Последний шанс

«Так ты сама его заказала, Конни?» На миг он ощущает триумф, словно бы одержал победу. Почему? Рон не из тех, кто анализирует свои чувства.

«Динь-дон, ведьма умерла».

Вообще-то, он по-настоящему уважал старую перечницу. Она никогда не суетилась. Обычно женщины тратят много времени на глупости. Вся эта пустая болтовня, ужимки. Никак не дойдут до сути. А Конни всегда говорила то, что думала. Когда они познакомились – а с тех пор прошло уже более тридцати лет, – она на удивление ловко, по-мужски бросала летающую тарелку. Хороший резкий пасс, буквально разрезающий воздух. Не то что Марджи, которая всегда делала эти плавные жалкие броски, как будто рука у нее из пластилина. Правда, тогда он считал это привлекательным. Тогда он думал членом.

Да, Рон всегда уважал Конни, хотя и догадывался, что это чувство отнюдь не взаимное. Но он такими вещами никогда не заморачивался. Ему вовсе не нужно, чтобы его любили. Да, многие его не любят. Но это их проблема, а не его.

– Конни была женщиной твердых христианских устоев, – говорит священник.

Какая чушь! Конни была трезвой и практичной и командовала всей этой семейкой. С ее смертью остров лишился диктатора. Кто, блин, теперь будет говорить им всем, что есть на завтрак?!

Рон перестает слушать священника, и глаза его стекленеют.

Его не беспокоит, что Конни, равно как и все прочие его родственницы, ни разу не спрашивала у него совета по вопросам бизнеса, хотя он профессиональный консультант в этой области. Он считает это забавным. Вообще-то, Рон – вполне успешный специалист. К нему за советом приходят руководители солидных корпораций с многомиллионной прибылью, но только не старухи из собственной семьи. Почему-то даже его жене это ни разу не приходило в голову. Женщины просят его открыть консервную банку или поменять лампочку. Но не просят посмотреть их финансовые отчеты. Фактически он никогда даже не видел финансовых документов предприятий острова Скрибли-Гам, хотя часто делал вялые попытки подсчитать их капитал. Как акционер, Марджи имеет доступ к цифрам, но они ни разу не беседовали на эту тему. Рон не удивится, если она не знает даже разницы между балансом, дебетом и кредитом.

Старухи ни во что не инвестируют помногу, Конни и Роза всегда были очень осторожны с деньгами. Это следствие того, что они выросли во время Великой депрессии. У Рона есть дядя, их ровесник, который до сих пор экономит – мажет на тосты лишь чуть-чуть масла.

Откровенно говоря, ему хотелось бы взглянуть на цифры. Он готов восхититься способностями трио старушек, раскрутивших на острове прибыльный бизнес.

Вопреки мнению дочери Вероники он вовсе не мезогинист и относится к женщинам вполне лояльно.

Слава Иисусу! Кажется, священник завершает хвалебную речь и переходит непосредственно к процедуре погребения. Поторопись, приятель. Хорошие похороны – это быстрые похороны.

Рон не вполне уверен, что знает значение слова «мезогинист». Он все время забывает посмотреть его в словаре, потому что у него нет словаря. Вроде бы это все-таки означает «женоненавистник». Вероника не права – Рон придерживается самых широких, даже передовых взглядов. Доказательством этого является следующее: когда его сын Томас был подростком, Рон всерьез думал, что тот станет геем, но это его не беспокоило. Он сказал бы сыну: «Нет проблем, дружище». Вот какие у него современные понятия! Рон едва ли не разочарован тем, что Томас вырос таким чертовски нормальным. Нет, вы только посмотрите на него, вот он сидит, держа за руки свою блеклую и абсолютно непривлекательную жену. Эх, не надо было Тому отпускать Софи. Вот уж и впрямь сексуальная штучка.

Тут кто-то открывает двойные двери церкви. В помещение льется дневной свет, и присутствующие оборачиваются с осуждением и любопытством, чтобы посмотреть на опоздавшего.

А вот и Софи, легка на помине.

Да уж, красотка, что и говорить. Чересчур сексуальна для бедняги Тома.





Глава 22




Грейс оборачивается и видит входящего в церковь Кэллума. Он открывает дверь, пропуская вперед девушку с копной золотистых волос, падающих на один глаз. Даже с такого расстояния она замечает, что лицо девушки пылает румянцем.

Вероника, сидящая рядом с Грейс, у которой на руках ребенок, что-то недовольно бормочет, раздувая ноздри и выразительно закатывая глаза.

