Руны смерти, руны любви

— Я помню эту истерию с голубями, — сказала она, хотя на самом деле ничего такого не помнила. — Бьярне Хенриксен, верно?

— Хенриксен — это дед из телевизора,[76] — поправил Бьярне. — Моя фамилия Ворм и попрошу воздержаться от дурацких шуточек.[77]

Отлучившись в туалет, Рикке заодно зашла со смартфона в интернет и поискала. Да, действительно, Бьярне — это Бьярне Ворм, даже фотографии нашлись. Сейчас Бьярне стригся коротко, а три года назад, с длинными волосами, он был дивно как хорош. Харальд Прекрасноволосый…[78]

Три года?! Получается, что Татуировщик начал убивать вскоре после этой истории. Ого!

Вернувшись за стол, Рикке начала жаловаться на то, как часто приходится ей переезжать с места на место в поисках дешевого жилья. Проклятые домовладельцы только и знают, что поднимать арендную плату, а с деньгами у одинокой девушки туго. Уловка удалась — Барни проболтался, что он живет в Глострупе,[79] возле северной кольцевой дороги, а чуть позже добавил, что живет на первом этаже и когда теряет ключи, попадает домой через окно. Вполне достаточно сведений.

Кажется, Рикке удалось завоевать расположение Бьярне. Он даже предложил подбросить ее до дома на своем мотоцикле, если им по пути, но Рикке отказалась, соврав, что живет в противоположной стороне, в Торнбю, возле аэропорта. Еще чего не хватало — садиться на мотоцикл к вероятному серийному убийце, да еще и пьяному вдребадан. Велики шансы попасть не в Глоструп и не в Торнбю, а прямиком на небеса.

Домой Рикке ехала в полной уверенности насчет того, что Бьярне и есть Татуировщик, настолько удачно все складывалось — начиная с отвратительного впечатления, которое производил Бьярне, и, заканчивая временем, когда произошла вся эта история с голубями. Атлетическое телосложение, то есть — физическая сила, признаки социопатии, отрубленные голубиные головы, желание задушить журналистку из «Се ог хёр» (возможно это просто слова, а возможно и нет), татуировки… Даже то, что Бьярне время от времени находился на содержании у пожилых женщин, тоже не противоречило образу Татуировщика. Многие альфонсы склонны ненавидеть женщин, ибо вынуждены потакать их прихотям против своей воли. От этого до глобального женоненавистничества — один шаг. Но почему он не убивает пожилых дам? Потому что молодых ему убивать приятнее. И потом, молодые рано или поздно станут пожилыми (если, конечно, им повезет), так что возрасту можно не предавать особого значения. А все остальное очень даже подходит.

Рикке знала, что обычно то, что само плывет в руки во время расследования, оказывается дутым пузырем. Об этом не раз говорили полицейские инспектора, в том числе и Оле. Оле вообще не верил в удачу, а полагался на глаза, уши и ноги. Но тут был особый случай. Проклятого серийного убийцу ловили не первый год и Рикке выдвинула свою крепкую логичную версию, основываясь на том, что уже было сделано. Она внимательно изучила все пути, которые в конечном итоге приводили в тупик и нашла еще один путь. Это не удача, а плод вдумчивого анализа более чем двухлетней работы отдела убийств. Коллеги, если можно так выразиться, очистили плод от кожуры и в упор его не замечали, хоть он и лежал у них под самым носом. А Рикке увидела… Конечно, ей немножко повезло — она встретила Хенрика, который дал несколько полезных советов, но кто мешал Эккерсбергу, Ханевольду, Йоргенсену, Берингу или Оле пообщаться с Хенриком? Он бы и им сказал то же самое. Как говорят в Ютландии — тот, кто в правильное время вышел в море с крепкой сетью, без рыбы обратно не вернется. Рикке все сделала правильно и потому к концу первой недели поисков у нее появился подозреваемый. Хороший такой подозреваемый, явный кандидат в Татуировщики.

