Сердце мастера

На втором этаже особняка царила богемная атмосфера: в анфиладе просторных залов, декорированных разносортными картинами, мелко позвякивали бокалы с шампанским, порхали нервные смешки и возгласы посетителей.

В капсульном пространстве, где преобладали работы авангардистов, стояла группа людей. Интеллектуалка в ярко-фиолетовом трикотаже, эмоционально размахивая руками, внушала что-то длинноволосому очкастому юнцу. Рядом с ними томная красавица ахматовского типа задумчиво обменивалась впечатлениями с одышливым толстяком, а стриженная под полубокс дама в длинном меховом жилете сосредоточенно делала какие-то пометки в каталоге, медленно перемещаясь от одного лота к другому…

Между гостей сновал смуглый красавец с клинообразной бородкой и повадками фата, который оказался распорядителем предаукционного показа.

– Как видите, «революционные» авангардисты твердо придерживались золотого эталона «трех эр» в живописи: «Рубенс, Рембрандт, Репин» с поправкой на идеологический монументализм. Признаюсь, некоторые их работы кажутся мне довольно интересными… Однако хороших авангардистских работ на продажу выставляется сейчас мало, поэтому галеристы пытаются ввести моду на «солнечный соцарт». Как вам, к примеру, эти оптимистичные сцены из общественных бань? – Волошин подвел ее к большому полотну, которое, казалось, источало дух распаренного березового веника. – По-моему, колоритно!

Оливия неуверенно пожала плечами:

– Я не большая любительница подобного стиля. Неужели это востребовано?

– Как показали последние лондонские и парижские торги, не очень… В цене по-прежнему шестидесятники и их предтечи, вроде Фалька, мастера Владимирской школы, маринисты начала XX века… хотя среди последних встречается много подделок.

За разговором они переместились в зал пейзажной живописи.

Там царило настоящее столпотворение: сутулые искусствоведы, бизнесмены в штучных костюмах, пронырливые арт-дилеры и надменные светские львицы. Волошин обменялся приветствиями с несколькими гостями и подошел к экстравагантной паре, застывшей возле небольшой картины Айвазовского. Рядом с невзрачным мужчиной с пастозным лицом стояла женщина редкой славянской красоты. На ней было пышное, зауженное в талии платье с оригинальной фольклорной вышивкой и черный шелковый тюрбан. Мужчина вел беседу с каким-то угодливым галеристом, то и дело покашливая и отирая выступающий на лбу пот. Очередной использованный носовой платок он, не оборачиваясь, совал своей спутнице – та, с выражением обреченности на лице, прятала его в свою эксклюзивную сумочку. Заметив Волошина, мужчина вспыхнул радостью и посеменил в его сторону.

– Ной Яковлевич, дорогой мой! Давненько, давненько… Мы вот тут с Виталием спорим: миниатюра Айвазовского или вот этот «сезаннизм» Гончаровой? – он ткнул толстым пальцем в сторону крупного холста романтического толка. – Виталий, – он взглянул на хлыща-галериста, – уверяет меня, что Айвазовский – самый верный вариант. Но Гончарова, да еще таким вкусным прайсом… Несколько лет назад ее «Улица в Москве» ушла на Sotheby’s почти за шесть лимонов – это ж тройной ценник!

– Аркадий, если бы передо мной сейчас стоял какой-нибудь неразборчивый нефтяник, я бы однозначно советовал ему Айвазовского, – авторитетно произнес Волошин.

Востроносый галерист при этих словах вспыхнул нервным румянцем, но промолчал.

– Но ты, Аркадий, человек не только со средствами, но и с развитым художественным чутьем. Инвестируй в обоих: Айвазовский продастся в любом случае, тут Виталий прав, а Гончарова… Попридержи ее ненадолго. С момента скандала, связанного с конфискатом, который пытались вывести на рынок под видом ее неизвестных работ, уже прошло несколько лет. Сейчас спрос на ее творчество снова растет… Кто знает, может, твой «сезаннизм» побьет все рекорды на торгах!

