Руны смерти, руны любви

— Я имел в виду пистолет, — уточнил Хенрик, убирая руку, потому что на светофоре зажегся зеленый свет.

— Пистолета у меня нет. Я же не детектив, а психолог. И потом я не собираюсь совершать опрометчивые поступки, принимать стрёмные предложения, таскаться по каким-то глухим местам. Я всего лишь интересуюсь живописью, потому что этот интерес приятно разнообразит мою жизнь. Скажу тебе больше — даже имея в руках пистолет, я не уверена, что смогу выстрелить из него в живую цель. Даже в целях самозащиты. Вот тебе приходилось когда-нибудь убивать?

— Нет! — Хенрика передернуло от такого вопроса. — Разве что только комаров.

— Представь, что ты должен выстрелить в человека и убить его…

— Амбросгэд! — тоном заправского таксиста, объявил Хенрик, останавливая машину возле серого здания полицейского управления. — С вас один поцелуй, фрёкен.[69]

Получив объявленную плату, Хенрик потребовал чаевые, но Рикке сочла, что с него хватит, записала в блокнот адреса тех мест, где ей предстояло вести поиск, и вышла из машины. Ничего такого, но целоваться напротив работы немного неуместно. Если увидит кто-то из знакомых (добрая треть управления работает и в выходные дни, такова специфика), то обернется это лишними упреками в легкомыслии. Легкомыслии? Они еще будут удивляться, восхищаться и завидовать…

Рикке не выдержала и прямо со стоянки позвонила Оле.

— Привет! — сказала она в ответ на короткое «Рийс», которым Оле обычно отвечал на звонки. — Ты уже проснулся?

— Я еще не ложился, — проворчал Оле. — На Ягтвей в кебабной курды ночью устроили перестрелку. В итоге мы имеем четыре трупа и кучу проблем. Рикке, ты случайно не говоришь по-курдски?

— Нет, не говорю. А что, твой английский они уже не понимают?

— Да все они понимают, только признаваться не хотят. У тебя что-то срочное?

— Нет, ничего, — Рикке стало стыдно за то, что она попусту отвлекает от дел уставшего Оле. — Просто подумала, что неплохо бы было вечерком выпить пива…

— Если я освобожусь до вечера, то позвоню, — ответил Оле и отключился.

«Ну и ладно, — подумала Рикке, разглядывая записные адреса. — Тогда я сегодня схожу одна в «Фалернос» и в галерею сладких снов. Нет, лучше не в «Фалернос», а в «Коп ог ундеркоп»,[70] он ближе к галерее, прямо напротив. «Ундеркоп» — это как раз про меня, я же не коп, а так себе, консультант без прав и полномочий.

Когда все складывается хорошо, можно уделить немного времени самоуничижению. Чисто в профилактических целях…

— Что за дыра? — Оле застрял на пороге бара. — Куда ты меня привела? С каких пор ты пьешь пиво в компании немытых бродяг?

Насчет бродяг он немного преувеличил, потому что некоторые из посетителей выглядели весьма пристойно, но в отношении немытых был прав. Судя по запаху, местная публика не часто развлекалась водными процедурами.

— Это очень хорошее место! — Рикке потянула Оле за руку. — Здесь просто здорово! Пошли!

Оле неохотно подчинился.

— Эй, детка! — крикнули от одного из столиков. — Бросай своего папика и вали к нам! С нами весело!

Не останавливаясь, Рикке показала крикуну высоко поднятый средний палец, а Оле грозно сверкнул глазами, давая понять, что с такими «папиками» как он, шутки плохи.

Здесь не было принято встречать гостей и усаживать за столик. Здесь, кажется, вообще не было принято обращать внимание на клиентов. Проходящая мимо официантка соизволила принять заказ лишь после того, как Рикке ухватила ее за замызганный клетчатый фартук.

Оле, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, попросил баночного пива, не рискуя пробовать местное разливное. Рикке заказала разливной стаут и не прогадала, потому что пиво оказалось достойным.

— Что мы здесь забыли? — не унимался Оле. — Я, конечно, не сноб, но…

— Приложись к своей фляжке и расслабься, — посоветовала ему Рикке. — Мы здесь не просто так, а по делу.

— И то верно, — Оле достал из внутреннего кармана куртки плоскую хромированную фляжку и как следует отхлебнул из нее.

Злые языки утверждали, что фляжку Оле заколдовали ведьмы, потому что никто никогда не видел ее пустой.

— За последнюю неделю кое-что произошло…

Рикке рассказала историю своего знакомства с Хенриком, опустив только совсем интимное, о котором Оле знать не следовало.