На работе Рикке почувствовала себя лучше. Гадкий осадок, вызванный общением с Бьярне, растворился в рабочей суете, а езда на отремонтированном велосипеде помогла организму восстановиться. Не до конца, потому что небольшая головная боль пока что давала о себе знать, но на нее можно было не обращать внимания.

Проклятый Оле с утра занимался своими курдами и явился в управление только в шестом часу вечера, когда большинство сотрудников разошлось по домам. Рикке некуда было торопиться, к тому же психологу всегда есть, чем заняться, потому что отчетов приходится составлять много, поэтому она задержалась. В щель между дверью кабинета Оле и косяком Рикке вставила сложенную вчетверо записку с просьбой немедленно ее найти.

— Что случилось? — Оле не сел, а упал на стул, приставленный к столу Рикке и пожаловался. — Мои ноги выворачиваются из задницы, а глотка пересохла от разговоров и от воздуха Сёборга.[80] Пришлось собрать последние силы, чтобы дойти до тебя…

Их кабинеты находились далеко друг от друга, в противоположных крыльях трапециевидного здания полицейского управления.

— Ты же потомок неутомимых викингов, Оле! — укорила Рикке. — Настоящий скандинав! А у скандинавов силы не заканчиваются никогда!

— О чем скандинавском вообще можно говорить в наше время?! — воскликнул Оле, заметно оживляясь. — Мы не сохранили даже наши руны, не говоря уже о традициях вообще. Смотреть сказки про викингов, читать адаптированную Эдду и глушить пиво — вот наши традиции! Спроси любого из настоящих датчан, что есть ад в его понимании и он ответит тебе: «ад — это пекло», хотя наши предки верили в то, что в аду царит вечный холод. Спроси любого из настоящих датчан, что есть смерть в его понимании и тебе наговорят самой разной белиберды. Но никто не вспомнит, что смерть есть ни что иное, как половой акт между умершим и хозяйкой загробного мира Хель!

— А если умирает женщина, Оле? — поддела Рикке, потому что просто невозможно было не поддеть внезапно разошедшегося Оле. — Что тогда? Или Хель бисексуальна?

— Любое божество бисексуально по своей природе! — Оле не шутил, а говорил серьезно. — С женщинами Хель поступает так же, как и с мужчинами — выпивает из них жизнь. Наши предки верили в то, что Хель способна внушать человеку самую сильную любовь, какую только он может испытывать… Ладно, хватит об этом. Я не старина Йокель,[81] чтобы разглагольствовать на потеху публике, — Оле сдулся, как мяч, из которого выпустили воздух. — Я просто хотел сказать, что если так пойдет и дальше, то через пару дней я прыгну с моста Лангебро. Да — прыгну! Кому нужна жизнь, полная мучений?

— Высказанная вслух или выраженная в какой-либо иной ясной форме мысль о суициде служит достаточным основанием для отстранения сотрудника полиции от работы и направления его на психиатрическое освидетельствование, — по памяти процитировала Рикке.

— Валяй, отстраняй, — согласился Оле, хорошо зная, что Рикке шутит. — Лучше я проваляюсь до окончания контракта в Вордингборге,[82] чем буду на старости лет носиться по Копенгагену и учить иностранные языки. Тем более что в деньгах я нисколько не потеряю.

— Отдых надо заслужить, — улыбнулась Рикке и протянула Оле два скрепленных вместе листа, на которых была распечатана информация по Бьярне Ворму. — Это мой новый знакомый.

— Оттуда? — уточнил Оле, переворачивая первый лист.

— Да, — подтвердила Рикке, поняв, что Оле имеет в виду. — Очень подозрительный субъект. Ты бы не хотел им заняться?

— Не хотел бы, но придется, — честно ответил Оле.

— Тогда, может, посмотришь прямо сейчас, что на него есть? — Рикке встала из-за стола и сделала приглашающий жест рукой.