Растерявшийся Аркадий отер со лба крупные бусины пота, и, сунув спутнице очередной скомканный платок, вновь уставился на картины.

Галерист взглянул на Волошина глазами собаки, которой вместо обрезков перепала сочная отбивная, и хотел было что-то добавить, но Волошин тут же подхватил Оливию под локоть, и они смешались с толпой.

– Неужели и вправду обе купит? – спросила Оливия, остановившись наконец у зашторенного окна.

– Обязательно купит. Причем поверит любому провенансу… А ведь Айвазовский – самый фальсифицируемый русский художник. Шансов, что перед нами подлинник, очень мало. С Гончаровой ясности нет, но, судя по дергающемуся глазу Виталия, и с ней дело нечисто.

– Даже не верится, что на таких серьезных показах встречаются подделки…

– Да сколько угодно! Схема давно отлажена: в ней участвуют и чиновники, и экспертные институты, и владельцы художественных салонов, и оценщики… Даже опытные коллекционеры, покупающие произведения у самых солидных аукционных домов, зачастую получают фейки. Взять хотя бы «Одалиску» Кустодиева, купленную недавно солидным российским бизнесменом почти за три миллиона долларов через Christie’s. Четыре года она украшала его коллекцию, пока не стало ясно, что полотно поддельное…

– То есть все, что выставлено здесь сегодня, может оказаться фальшивкой?..

– Ну, не будем преувеличивать! Конечно, большая часть представленных работ аутентична. Однако перед каждой экспозицией и торгами выпускается немало монографий, каталогов, критических статей, а это – самый лучший способ легализовать работы, вызывающие сомнение. Подделки смешиваются с настоящими шедеврами во время таких вот вернисажей, включаются в книги об искусстве, а СМИ создают информационный шум, под который и происходит вброс контрафактов на рынок.

Взглянув на ее растерянное лицо, Волошин добавил:

– Пойдемте-ка лучше, я вам кое-что покажу…

Они добрались до самого конца анфилады и оказались в пустынной, ярко освещенной комнате. Это был роскошный белый зал, в котором покоем стоял фуршетный стол с закусками и напитками. Стены салона украшали изумительные античные панно, написанные темперой.

– На месте этой росписи раньше находились фрески знаменитого Мориса Дени, которого так ценил коллекционер Иван Морозов – особняк раньше принадлежал ему. Дени выбрал сюжет Психеи и Купидона и создал многометровые панно для вот этого Музыкального зала. Все они, увы, были утрачены во время войны – их скрутили и сложили в сырые музейные запасники, после чего красочный слой начал осыпаться… Но новая роспись мне тоже нравится – по-моему, она изысканна и самобытна. А теперь взгляните внимательно: эти четыре статуи в углах комнаты вам ничего не напоминают?

Оливия взглянула и обмерла.

– Неужели скульптуры Монтравеля?!

– Да, здесь когда-то стояли оригиналы… Но они были национализированы в восемнадцатом году, а потом попали в список «валютного резерва» и большевики продали их за рубеж… Хуже всего, что они ушли за бесценок и безо всякой описи – осели в частных коллекциях и украшают теперь лужайки особняков каких-нибудь американских магнатов. А то, что вы видите – всего лишь «оммажи». Работы учеников Монтравеля, своего рода «авторизованные копии», повторяющие стиль мастера и посвященные ему. Они были частью моей коллекции, и я подумал, что эти статуи могли бы украсить морозовский особняк в его сегодняшнем виде…

– Восхищаюсь вами, Ной Яковлевич! За несколько дней вы открыли передо мной целый мир, – призналась Оливия, но фразу закончить не успела: их уединение было прервано нарастающим гулом голосов.

Заиграли Шуберта, парадные двери распахнулись, и разномастная толпа гостей хлынула в светлый зал, мгновенно наполнив его ароматами дорогих духов и шальных денег.