— Я бы на твоем месте так не обольщался бы, — проворчал Оле, дослушав рассказ до конца. — Скорее всего, ты ему понравилась, поэтому он и начал морочить тебе голову минимализмом и прочей ерундой.

— Оле, ты — сексист! — припечатала Рикке. — Если я чего-то добиваюсь, так это только потому, что со мной хотят переспать, так? Стыдись, Оле! Я считала тебя приличным человеком…

— Не горячись, девочка…

— Я тебе не «девочка»! — отрезала Рикке.

Она разозлилась не на шутку. Не до такой степени, конечно, чтобы встать и уйти, бросив Оле одного в этом, столь не нравящемся ему месте, но сильно.

— Госпожа Хаардер, я не хотел вас обидеть, — елейным голосом, так не похожим на его обычный резковатый и сухой тон, сказал Оле. — Я всего лишь хотел вас предостеречь, ведь вы так юны и совсем ничего не знаете о коварстве мужчин.

— Спасибо, папочка, что открыл мне глаза, — тонюсеньким и очень противным голоском, пропищала Рикке.

Оле поморщился, давая понять, что с него довольно подколов. Некоторое время они молча потягивали пиво и разглядывали народ. Народ был разным, грязным и не очень, лохматым и не сильно, преобладала джинсовая одежда, но некоторые из мужчин были в костюмах и при галстуках. Один даже при бабочке, которая, если судить по степени обтрепанности ее краев, была как минимум вдвое старше своего владельца. Ни одного мольберта, ни одной палитры, ни одной кисти не увидела Рикке, и никто не был перепачкан красками. Короче говоря — не было никаких признаков того, что здесь собираются художники. К местной публике больше подходило нетолерантное и немодное слово «врёвл»,[71] которое в наше время употребляют только старики.


Оле был такого же мнения.

— Так руки и чешутся, забрать кого-нибудь с собой, — проворчал он. — Тут за каждым целая гирлянда грехов тянется, по рожам видно.

— Нам нужен один! — многозначительно сказала Рикке. — Тот самый, кого не могут найти уже третий год. Возможно, что он сейчас сидит за соседним столиком…

— Вот я и говорю, что хорошая полицейская облава здесь бы не помешала, — Оле немного оживился. — Ты тоже на это намекаешь?

— Толку-то от этих облав, — скривилась Рикке. — И потом Татуировщика в сеть не поймать, уйдет. Его надо ловить индивидуально, прицельно, не сетью, а сачком. Сегодня у нас день знакомства с новыми местами. Сейчас мы выпьем пиво и пойдем в картинную галерею, где будем громко рассуждать о минимализме.

— О чем?

— О минимализме. Это такое направление в живописи. В основном говорить буду я, а ты только хмыкай в своем репертуаре и качай головой. Возможно, что из этого выйдет толк…

— А, возможно, и нет, — Оле хмыкнул, как было велено, и покачал головой.

От внутреннего настроя зависит очень многое, недаром говорят, что домовые не любят помогать нытикам и букам, но охотно облегчают жизнь тем, кто весел и доброжелателен. Каждый получает от жизни то, чего он ждет. Оле был настроен пессимистично, поэтому им с Рикке не повезло — часовое сиденье в вонючем баре и часовое хождение по обшарпанному подвалу, гордо именующему себя «галереей», не принесло никакой пользы — не нашли чего-то похожего на манеру Татуировщика и ни с кем не познакомились. Оле нельзя было винить в меланхолии, потому что он был смертельно уставшим после полуторасуточной работы. Рикке и не винила, просто решила, что впредь будет приходить сюда одна, без Оле. Его черед наступит, когда понадобится проверить какую-нибудь информацию или кого-то официально допросить. Вообще-то, Рикке изначально не очень-то надеялась на Оле в качестве спутника, тем более, что наметанный глаз без труда узнал бы в нем полицейского, а то и кто-то из знакомых попался бы. Но Рикке хотела, чтобы Оле знал, где она будет искать нити, ведущие к Татуировщику. На всякий случай, мало ли что, вдруг Рикке (не оставь меня, святая Бригитта!) попадет в лапы к Татуировщику раньше, чем он к ней в сачок. Тогда у Оле хотя бы будет место, откуда можно начать поиски. Кроме того, Рикке решила завести особую папку на компьютере и записывать туда отчеты о своих поисках с указанием всех контактов. Невозможно представить, насколько бы облегчилась работа полиции, если бы все люди имели обыкновение хранить в своих компьютерах детальную информацию о своих контактах! Приведя Оле в «Коп ог ундеркоп» и в галерею, а так же показав ему «Фалернос» и ночной клуб «Вигго», о котором упомянул Хенрик, Рикке «подстраховалась» на случай своего возможного поражения. Поражения, о котором не хотелось думать, но которое нельзя было сбрасывать со счетов. У любого дела есть два исхода — плохой и хороший.