Грейс догадывается, что это Софи Ханивел. Она видела ее на свадьбе Вероники, где та была подружкой невесты. Теперь она вспоминает, как была очарована смешной, полной самоиронии историей Софи: та увлекательно рассказывала о всяких глупостях, которые заставлял их делать фотограф между венчанием в церкви и свадебным банкетом. Она корчила рожи и передразнивала фотографа.

Очевидно, Софи надеется потихоньку сесть где-нибудь сзади. Она нервно крутит головой, а присутствующие, повернувшись, с интересом смотрят на нее. Кэллум замечает, что на переднем ряду рядом с Вероникой и Грейс есть свободные места. Он вежливым жестом предлагает Софи пройти вперед, но та нерешительно застывает. Кэллум опускает ладонь ей на плечо, осторожно подталкивая вперед, и Софи ничего не остается, как идти по проходу.

Священник перестает говорить и с подобающим его сану терпением ожидает, пока сидящие в переднем ряду пропустят Кэллума и Софи.

– Поразительная наглость! – шипит Вероника, с горечью покачивая головой.

И демонстративно отодвигается на противоположный конец скамьи.

Кэллум устраивается рядом с Грейс.

– Извини, что опоздал, – шепчет он, накрывая ладонью ее руку.

Софи, глядя перед собой, садится рядом с ним, и Вероника в негодовании отворачивается.

Священник снова воздевает руки кверху, и в этот момент ребенок начинает плакать.

Кэллум моментально забирает малыша у жены, бережно прижимает Джейка к плечу, похлопывает по попке и слегка качает. Малыш сразу же успокаивается.

Грейс наблюдает за Софи, которая уставилась на Кэллума, умело выступающего в роли отца. Глаза Софи, имеющие тот же медовый оттенок, что и ее волосы, задерживаются на этой семейной сцене с каким-то благоговейным, зачарованным выражением – так дети смотрят рождественское шоу в торговом центре.





Глава 23





Остров Скрибли-Гам, 1999 год



После похорон ее мужа минуло уже тринадцать недель. Конни Трам, стоя у плиты, одной рукой жарила бараньи ноги, а другой массировала себе шею.

Бывало, когда она раньше готовила, Джимми вечно торчал у нее за спиной и растирал жене шею, с энтузиазмом внося абсолютно бессмысленные предложения вроде: «Может, добавить немного петрушки, дорогая?» Это ее злило. Конни совершенно не нуждалась в том, чтобы ей растирали шею, и ей не нравилось, когда за ней наблюдали во время приготовления пищи. Она предпочитала подавать близким готовую еду, красиво разложенную на тарелки, и видеть, как загораются их глаза. «А ну, кыш отсюда! – скажет она, бывало, Джимми. – Перестань подглядывать! Тебе что, больше нечем заняться?»

Теперь же, когда Конни стояла у плиты, ей настолько недоставало его массажа, что просто живот сводило.

Пока Джимми был жив, она не осознавала, как часто он прикасался к ней: утренний поцелуй в лоб, когда муж приносил ей чай, мимолетные объятия при встречах в коридоре. Шестичасовые новости они обычно смотрели, сидя рядышком на диване, и он, бывало, рассеянно гладил ее руку, сосредоточившись на телесюжетах, сердито хмурясь и вполголоса ругая политиков за вранье. Когда они вместе читали в постели, он время от времени гладил Конни по спине. А шлепки по заду – нет, этот мужчина был просто не в состоянии оставить ее задницу в покое. «Ну что такого особенного в моей попке?» – спросила она однажды. «Это было первое, что я в тебе заметил, – ответил Джимми. – Твой симпатичный упругий зад». Ох уж это мужичье! Джимми похлопывал и пощипывал ее не меньше десяти раз на дню. Конни никак не могла отучить супруга от этой привычки. Иногда он пытался украдкой проделывать подобное на публике, причем Конни очень смущалась, а сам Джимми находил это забавным.

Проблема была в том, что после всех этих долгих лет тело Конни, похоже, привыкло к его прикосновениям. Теперь, когда Джимми без всякого предупреждения внезапно перестал дотрагиваться до жены, это стало для нее настоящим шоком, словно бы ее вдруг окунули в ледяную воду.

А ведь Джимми даже не болел. Однажды утром они, как обычно по четвергам, собирались поехать в магазин за фруктами. Когда Конни вошла в кухню и увидела мужа лежащим на полу, сердце у нее ушло в пятки. «Что ты там делаешь?» – закричала она пронзительным голосом. Глупее ничего не могла спросить. А Джимми ответил ей несколько мгновений спустя: «Да вот, бумажник обронил и никак не найду». Это было последнее, что он сказал в этой жизни.

