Сердце мастера

XVI

Возвращение




– Транспорт следует по маршруту «Северный вокзал – церковь Святого Августина». В связи с манифестацией дальнейшее движение будет приостановлено, – проинформировал пассажиров водитель автобуса, в который Родион впрыгнул за секунду до того, как двери его захлопнулись.

«За время моего отсутствия, похоже, ничего не изменилось, – вздохнул он, – все та же «желтая лихорадка»… Надеюсь, Оливии на обратном пути повезет, и в этот раз на окружную демонстранты не выдвинутся. Впрочем, она прилетает лишь к вечеру… Все должно уже утихнуть».

После нескольких недель зимней непогоды город выглядел безрадостно: пористые стены домов в темных влажных подтеках напоминали абстрактные картины: в депрессивных серо-бурых мазках улавливался некий сюжет, но постичь его здравым разумом было невозможно.

Вопреки всему настроение у Родиона было приподнятым – форум в Брюсселе прошел отлично. Ему удалось пообщаться со старыми коллегами из расследовательской ассоциации и установить несколько новых контактов. Выступление закончилось овациями, и Родион вдруг подумал: пауза, которую он сознательно взял, чтобы отдохнуть от дел, похоже, затянулась. С момента публикации его последней документальной книги, посвященной разоблачению крупной фармацевтической аферы, прошло уже несколько лет. Пора бы взять в разработку какую-нибудь новую тему…

От церкви Святого Августина в сторону дома он отправился пешком. С легким ручным багажом это было несложно, хотя дорожные ограждения вынуждали его не раз сходить с тротуара на проезжую часть, а потом взбираться обратно. Во время одного из таких маневров где-то сбоку вдруг раздался пронзительный визг тормозов. Родион обернулся…

Здоровенная псина, держа на коротком поводке стрекозиной комплекции хозяйку, справляла нужду прямо на пешеходном переходе. В считаные секунды тесный проулок закупорила автомобильная пробка. Из окна самой первой машины высунулся жовиального вида господин в рубчатом велюровом жакете.

– Мадам! – выкрикнул он дрожащим от негодования голосом. – У нас тоже есть потребности! Я на встречу опаздываю… Она не любит ждать! Между прочим, штраф за подобное нарушение…

– Иногда стоит опоздать, чтобы тебя хотя бы заметили, – презрительно бросила дама, не сдвинувшись с места. – Не перекладывайте на меня своих проблем, месье… Где ваша галантность?

Осекшись, велюровый водитель уселся на свое место, обреченно уставившись в приборную панель.

«Все же умение хамить куртуазно, с некоторой философской отрешенностью – неотъемлемый элемент парижской культуры… И ведь специально этому не научишься! Взять хотя бы Саломею: двадцать лет она здесь живет и за словом, конечно, в карман не лезет, однако некоторой… филигранности формулировок ей по-прежнему не хватает», – усмехнулся Родион, вспомнив, каким крепким и однозначным словцом горничная приложила на прошлой неделе курьера, доставившего пакет с документами позже оговоренного времени и вынудившего ее задержаться.

Под расхлябанное насвистывание северного ветра Родион вошел в свой подъезд и поднялся на пятый этаж.

Судя по состоянию квартиры, Саломея с самого утра готовилась к его приезду: из кухни сочился запах томленного в специях мяса, в комнатах царил музейный порядок, а на каминной полке красовались едва распустившиеся махровые цветы.

– Добрый день, месье, как там брюссельская погодка? Такая же сырость, как и здесь? – поинтересовалась горничная, сверкнув коронками в перламутровой улыбке.

– Да, моросит с просветами. Но ничего, съездил я удачно…

– Ну и славно, месье! Почту я вашу забрала, в химчистку забежала, в управляющую компанию насчет поломки лифта позвонила, хотела еще…

– Спасибо, Саломея. Без вас этот дом давно бы пошел под снос, – пошутил Родион, доставая из портфеля коробочку бельгийского шоколада с орехами и протягивая ее горничной.

– Все-то вы шутите, – с нескрываемым удовлетворением Саломея приняла подарок и засунула его в накладной карман фартука. – А счастье, месье, – оно порядок любит…

– Тут я с вами согласен, – согласился он, не желая ввязываться в пустую полемику.

С того момента как Оливия переехала к нему, у Саломеи развился навязчивый «невроз чистоты» – ее обращение с предметами приобрело какой-то ритуальный характер. Казалось, что, наводя порядок в чужом доме, она возвращала себе контроль над собственной жизнью, в которой после ухода мужа перестала быть хозяйкой.