Кое-какую пользу из первого рейда по Вестербро Рикке извлекла. Прежде всего, она поняла, что одеваться надо как можно проще и что пара пятен на джинсах или сломанный язычок молнии на куртке придутся только кстати. А еще решила, что неплохо будет иметь при себе что-нибудь увесистое, чем можно отбиваться. Проклятые датские законы требуют специального разрешения почти на все средства самообороны, но про медные пестики от ступок в них, кажется, ничего не сказано, а пестиком можно так припечатать, что мало не покажется.

Но больше всего Рикке полагалась на свой ум. И немного на советы Хенрика, как человека сведущего и разделяющего ее взгляды. Хенрик звонил Рикке в воскресенье, интересовался, занят ли у нее вечер, явно хотел встретиться, но Рикке уже решила по новой наведаться в Вестербро, в более простецком виде и без спутников, поэтому попросила перенести встречу на вечер пятницы. Подумала при этом, что пятничные посиделки с Хенриком, кажется, становятся традицией. Хенрик не возражал, сказал только, что в следующее воскресенье он на неделю уедет в Лондон и очень надеется видеть Рикке до отъезда.

Хенрик нравился Рикке все больше и больше. Тем, что интересовался делами Рикке не для проформы, а искренне, тем, что не настаивал, а только надеялся и вообще нравился, потому что нравился. Потому что с ним было легко. Аура взаимопонимания трансформировалась в ощущение давнего знакомства и некоего душевного родства.





6




О воскресном вечере наутро думать совсем не хотелось, потому что голова раскалывалась, в ушах стучало, а желудок порывался вывернуться наизнанку, несмотря на то, что был совершенно пуст. И винить некого, кроме себя самой. Собственные силы надо рассчитывать правильно и, налегая на выпивку, нельзя забывать о еде.

Угнетало не только похмелье, но и ощущение того, что вчера она наелась дерьма. Профессиональному психологу таких ощущений испытывать не положено, это, по меньшей мере, непрофессионально, да и работа в полиции не способствует формированию карамельно-пряничного мнения о человечестве, но есть предел всему. Интервьюировать какого-нибудь социопата и составлять его психологический портрет — это одно. Общаться с социопатом и притворяться, что ты разделяешь его взгляды — другое. Теперь-то Рикке в полной мере поняла коллег, то и дело жалующихся на то, с какими ублюдками им приходится иметь дело.

В одиночку, без Оле, дело сразу пошло. Или просто день был такой, счастливый. Выглядев в круглом зале «Фалерноса» перспективную компанию, то есть большую, занимавшую три сдвинутых вместе стола, и очень шумную, Рикке присела неподалеку. А дальше просто — поймать взгляд, отсалютовать своим бокалом, выкрикнув: «Скол!»,[72] получить приглашение в виде взмаха рукой и пересесть на свободное место.

Компания оказалась именно такой, какая была нужна Рикке. Больше половины сидевших за сдвинутыми столами считали себя художниками. Разговоры вертелись вокруг современной живописи, тенденций, заказов. Бородатый парень в кожаном жилете с неимоверным количеством заклепок хвастался суммой, которую ему должны были заплатить за оформление ресторана. Две девицы с серовато-землистыми лицами и тусклыми глазами громко обсуждали, где лучше отдыхать — на Гоа или в Таиланде. На противоположном от Рикке конце стола жестикулировали глухонемые — парень и девушка… Никто не пил пиво молча — все оживленно общались. Просканировав компанию, Рикке пересела поближе к бородачу в жилете, потому что у него было больше всего собеседников — добрая половина стола, да и в разговор об интерьерах ресторанов легко было вклиниться. Для начала можно хотя бы отпустить какое-нибудь скептическое замечание по поводу того места, где они находились. Про стены из неоштукатуренного кирпича и тяжелую деревянную мебель всегда найдется что сказать.

Через пять минут Рикке стала своей настолько, что бородач, которого звали Лукас, поинтересовался, не хочет ли она прямо сегодня посмотреть на оформленный им ресторан. Речь шла не о посещении ресторана как такового, а об осмотре зала, в котором бригада поляков заканчивала отделочные работы, поэтому Рикке благоразумно отказалась. Лукас не обиделся и не настаивал. Видимо предлагал не столько потому, что захотел трахнуть Рикке, а для подтверждения репутации мачо, не пропускающего ни одной женщины.