Ее доступ к различным базам был весьма ограниченным, а Оле, как инспектор отдела убийств, имел практически неограниченные возможности.

— Я лучше у себя, — Оле встал. — Не люблю чужие компьютеры. Поезжай домой, если я найду что-то интересное, то сразу позвоню.

— Я пока еще поработаю полчасика, — ответила Рикке.

Особой нужды задерживаться не было, но не хотелось уезжать из управления до тех пор, пока Оле не пробьет Бьярне Ворма по всем базам. Вдруг придется писать служебную записку Мортенсену, чтобы Бьярне официально включили в число подозреваемых.

Оле позвонил очень скоро, не прошло и четверти часа с момента его ухода.

— Вынужден тебя огорчить, Рикке. В то время, когда были убиты Моника Блажевич и Ингер Хансен, Бьярне Ворм отбывал срок за драку в Вестре.[83]

— Он попал в Вестре за драку? — удивилась Рикке. — Там же обычно сидят те, у кого длинные сроки… Плохое поведение?

— Оно самое, — подтвердил Оле. — Я уже отправил письмо в Вестре, пусть проверят, не отпускали ли Ворма в те дни, но это навряд ли.

«Отпускали? — подумала Рикке. — Конечно же, отпускали! По какой-нибудь уважительной причине. Или, может, он в это время лежал в больнице, откуда легче уйти незамеченным».

А разве не мог Ворм договориться с каким-нибудь заключенным из тех, у кого было право на отлучку, и покинуть тюрьму под его именем? Теоретически, конечно, мог, но на деле, скорее всего нет. В Вестре не так уж много заключенных, около пяти сотен, охрана должна знать всех в лицо. Хотя, внешность у Бьярне самая обычная, если он еще и будет сутулиться, чтобы скрыть свой высокий рост…

— Да он это, он! — сказала Рикке. — Я чувствую…

— Первый подозреваемый — это как первая любовь, — съехидничал Оле. — Все основано на чувствах. Ты пока больше никому не хвастайся своими достижениями, ладно? А ответ из Вестре я сразу перешлю же тебе.

Остаток дня прошел в сомнениях. Он или не он, гадала Рикке. Но ведь так похож… Вдобавок — агрессивен, отбывал наказание за драку. Нет, даже если окажется, что Бьярне не Татуировщик (даже!), к нему все равно стоит присмотреться. У него глаза убийцы.

У тех убийц, с которыми Рикке приходилось беседовать по работе, глаза были тусклыми и ничего особенного не выражали. Но так и должно было быть, ведь Рикке общалась с уже пойманными убийцами, которые находились в заключении, и понимали, что впереди их ничего особо хорошего не ждет. Как бы министр юстиции не нахваливал датские тюрьмы, сравнивая их с отелями, но тюрьмы были и остаются тюрьмами. Комфортабельная или не очень, это, все же, несвобода, отсутствие возможности делать, что вздумается. Потому и глаза такие. Как у хищников в зоопарках. А у тех, кто на свободе взгляд другой, такой, как у Бьярне Ворма. От таких взглядов мороз по коже, колючие они и давят на тебя, словно пытаются лишить воли. Нет, с Бьярне явно что-то нечисто!

Спала Рикке плохо. Во сне она бродила по Вестербро в поисках Бьярне, который как сквозь землю провалился. На работе Рикке сидела как на иголках до тех пор, пока около полудня ей не пришло долгожданное письмо.


Увы, оказалось, что заключенный Бьярне Ворм за время своей отсидки не разу не покидал тюремных стен. Рикке сразу же перезвонила Оле и поделилась соображениями насчет отлучки под чужим именем. Оле заверил ее, что подобный вариант исключен.

— Возможно, что где-то в Албании так и бывает, — добавил он, — но не в Вестре.

Далекая Албания, в которой Оле, насколько знала Рикке, никогда не бывал, служила ему в качестве эталона отсутствия порядка.