Время до вечера он скоротал за чтением свежих газет, да еще вышел ненадолго – прогуляться по бульвару и купить к ужину свежий багет. Асфальт блестел после недавнего дождя, как влажная рыбья чешуя, водосточные трубы утробно клокотали, но между рваных облаков уже проглядывало солнце.

С Оливией в эти дни они почти не разговаривали, лишь переписывались урывками. Даже на расстоянии он чувствовал ее возбуждение, восторг перед внезапным приключением и понимал, что вся эта история с интервью – не более чем попытка отвоевать кусочек личного пространства. И хотя слияние с любимым человеком до полной потери себя никогда не было для него эталоном отношений, он хорошо понимал, что настоящая близость, как ни крути, оплачивается частичной потерей свободы…

Но осознавала ли это она?

Их связи было уже больше двух лет и, похоже, ей, совсем еще юной женщине, в этих рамках стало тесно. Лишать ее глотка свежего воздуха Родиону не хотелось – для поддержания «душевного огня» человеку нужен кислород…

Однако возвращения Оливии он ждал с беспокойством, страшась тех перемен, которые может повлечь за собой подобный «эксперимент».



Когда, наконец, повернулся ключ во входной двери и по паркету застрекотали пластиковые колесики чемодана, Родиону показалось, что где-то распахнулось от ветра окно: воздух в квартире стал свежее и чище.

На бледном, немного усталом лице Оливии танцевала улыбка.

– Γεια σου, ζωή μου[25]! Наверное, нужно было уехать, чтобы понять, что дом – это не адрес, а человек. Я так соскучилась…

Как ушла Саломея, они не заметили – просидели за разговорами у камина до вечера, открыв бутылку хорошего бордоского вина, да так и не распробовав его вкуса…

Очнулись на смятой кровати в сумерках надвигающейся ночи, вспомнив, что к накрытому горничной ужину так и не притронулись.

Натянув джинсы, Родион вышел из комнаты и вернулся через несколько минут с большой тарелкой винограда, сыра, свежего хлеба и с оставшимся вином.

Оливия полусидела в подушках с айпадом и, наматывая привычным жестом прядь волос на указательный палец, что-то сосредоточенно читала.


Поставив блюдо и бутыль на прикроватный столик, он молча прилег рядом с ней. В холодном дрожании жидкокристаллического дисплея ее лицо напоминало творение античного мастера: и этот высокий гладкий лоб, и полуприкрытые глаза, и опаловая матовость кожи…

Глядя на экран, она прошивала взглядом рукописные строчки, ничего вокруг себя не замечая. Не удержавшись, Родион последовал ее примеру.

«– Какой совет вы могли бы дать начинающим скульпторам? – задавая очередной вопрос, молодой режиссер в черном берете сделал знак оператору, чтобы тот сдвинулся чуть правее. Снимать Монтравеля было сложно – мастер отказывался принимать авантажные позы и, увлекшись повествованием, то и дело норовил выйти из кадра.

Съемочная группа из Парижа работала в его доме уже второй день подряд: к открытию «Осеннего салона» готовился короткометражный звуковой фильм, в котором Монтравелю было отведено центральное место. Мне и его юному ученику Луи Рошфору, который жил в доме скульптора все это лето, разрешили присутствовать на съемках.

Наблюдая за процессом, я не переставала удивляться простоте и мудрости этого талантливого человека, с которым была знакома уже не один год…

– Пусть почаще выбираются из своих студий и рисуют на открытом воздухе. Не требуется никаких анатомических атласов – нужно взглянуть на обнаженную женщину на берегу моря или горной реки, и сразу станет ясно, как вылеплены плечи, живот… На природе мне достаточно сделать несколько штрихов карандашом – и эскиз готов! Самые лучшие наброски, к слову, я привез из Греции – эта страна просто создана для творчества…

– Говорят, вы – самый «эллинский» скульптор нашего времени…

– Это как посмотреть… Если речь идет о каноническом совершенстве пропорций, то всех сегодня превосходит баварец Удо Вебер. Но вот в чем загвоздка: погоня за безупречностью обернулась для него полнейшей безыдейностью. Ведь настоящее искусство вдохновляется мыслью, а не формой!

– Любопытная диалектика… А почему вы сосредоточили свое внимание именно на женском теле? Даже ваш памятник борцам Парижской коммуны представляет собой обнаженную женщину…

Монтравель пожал плечами.

– Я много раз брался за изваяние мужчин, а заканчивалось все это женщинами. Наверное, потому что они – суть природы… А природу я ставлю превыше всего».