Кто-то то и дело уходил, кто-то приходил, но Лукас, который был при деньгах, двое наркоманок, выбиравших между Гоа и Таиландом, и парочка глухонемых как сидели, так и продолжали сидеть. Никого из новых знакомых не интересовало, кто такая Рикке и чем она занимается, но, зато, каждый охотно рассказывал о себе. Хенрик был прав.

В середине вечера появился субъект, на которого Рикке сразу же обратила внимание, еще до того, как Лукас их познакомил. Почти двухметровый рост, атлетическая фигура, татуированные руки (в баре было жарко, куртки у всех висели на спинках стульев), агрессивно-настороженный взгляд. Социопата видно сразу.

— Рикке, знакомься, это Бьярне, один из лучших художников, которого я знаю и самый невезучий чувак в Дании, — сказал Лукас, хлопая атлета по плечу. — Бьярне, это Рикке, девушка, которая мне отказала.

Бьярне пробурчал себе под нос что-то невнятное и заказал тройную порцию аквавита, причем не обычного, а «линье».[73]

— Жизнь налаживается, дружище?! — Лукас с каждым глотком пива становился все более разговорчивым. — Ты нашел работу или ограбил банк?

— Работу! — проворчал Бьярне. — Разве ж здесь найдешь нормальную работу?

Принесенный аквавит он выпил залпом. Поморщился, порозовел, откинулся на спинку стула, но взгляд остался прежним, колючим.

Из рассказа словоохотливого Лукаса и реплик, которые вставлял Бьярне, Рикке узнала, что «один из лучших художников и самый невезучий чувак в Дании» приобщился к живописи через работу натурщиком в королевской академии изящных искусств. Через какое-то время Бьярне ощутил призвание к живописи. Призвание было настолько сильным, что он начал учиться в школе живописи при академии, но учеба быстро наскучила. Бьярне решил достичь славы и денег более коротким путем — нарисовал две дюжины картин и выставил их в галерее сладких снов.

— Бьярне — гениальный скупердяй, — сказал Лукас. — Ни одного лишнего штриха, ни одного ненужного взмаха кистью.

Рикке сообразила, что это, наверное, и есть минимализм.

Бьярне тяготел к мистике. Главная его картина изображала алтарь, на котором лежали четыре принесенных в жертву голубя с отрубленными головами. Журналистке из «Се ог хёр»,[74] которую удалось заполучить на открытие выставки, Бьярне рассказал о том, как собственноручно отрубал головы голубям и раскладывал их на камне, изображавшем алтарь.

— Я говорил о том, как создавал композицию, одновременно символизирующую красоту и обреченность, а эта дура написала только про то, как я рублю голубям головы! — Бьярне в сердцах стукнул кулаком по столу. — Чертова шлюха! Так бы ее и придушил, попадись она мне! В этой гребаной стране можно трахнуть голубя,[75] можно отрубить ему голову и зажарить, но нельзя отрубить голову, чтобы создать шедевр! Я, хоть и мистик, но реалист! Я предпочитаю видеть то, что я рисую!

Композицию, одновременно символизирующую красоту и обреченность? Так бы ее и придушил, попадись она мне? О, да этим типом явно стоит заняться. Запах удачи защекотал ноздри Рикке. Как только стул справа от Бьярне освободился, она поспешила занять его.

После публикации интервью защитники животных подняли вой. Недолгое время Бьярне купался в лучах столь неожиданно обрушившейся на него славы. При этом он делал направо и налево заявления, одно глупее и провокационнее другого, в результате чего прослыл психопатом с садистскими наклонностями, лишился работы в академии изящных искусств и больше нигде не выставлялся, потому что ни одна галерея, даже неразборчивая «Сёддрём галлери» дела с ним иметь не желала. Бьярне перебивался временными работами, не требующими квалификации, а иногда, как стало ясно из намеков Лукаса, ему удавалось «присосаться» к какой-нибудь обеспеченной даме, недобравшей тепла и ласки. Сейчас, судя по тому, как свободно Бьярне глушил дорогой аквавит, был как раз такой период.

Когда Лукас отвлекся на кого-то из только что пришедших, Рикке удалось немного разговорить Бьярне. Для этого пришлось поступиться собственными принципами, прикинуться чуть ли не сатанисткой и заявить, что «несколько сраных голубей» (прости, святая Бригитта, но чего только не сделаешь ради дела) совершенно не стоят того, чтобы портить из-за них жизнь хорошему парню. Ну и татуировками тоже пришлось повосхищаться, не без этого.

Бьярне уже не смотрел такой букой. Рикке попыталась вытянуть из него сведения, которые могли помочь в идентификации. Бьярне в Копенгагене сотни, и, вообще, для наведения справок о человеке одного имени мало.