Волошин принял от чопорного официанта два бокала с шампанским и принялся вполголоса пересказывать Оливии занятные биографии некоторых гостей: среди них были владелец кооператива по пошиву мягких игрушек, доросший до первых строчек списка Forbes; инженер конструкторского бюро, превратившийся в главу крупнейшего медиахолдинга; менеджер фирмы по мойке окон, ставший главой российского финансового консорциума…

К ним вновь подошел Аркадий со своей безупречной спутницей, чей филигранно скроенный рот растянулся в дружелюбной улыбке: ей явно наскучило это мероприятие и, похоже, она была не прочь хоть с кем-нибудь поболтать. Однако Волошин их словно не замечал – он впился глазами в человека, который возник в дверях Музыкального зала. Это был грузный старик с мучнистым лицом и рыжеватыми бровями, из-под которых по-снайперски сверкали цепкие глаза. Гость сидел в инвалидном кресле-коляске, которое, несмотря на наличие электропривода, катил брутальный коммандо. Старик разминал пальцами толстую сигару и молча оглядывал публику. Заметив Волошина, он сделал ему какой-то знак, и тот, не мешкая, произнес:

– Прошу меня простить, я должен вас ненадолго оставить… Но, уверен, вам будет что обсудить: Арина, – он вежливо кивнул в сторону спутницы потливого Аркадия, – запускает собственную линию одежды и планирует в этом году участвовать в Неделе высокой моды в Париже… Любопытный проект, не правда ли?..

Задав тон разговору, Волошин стремительно пересек зал и исчез в коридоре, уходящем куда-то в глубь здания. Вслед за ним укатил и неприятный старик, оставив своего коммандо разглядывать светских красавиц.



Арина оказалась забавной собеседницей – несмотря на претенциозный вид, ей были присущи детская простота в обращении и обезоруживающая наивность суждений. Эфемерная идея ее собственного модного бренда была подкреплена солидной материальной поддержкой Аркадия, которому, казалось, было не жаль никаких средств, лишь бы любимая была довольна и не лезла в его дела…

Через полчаса Оливия извинилась и отправилась на поиски дамской комнаты. Миновав череду залов и почти дойдя до лестничного пролета, она уловила приглушенные голоса, раздававшиеся из бокового кабинета с массивной дубовой дверью. Интонации Волошина были ей хорошо знакомы, а вот старческий ломкий голос его собеседника она слышала впервые. Разобрать толком, о чем они говорили, было невозможно, да Оливия и не имела ни малейшего желания подслушивать. Она уже было двинулась дальше, как вдруг Волошин довольно отчетливо произнес:

– Лазарь Наумович, я вас понял… Рувэ пора убирать, дров он наломал – только разгребай. И меня с этим липовым Фальком подставил. Вопрос решенный, я им займусь.


Старик что-то проскрипел в ответ, но Оливия поспешила отойти от двери кабинета.

Когда она вернулась в Музыкальный зал, Волошин был уже на месте и, как ни в чем не бывало, вел светскую беседу с клинобородым распорядителем галереи. Увидев Оливию, он склонился к ней и, приблизив губы к ее уху, полушепотом произнес:

– Пойдемте отсюда? По-моему, этот фарисейский вечер себя исчерпал…





XIV

Сделка




Они покинули особняк одними из первых.

Воздух был звонок и чист, как пробирочное стекло – казалось, что от малейшего звука, от любого резкого движения он может лопнуть и осыпаться осколками под ноги.

– Давайте прогуляемся, – предложил Волошин, – эта улица довольно примечательна, ее часто называют «московский Сен-Жермен». Генералы, тайные советники, князья, артисты и композиторы – их личные истории сплелись с биографией города, превратившись в большой документальный роман…

Рассказ Волошина лился как песня аэда[23], но Оливия внимала ему рассеянно – из головы никак не выходил случайно подслушанный на вернисаже разговор…

Однако принаряженный огнями город был так хорош, что постепенно она отвлеклась: за частоколом бульварных деревьев, опутанных нитями мигающих гирлянд, проглядывали очертания величественного храма. Пятиглавый собор стоял на крепком каменном цоколе, как библейская цитадель, и выглядел неприступно.

