее глубины.

Все, что было со мной, — просто танец пылинки под дуновением ветра… и все, что будет, тоже. Ничто не имеет значения, решительно ничто. Перед моим внутренним взором проносились картинки из прошлого, с самого детства, и они на фоне этой прозрачно-бирюзовой воды были тем, чем являются, картинками, химерами, приходящими из ниоткуда и стремящимися в никуда. А потом и то, что я видела реальным зрением, как будто приподнялось невысоко, а по изображению прошла легкая рябь, словно рыбка вынырнула слопать мошку или комара, и от прикосновения ее губ к поверхности начали растекаться один за другим круги.

Я даже сама подивилась собственной смелости, осознав, что мне не страшно и ничто не кажется пугающим или хотя бы удивительным.

Я помотала головой, думая, что сейчас наваждение исчезнет, но ничего не исчезло. Мир оставался таким же: химероподобным, прозрачным, волшебным и ненастоящим, управляемым какой-то мощной неведомой силой, которая тоже не имеет значения, потому что нет вообще ничего, что имело бы значение…

Поверхность воды рядом с моими ногами дрогнула, натянулась, подалась вверх, обрисовывая то ли выпирающий из воды шар, то ли мяч, и, не успела я додумать, чтобы это могло быть, прямо передо мной вынырнула чья-то голова на длинной тонкой шее, следом показались плечи — существо, похоже, женского пола, потому что еще немного — и над водой показались круглые холмики грудей и тонкие, изящные, уходящие под воду предплечья.

От того места, где она вынырнула, пошли медленные и плавные круги.

Стоило потокам воды соскользнуть, подобно тонкому покрывалу, с кожи существа, как волосы цвета зеленого золота слегка подпрыгнули и легли пышными красивыми волнами, рассыпаясь по поверхности воды, точно их высушили и красиво уложили нефритовыми щипцами.

На меня уставилась девушка с бледной, даже чуть в голубизну кожей и огромными, вдвое, а то и втрое больше человеческих, глазами-блюдцами в бархате черных ресниц. Глаза ярко-зеленые, выразительные и смотрят одновременно удивленно и проникновенно. Маленький курносый нос, торчащие трамплином нежно-розовые губы.

Я уставилась на ундину во все глаза. До последнего думала, что Вилла надо мной насмехается, а остальные ей подыгрывают. Поэтому с жадным вниманием изучала ундину, а та, в свою очередь, не менее пристально разглядывала меня, точно ей кто-то сказал, что люди — выдумка, и вот она впервые увидела человека и не знает, как на него реагировать.

Ожерелье из розовых раковин и кораллов обвивает длинную изящную шею и спускается на упругую грудь. Мне даже вспоминать не нужно энциклопедию дальних земель, и так ясно, что раковины морские, в озере таким взяться неоткуда. В центре розового ожерелья белеет крупная, с перепелиное яйцо, идеальной формы жемчужина.

Я снова поднялась взглядом вверх, вновь отметив, что черты лица ее хоть мелкие, но изящные. Лицо гладкое, без единого намека на мимическую складку у губ, скулы широкие, и кожа словно натянута.


Легкий кивок головы — то ли ундина поприветствовала меня, то ли кивнула каким-то своим мыслям. Кажется, Пепа рассказывала, что они поют, а вот о том, что разговаривают, не упоминала.

Вода перед ундиной чуть забурлила и натянулась, и с легким всплеском, обрушившим потоки воды, над поверхностью вытянулись длинные, тонкие руки с изящными кистями. Я даже отпрянуть не успела, так внезапно это произошло, когда увидела, что на пальцах ундины болтается тонкая цепочка из белого металла, заканчивающаяся вытянутым зеленым камнем.

Быстро и в то же время изящно ундина протянула ожерелье мне, камень блеснул изнутри зелеными сполохами.

Несмотря на то что руки ундины оказались на поверхности, она будто стояла в воде так же ровно, не пошелохнувшись.

Я осторожно нагнулась и протянула вперед руки, принимая из ладоней ундины камень на белой цепочке. Пальцы у нее оказались прохладными, но прохлада эта такая приятная, как вода в озере под дождем, про такую еще говорят, «как парное молоко». Кожа не настолько горячая, чтобы обжигать, но и не холодная, а с приятной прохладцей.

Я положила украшение на колени, решив не думать, зачем ундине вздумалось отдать его мне, и продолжила разглядывать ее. Она не изменила ни выражения лица, ни положения тела в воде, только руки оставила над поверхностью, положив кисти на воду перед собой ладонями вверх.