Теперь ее тоскующее тело ощущало себя растением, поникшим без воды. Кожа высыхала и сморщивалась у нее на глазах, становясь на удивление безобразной, словно прикосновения пальцев Джимми сохраняли ее живой. Последнее время Конни тайком гладила себя по шее во время готовки, похлопывала по кисти, когда смотрела новости, а ложась спать, обвивала себя обеими руками. Однажды, как ни смешно это выглядело, она даже шлепнула себя по заду.

Все лучше, чем задыхаться от слез.

Конни вынула голяшки из сковороды и принялась укладывать на дно специальной кастрюли для духовки рубленый лук, листья мяты и чеснок. Бараньи голяшки, тушенные в пиве, – любимое блюдо Джимми. Конни продолжала готовить любимые блюда мужа, словно это могло приблизить его к ней.

За годы брака она замечала, что их жизнь идет полосами – хорошие, плохие, средненькие. Например, в начале восьмидесятых были по-настоящему чудесные времена, когда они открыли для себя абрикосовое массажное масло. Батюшки мои! Это, несомненно, придавало пикантности происходящему в спальне (и однажды – в ванной, и много раз – в гостиной!). Но были, разумеется, и плохие времена, как после войны, когда она рассказала мужу правду об Элис и Джеке. Ох и рассвирепел же он тогда. У Джимми был такой оскорбленный вид, что она долго не могла потом этого забыть. Или когда он отказался пойти к врачу, чтобы выяснить, почему Конни никак не беременеет. Тогда она его просто возненавидела и некоторое время по-настоящему ненавидела. Но потом устала от ненависти и снова полюбила. Так было проще.

Между светлыми и темными полосами были и серенькие, средненькие временны́е вкрапления, когда они особо не замечали друг друга, просто существовали рядом, как брат с сестрой. Джимми умер, когда они как раз находились в такой средненькой полосе.

Может быть, бедняга давно уже плохо себя чувствовал?

Боже правый! Чтобы не упасть, Конни ухватилась за край столешницы. Иногда тоска по мужу была такой сильной, что едва не валила ее с ног. Она налила в кастрюлю бульона из костей и пива «Гиннесс» и, держась одной рукой за поясницу, наклонилась, чтобы поставить ее в духовку. В тот день Конни в первый раз после смерти Джимми пригласила на ужин гостей. Ожидалось десять человек: Энигма, Роза, Марджи, Рон, Томас, Вероника, Лаура, Кэллум, Грейс и… кто же еще? Ах да, их гость – господи, как же зовут этого парня? Ну надо же, забыла. Хотя Конни, вообще-то, хорошо запоминала имена. А вот Джимми в этом отношении был безнадежен. Всякий раз, когда они посещали вечеринки и кто-нибудь из гостей, заметив Джимми, расплывался в улыбке, потому что все любили Джимми, Конни наклонялась, чуть шевеля губами, как чревовещатель: «Пол Брайсон, теннис, местный совет». А Джимми не моргнув глазом восклицал: «Пол, дружище, рад тебя видеть! Как там твоя потрясная подача?»

Так, а теперь любимый десерт Томаса – яблоки с карамелью. По словам Марджи, бедняга Томас был так огорчен разрывом с Софи, что не ел ничего, кроме рисовых крекеров. Софи порвала с ним две недели назад, как раз перед тем, как он собрался везти ее на Фиджи, чтобы сделать там предложение. (Ну надо же было догадаться выбрать столь нелепое место. И чем его, спрашивается, не устраивал остров Скрибли-Гам?) Все родственники дружно негодовали. Такое чувство, что предательство Софи расстроило их даже больше, чем смерть Джимми.

Откровенно говоря, Конни тоже огорчилась из-за Софи. Она была очарована этой девушкой, хотя встречались они нечасто. Буквально пару раз. В то время заставить Томаса приехать на остров было все равно что отправить его вырвать зуб. Однако примерно через месяц после смерти Джимми они пришли к Конни на чай, и ей стало значительно лучше просто от созерцания Софи. Такая милая девушка. И эти ее ямочки на щеках, которые были видны, даже когда она не улыбалась.

Она так искренне восхищалась островом Скрибли-Гамом вообще и ее домом в частности. Энтузиазм Софи невольно напомнил Конни о Джимми: как он в самый первый день греб на лодке по пути на остров и его глаза цвета корицы радостно сияли. Много лет подряд, прежде чем навсегда отказаться от этих мечтаний, Конни представляла себе их с Джимми ребенка. Она всегда думала, что у них будет сын, миниатюрная копия мужа, но, увидев Софи, вдруг поймала себя на мысли, что совсем неплохо было бы иметь дочь. Странно было ощутить эту старую забытую боль, вспомнить несбыточную мечту о ребенке – такое чувство, как будто слышишь мелодию старой песни.