Проникнув сквозь символическое ограждение и спустившись вниз по покатому пандусу, они оказались возле кованой двери, за которой звучала музыка. Густые мужские голоса плескались глухо, словно кого-то оплакивая, и невозможно было понять: люди поют или ангелы…

– Это присутственное место собора, сегодня здесь выступает монашеский хор. Говорят, его вокалисты могут заменить целый симфонический оркестр! Жаль, что мы опоздали… Но ничего, у меня есть еще один план.

Они пересекли большую площадку перед храмом, освещенную чугунными фонарями. В их дрожащем призрачном свете Оливии показалось, что украшавшие фасад горельефы – не отлитые в бронзе статичные сюжеты, а ожившие божественные интермедии…

– Куда мы идем, Ной Яковлевич? – спросила она, остановившись возле главных ворот. – Ведь уже поздно, храм закрыт…

– Ждите здесь, я загляну на пост охраны, – ничего не объясняя, потребовал Волошин и растворился в полумраке.

Оливия покружила по гранитному пятачку перед боковым входом, похлопывая себя по бокам и пытаясь согреться – на прогулку пешком в этот вечер она не рассчитывала, поэтому ни шарфа, ни перчаток при ней не оказалось…

Тут сводчатая дверь надсадно скрипнула и распахнулась. Из полумрака раздался примятый голос Волошина:

– Внутрь и сразу налево…

Оливия шагнула за порог – в нос ударил сладковатый бальзамический запах церкви. Проскользнув через рамку металлодетектора, она свернула в узкий боковой проход. Волошин бесшумно следовал за ней.

– Ну, а теперь всего двести ступеней вверх – и мы на небесах!

– А мы… ничего не нарушаем?

Волошин лишь качнул головой.

Дробь каблуков по мраморной поверхности ступеней – частая и нервная в начале и замедленно-минорная в конце – была единственным аккомпанементом к их восхождению. Казалось, они провалились в трещину между реальностью и вымыслом, и теперь выбирались из нее по спасительной лестнице, толком не зная, куда она их приведет…

Наконец забрезжили врата – два стеклянных прямоугольника с перечеркнутыми полукружиями, которые при их приближении распахнулись, окатив мелкой россыпью огней.

Морщась от ветра, они стояли на мраморной балюстраде, соединявшей четыре угловые колокольни, а над головой немеркнущим светилом полыхал в лучах прожекторов исполинский царь-купол.

Под ногами бурлил ослепительный город: хищные зубья сталинских высоток, стеклобетонные сталагмиты деловых центров, горбатые хребты автомобильных мостов, а между ними – обособленный островок с корабельным постаментом, с которого великий русский царь осенял золоченым свитком столицу.

Но стоило лишь замереть на миг и приглядеться, как сквозь патину времени проступали силуэты старых особняков, резные наличники деревянных усадьб, огненные нитки бульваров, куполки приземистых церквей и уединенные аллеи парков.

– Непостижимый город, – глаза Волошина горели во тьме, как угли. – Всемирная столица отрицания и истовой веры. Вот и я верю… что однажды обрету самого себя. Возьметесь мне помочь?

Оливия взглянула на него с недоумением.

– Если что-то от меня зависит…

– Не столько от вас, сколько от господина Лаврова.

Во рту у нее стало горько.

– «Господина Лаврова». То есть все это время…

– Оливия, послушайте… Я человек скрытный и никогда не выпячивал ни своих талантов, ни своих богатств. Не скрою: когда вы меня разыскали, я сомневался… Ну к чему мне вся эта публичность! Однако прежде чем отказываться, я всегда навожу справки. Ваш спутник, господин Лавров, – лицо известное, с биографией и со связями. Этого факта я проигнорировать просто не мог!