— Но у тебя хорошая хватка, Рикке, — добряк Оле решил подсластить пилюлю. — Продолжай в том же духе и рано или поздно тебе повезет.

Рикке так и не поняла, шутит он или говорит серьезно. Тот факт, что Оле советовал продолжать поиски, еще ни о чем не говорил. Уж кто-кто, а Оле знал, насколько упряма Рикке и знал, что отговаривать ее бесполезно.





7




За две недели Рикке успела обзавестись множеством знакомых среди андеграундной богемы (выражение Хенрика) и теперь подозреваемых у нее было целых три — один весьма перспективный и два так себе.

Также за эти две недели Рикке дважды встречалась с Хенриком (до его отъезда в Лондон и после) и вроде бы у них все складывалось наилучшим образом. Наилучшим — это легко, непринужденно, радостно и с возможностью дальнейшего развития отношений. Рикке поостереглась бы назвать свое отношение к Хенрику «любовью», потому что любовь в ее представлении была очень сложным и многогранным чувством, которое не могло прийти так вот сразу, а формировалось с течением времени. Сразу могла возникнуть симпатия, сразу могло нагрянуть вожделение, сразу можно было почувствовать интерес, но любовь… Спроси кто Рикке о том, что она подразумевает под любовью, она бы не смогла ответить, потому что трудно сформулировать то, чего никогда еще не испытывала, но мечтаешь испытать.

Но что-то было, что-то определенно было. Желание было особенно жгучим, наслаждение особенно острым, а приязнь особенно глубокой. С Хенриком Рикке ощущала себя женщиной в полном смысле этого слова. Попроси кто-то объяснить почему ощущает или что означает «в полном смысле», Рикке затруднилась бы ответить. Много нежности? Особо деликатное отношение? Готовность помочь? Сознание защищенности, когда Хенрик рядом? Столько всего…

Когда-то Рикке думала, что любит свою мать. Впоследствии оказалось, что она ее ненавидит. Когда-то Рикке думала, что любит кое-кого из своих бойфрендов. Потом поняла, что они для нее ничего не значили, даже вспоминать лишний раз не хотелось. Случайные люди, если бы вместо них были бы другие, это ничего бы не изменило.

Хенрик? Хенрик ухитрился не разочаровать во время второго свидания и во время третьего тоже. Более того, он сразу же и как-то естественно вошел в жизнь Рикке и стал ее частью. Рикке обратила внимание на связь между их именами — со слога, которым заканчивалось имя Хенрика, начиналось ее имя и иногда, под настроение, повторяла про себя нараспев: «Хенрик и Рикке, Хенрик и Рикке, Хенрикке, Хенрикке, Хенрикке…» Имена сливались воедино точно так же, как сливались в одно целое их обладатели в любовном порыве. И потом, когда все заканчивалось, какая-то связь между ними все равно оставалась, так, во всяком случае, казалось Рикке. Взаимопонимание — это тоже связь.

Хенрик и Рикке, Хенрик и Рикке, Хенрикке, Хенрикке, Хенрикке… Смешно. И приятно.

Были у Хенрика и свои странности. Наутро после второй их ночи, он вдруг поинтересовался обстоятельствами, при которых Рикке потеряла невинность. Рикке удивилась, потому что никто ее об этом никогда не спрашивал. Даже с единственной подругой Лисси она не обсуждала подобные интимности. Но, тем не менее, рассказала, как парень, с которым они целовались около трех месяцев, привел ее в номер гостиницы, в которой работал администратором его старший брат. Гостиница была из тех, где номера сдаются по часам и номера эти, мягко говоря, не впечатлили Рикке нисколько. Кожаная мебель при ближайшем рассмотрении оказалась дерматиновой, потрескавшейся, да еще и в каких-то белесых потеках, в ванной под раковиной валялся презерватив, использованный, с содержимым, а из-под сбившейся простыни виднелся серый, в разводах, матрас. Но парень был настойчив и оба они были возбуждены, потому что перед тем битый час целовались в парке, поэтому Рикке отдалась ему на этом сером матрасе. Немножко больно, немножко интересно, немножко приятно — вот и все ее впечатления от первого в жизни секса по полной программе.