– Что за феминистский трактат ты читаешь, – улыбнулся Родион, ласково притянув Оливию к себе.

– Это письма Доры к брату, я о них тебе сегодня рассказывала. Волошин разрешил мне переснять те фрагменты, что остались непрочитанными, – произнесла она как можно уверенней.

– Да, мы не успели с тобой об этом договорить… Гипотеза о возможном родстве Волошина и Валери звучит довольно неожиданно!

Оливия кивнула.

– С другой стороны, в те времена подобные ситуации не были редкостью! История моей семьи тому пример: деда, профессора медицины, выслали из страны в двадцать втором вместе с другими «контрреволюционно мыслящими» интеллигентами. Многие его родственные связи на этом тоже прервались.

– В общем, я решила помочь Волошину разыскать оставшиеся записи, – Оливия пыталась сохранить нейтральный тон, но голос ее не слушался. – Дора была женщиной незаурядной и многое сделала, чтобы искусство Монтравеля дошло до потомков. Она собрала по крупицам работы, разбросанные по разрозненным частным собраниям, организовала его галерею. Передала часть скульптур французским музеям и финансировала восстановление дома в Кольюре. А Волошин… – Оливия скосила глаза в сторону. – Знаешь, он тоже неординарный персонаж! Опережая твой вопрос: да, этот русский коллекционер преследует личный интерес, пытаясь отыскать ее дневники, но я не вижу в этом ничего дурного.

– Иви, его мотивы вполне обоснованны, но насколько они правдивы? И, потом, как ты собираешься откапывать письма Валери? Ведь прошли десятилетия…

Оливия замялась: ей и самой до конца было неясно, почему Волошин с его неограниченными возможностями обратился с просьбой именно к ней. Возможно, он рассчитывал, что Родион тоже примет в этом участие… Или же розыск обрывочных дневниковых записей где-то во Франции казался ему слишком запутанной задачей, чтобы поручить ее частному детективу?

К окончательному выводу она так и не пришла.

– Надеюсь, ты мне подскажешь, как, – Оливия убрала прядь волос с его лба и чмокнула в висок. – С твоим опытом – это дело нескольких недель. А для меня – отличная возможность попрактиковаться…

Родион на мгновение прикрыл глаза.

Конечно, если мыслить рационально, все эта затея смахивала на наивный подростковый «квест». Но, с другой стороны, расследование, не предполагавшее скандала и исключавшее вероятность губительной для репутации ошибки, – вещь вполне безобидная…

Почему бы Оливии не попробовать свои силы, раз уж эта история так ее взбудоражила?!

– Только не молчи… – она уткнулась теплым носом ему в плечо. – Ты же тоже с чего-то начинал. А потом, я не рассказала тебе самого главного…

Она протянула руку к лежащей на полу сумке и вытащила оттуда кожаную папку на молнии. Внутри оказались флеш-карта, несколько полароидных фотографий и толстое документальное досье.

Родион смотрел на Оливию невозмутимо, не торопясь с расспросами, но где-то в глубине его подсознания уже вспыхнуло предчувствие большой игры.





XVII

Алгоритм




– С чего же начать? – Оливия подлила себе еще немного чая и надкусила миндальное пирожное с кремом-ганаш, рассеянно глядя по сторонам.

В Париже внезапно потеплело и после осмотра новой экспозиции частного художественного музея, занимавшего целый особняк неподалеку от Елисейских Полей, они остановились передохнуть на его террасе – там находилось одно из лучших в городе кафе.

– С алгоритма, – спокойно произнес Родион. – Для начала нужно понять, какими ресурсами ты располагаешь. Вспомни все, что рассказывал тебе Волошин, перечитай публикации о Монтравеле и Валери в сети, просмотри еще раз ее записки…

– Как все же плохо ты обо мне думаешь… Эту работу я уже сделала, – она достала из сумки блокнот и положила его перед ним. – Вот список всех известных мне лиц, вернее, тех из них, кто еще остался жив. Семью Монтравеля, трех мужей Валери, литейщика Алексиса Рюзье и «арийца» Удо Вебера я сразу скинула со счетов – они давно уже мертвы. Остались дальние родственники последнего супруга Доры, владеющие частью ее коллекции, куратор парижской галереи Монтравеля, который знал Дору лично, и некий Луи Рошфор – она упоминает его в одной из записей, помнишь? Юный подмастерье, живший одно лето в доме Монтравеля и участвовавший в съемках документального фильма о мастере. Ему должно сейчас быть под девяносто – кто знает, в здравом ли он уме…