Взгляд ее остался прежним — открытым, удивленным, проницательным.

— Ты ждешь, чтобы я тоже что-то подарила тебе? — спросила я, и голос мой зазвенел над водной гладью. — Справедливо.

Кажется, я думала меньше одного мгновения, потом пальцы уверенно взметнулись вверх, к шее, расстегнули застежку, и перед моим лицом закачался платиновый медальон на широкой цепи. Благородного белого цвета овал с фамильным вензелем, изображающий цветок эдельвейса. Тонкий стебель и обрамляющие его листики искусно выполнены алмазной резьбой и нежно сияют на солнце, россыпь бриллиантов, выложенная узором в виде покорно склоненной головки, при ярком солнечном свете выглядит каплями росы, а не драгоценными камнями, и, что удивительно, тем ценнее смотрится.

Платиновый овал пару раз качнулся перед моим лицом вправо-влево, затем я мягким, но решительным жестом протянула его ундине.

Та ловко перехватила пальцами серебристую змейку цепи, и в следующую секунду последняя память об Андре исчезла в бирюзовой поверхности озера, словно и не было никогда этого медальона.

Ундина, впервые за все это время, взмахнула ресницами.

— Там, внутри, две миниатюры, — запоздало пробормотала я. — Они, конечно, размокнут под водой, но это ничего. Ты спрячешь в этом медальоне что-то действительно ценное или просто памятное для тебя.

По-прежнему не говоря ни слова, ундина нырнула, и над поверхностью мелькнул крупный, похожий на рыбий, только более подвижный хвост, покрытый нежно-голубой чешуей. Хвост заканчивался раздвоенным плавником.

Прежде чем скрыться в глубине, хвост шлепнул по воде, окатив меня каскадом брызг, и мир вновь обрел твердость и привычные очертания. Звуки и запахи стали более явными, насыщенными, настоящими.

Из-за ближайших деревьев прозвучали голоса, и стоило им приблизиться, как я явственно различила низкий, с бархатными нотками тембр Виллы:

— Я чую магию ундин.

Из-за толстых серо-красных стволов вышли втроем — Вилла первой, за ней Фосса с Лил. Они оторопело уставились на меня, все еще сидящую на берегу, мокрую, с опущенными в воду ногами. В руках моих болтается крупный вытянутый камень зеленого цвета на цепочке из металла, похожего на серебро.

В тот момент, когда они меня увидели, мне было не до их удивленных физиономий — я как раз догадалась поднять камень к глазам, и тот, пропустив через себя солнечный свет, обозначил на поверхности четырехлистник, с ровно очерченными краями. Да, именно четырехлистник. Тот самый, что украшает фамильный герб герцогов Альбето.

Кажется, мне что-то сказали, Вилла, или Лил, или, может быть, Фосса, но я не расслышала, что именно. Просто звуки не соединились в слова, а слова — в предложение.

Я смотрела на четырехлистник и часто моргала.

Лишь когда чья-то теплая ладонь легла мне на плечо, я, вздрогнув, обернулась. Оказывается, рядом со мной присела на корточки Вилла и почти так же внимательно, как я, вглядывается в зеленоватый камень, что, словно живой, трепещет в моих пальцах.

Судя по сопению над другим ухом, Фосса с Лил тоже уставились на него.

Я посмотрела в карие, глубоко посаженные, но все же очень красивые глаза Виллы. Она сомкнула веки на миг, чуть кивнула головой и твердо сказала:

— Это знак.

— Что? — не понимая, о чем она, спросила я.

— Это знак, Эя. Велес хочет видеть тебя.





Глава 10




Лил перевернула на углях обмазанные глиной тушки рыбы, которые, взбудораженная новостью о знаке, сама же выловила в озере, распотрошила и принялась готовить.

Я уселась рядом, пожирая потрескавшуюся на костре глину голодными глазами. Вилла с Фоссой тоже расположились неподалеку и поглядывают в нашу сторону.

На еду я отвлеклась, чтобы не думать о том, что этот Велес послал, оказывается, свой знак в виде ундины с зеленым камнем. Но стоило начать думать о еде, как живот прилип к спине, противно урча, и рот наполнился слюной.

— И когда этот Велес придет, чтобы дать мне посвящение? — спросила я и услышала хмыканье Фоссы.

— Или не дать? — добавила я язвительно, и Фосса снова хмыкнула.

— Велес не придет, — ответила Вилла. — Пойдешь к нему сама. Посвящение получают в одиночестве. Как и не получают, — добавила она с издевкой.