Рикке показалось, что Хенрик был немного разочарован ее рассказом. Наверное, он ожидал услышать романтическую историю или нечто страстное, но что было, то Рикке и рассказала. Интересоваться, как Хенрик стал мужчиной, она не стала, потому что ей это было безразлично. Психологи не копаются в прошлом без особой нужды, потому что иной раз оттуда можно невзначай вытянуть такое, что и рад не будешь. Позже, уже вернувшись домой, Рикке призадумалась над тем, почему Хенрик задал ей подобный вопрос, но к какому-то определенному мнению так и не пришла. Возможно, Хенрик хотел поговорить о сексе и не знал, с чего начать разговор. Некоторые мужчины не спрашивают в лоб: «Дорогая, тебе хорошо со мной?» и очень правильно делают, потому что велик риск нарваться на ответ, который, мягко говоря, не обрадует.

Узнав, про неудачу с Бьярне, Хенрик искренне огорчился. Когда Рикке сказала, что у нее есть другой подозрительный тип — заинтересовался и выпытал все подробности. Сразу чувствуется, когда человек искренне интересуется твоими делами. Это нельзя не оценить. Оле Рийсу Татуировщик был нужен куда больше, чем Хенрику (Хенрику он вообще не был нужен, если на то пошло), но глаза Оле не светились таким неподдельным интересом. «Сейчас проверю», флегматично говорил он, получая от Рикке данные очередного «Татуировщика» и так же флегматично сообщал результат. А вот когда речь заходила о футболе или о сравнительных достоинствах разных сортов виски, Оле преображался. Сбрасывал личину человека, которому все безразлично и который ото всего устал, сверкал глазами, горячился, спорил. Потому что это его интересовало по-настоящему. А Рикке он, кажется, просто не хотел расстраивать, вот и притворялся, что помогает.

Но если с Бьярне Оле действительно помог, то есть — в два счета доказал, что Бьярне не Татуировщик, то с тремя другими подозреваемыми дело обстояло сложнее. Никто из них никогда не имел проблем с законом и все они постоянно проживали в Копенгагене (разве что к теплым морям на отдых выезжали), то есть спокойно могли совершить все двенадцать убийств.

Когда Рикке заикнулась насчет слежки, Оле посмеялся и посоветовал ей набрать побольше оснований, потому что так вот, по первому подозрению, никто ни за кем никогда не следит.

— Тогда и оснований никаких не будет! — заявила Рикке.

— А ты присмотрись, — посоветовал Оле. — Ты же психолог. Ты можешь поговорить с человеком о том, какие цветы ему нравятся, и понять, есть у него склонность к убийству или нет.

Если бы все было так просто! Поговорить о цветочках и понять, что у человека на душе. Оле имел о работе Рикке примерно такое же представление, как и она о работе детектива. Конечно, существовали тесты, помогающие выявить склонность к насилию, но тестирование — это тестирование. Его не вплести в разговор как бы невзначай, толку не будет. И нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что Татуировщик может быть знаком с методами и приемами психологического исследования. Если действовать недостаточно осторожно, то можно спугнуть Татуировщика или стать его следующей жертвой.

Иногда Рикке задумывалась о том, что чувствовали все эти двенадцать несчастных женщин. Когда им было страшнее — в начале, когда до них доходило, в чьи руки они попали или в конце, когда они понимали, что сейчас умрут? Притупляется ли страх под конец или возрастает до невероятных пределов? Ответ на этот вопрос не мог помочь в поимке Татуировщика, это был профессиональный психологический интерес, не более того. Иногда Рикке казалось (просто казалось и се, без каких-либо объективных предпосылок), что кому-то из жертв Татуировщика чудом удалось спастись и сейчас напуганная до смерти женщина со сломленной навсегда волей прячется где-то, не столько от монстра, сколько от самой себя. Вот бы найти ее… «Фантазерка! — обрывала себя Рикке. — Думай о настоящем, а не выдумывай сказки!».

Думай о настоящем…

В настоящем у Рикке было три типа, любой из которых мог оказаться Татуровщиком — Оскар Йерихау, Нильс Лёвквист-Мортен и Йокум Эрландсен. Все трое рисовали картины, которые никто не хвалил, все трое были крепкими мужчинами, у всех троих имелось нечто, могущее вызвать обиду на мир, точнее — на женщин, все трое считали себя недооцененными и заявляли об этом вслух. То, что все они были одиноки, Рикке в расчет не брала, потому что Татуировщик, да и любой серийный убийца, вполне мог оказаться примерным семьянином, отцом большого дружного семейства. И никто в этом дружном семействе даже предположить бы не мог, чем на самом деле занимается папочка, когда уезжает якобы на рыбалку и возвращается с полным багажником рыбы. Классический пример — американец Деннис Рейдер, которого все считали примерным семьянином и религиозным человеком. Добропорядочный христианин совершил десять убийств, точнее — признался в десяти убийствах, а сколько их было на самом деле, только ему известно.

Оскар Йерихау тоже выглядел добропорядочным. Во всяком случае, в баре «Фалернос» он смотрелся белой вороной. Костюм, галстук, очки, чисто выбритое лицо, с которого не слезает вежливая улыбка. Но Лукас, со второй встречи начавший считать себя кем-то вроде старого друга Рикке, предупредил ее, чтобы она «не вздумала связываться» с Оскаром.

— Он ходит сюда исключительно ради таких цыпочек, как ты, — сказал Лукас, указав взглядом на Оскара, — иначе бы и ноги его не было в этой помойке. Осси мнит себя аристократом и утверждает, что происходит из известного старого семейства художников Йерихау, хотя на самом деле его папаша — мясник из Нюборга.[84] По мазне Осси, которую он гордо называет живописью, это сразу видно.

— А почему с ним нельзя иметь дело? — на взгляд Рикке Оскар выглядел довольно безопасно, не то, что Бьярне Ворм.

— Осси — садист, — Лукас наморщил нос и дернул верхней губой, выражая презрение, — он вытворяет такое, что ни одна из местных шлюх не соглашается обслуживать его даже за тройную плату. Вот и приходится искать себе доверчивых дурочек.

— «Такое» — это что? — Рикке хотелось подробностей.

— Кусает до крови, избивает, душит, мочится в рот… Я не очень-то знаю подробности, потому что не спал с Осси. Не люблю с мужиками.

— А пробовал? — заинтересовалась Рикке.

Вопрос был задан только для того, чтобы увести разговор в сторону. Что надо Рикке узнала, а создавать у Лукаса впечатление, что она интересуется садистами не стоило.

— Один раз, очень давно, — Лукас подмигнул Рикке, — только для того, чтобы окончательно понять, насколько сильно мне нравятся женщины.

После предупреждения, общаться с Оскаром на глазах у Лукаса было невозможно, поэтому знакомство пришлось отложить до другого раза. Да и вообще, следовало как-то продумать стратегию общения. Если Оскар приходит в «Фалерос» для того, чтобы найти женщину, то вскоре после знакомства последует предложение, которое ни в коем случае нельзя принимать. Рикке ко многому в сексе относилась без предубеждения. В том числе и к боли.

Вряд ли кто-то способен наслаждаться болью от рождения, этому надо учиться. По своей воле или нет — без разницы, но это умение приходит только с опытом. Изначально боль это только боль, всего лишь боль и ничего кроме боли, эмоциональная окраска происходит позже.