Когда Софи заметила по-прежнему стоящие на веранде ботинки Джимми, она остановилась и, положив ладонь на руку Конни, спросила: «Вы, наверное, очень скучаете по мужу?» Она сказала это не слащавым или сентиментальным тоном, но произнесла с искренним сочувствием. «Конечно скучаю, – ответила тогда Конни, стараясь подавить дрожь в голосе. – И еще как!»

Члены семьи Конни, казалось, ожидали, что она смирится с этим, словно смерть ее супруга была предрешена. На пятый день после похорон Энигма довольно бестактно заметила: «Какое у тебя сегодня недовольное лицо, Конни!» Недовольное лицо! А вот Софи спросила: «Вы, наверное, очень скучаете по мужу?» Такие простые слова, и девушка, возможно, сказала их просто из вежливости, но Конни это почему-то тронуло до глубины души. Как было бы чудесно иметь такую дочь!

В то же время Конни считала, что Софи не подходит Томасу. Неудивительно, что она в конце концов его бросила. Он был так признателен Софи за то, что она согласилась быть с ним. Женщина мечтает, чтобы ее обожали, но не хочет почитания. Томас чересчур старался. У него на лице всегда было напряженное выражение человека, который боится, что не обладает достаточной квалификацией для выполняемой работы. Он слишком громко смеялся над ее шутками и садился чересчур близко к ней. Милый, серьезный, ответственный Томас! Ему требовалась женщина, которая заставила бы его почувствовать себя мужчиной, а Софи нужен был мужчина, который мог бы дать ей удовольствие от жизни. Для нее Томас был слишком бесхарактерным.

И все же как славно было бы, если бы Софи присутствовала на их семейных мероприятиях. Совершенно очевидно, что эта девочка искренне любит остров, и она могла бы даже уговорить Томаса жить там. Она наполнила бы радостью Скрибли-Гам, как в свое время это сделал Джимми. Да, дочь Джимми определенно была бы похожа на Софи, и, возможно, благодаря ее беззаботности остров стал бы другим. Она была той составляющей, которой им недоставало. Изюминкой в тесте. Или чем-то вроде мускатного ореха.

Конни размешала в растопленном масле жженый сахар и проследила, чтобы он полностью растворился. Хватит ли шести яблок? Еды должно быть достаточно, и она должна быть безупречной. Если Конни опустит планку, Лаура будет настаивать, чтобы поселить у нее помощницу, или даже, чего доброго, предложит переехать в дом престарелых. Она, Конни Трам, в доме престарелых, вместе с трясущимися старикашками!

Когда Конни впервые после смерти Джимми пришлось одной стирать простыни, она пришла в ужас, сообразив, что некому вынуть их из стиральной машины и отнести во двор, чтобы развесить. Наклонившись, она без толку дергала тяжелое мокрое белье, запутавшееся вокруг ротора, а поняв, что в одиночку ей не справиться, в бессильной ярости пнула машину, сильно ударив ногу. А потом она вдруг обнаружила, что сидит на полу прачечной и по-детски рыдает. Конни казалось несправедливым и недостойным капитулировать: неужели после тяжелого труда на протяжении всей долгой жизни, после всех ее устремлений, планов и тревог над ней одержат победу какие-то мокрые простыни? Что бы она делала, не появись тогда Марджи, которая приготовила тетушке чашку чая и, без умолку щебеча, вынула простыни из стиральной машины и развесила их на веревке? Теперь, заходя к ней, Марджи всякий раз без слов перестилала постель и забирала в стирку грязное белье, а на следующий день привозила его чистым, выглаженным и аккуратно свернутым. Разумеется, в этом не было необходимости, Конни не была беспомощной старухой. Но все же спасибо Марджи, благослови ее Господь.

Как бы то ни было, Конни по-прежнему в состоянии готовить им всем чертовски вкусную еду.

Как же все-таки зовут того нового парня, который придет вечером? Это не давало Конни покоя. Имя так и вертелось на кончике языка.

Прошло два часа, явились гости, а она так и не вспомнила, как же его зовут. А спросить неудобно. Вот он сидит на другом конце стола, вежливо кивая Веронике, которая увлеченно о чем-то разглагольствует.

Разглядывая сосредоточенные лица родных, Конни испытала непреодолимое желание разогнать их всех по домам и в одиночестве съесть перед телевизором тост с корицей.

Вот Рон сидит на месте Джимми с таким вкрадчивым, самодовольным выражением лица, что Конни хочется хорошенько огреть его. Боже правый, каким робким, неотесанным юнцом он был, когда начал ухаживать за Марджи, а теперь посмотрите на него – подшучивает над женой. А вот Марджи, которая изо всех сил притворяется счастливой, хотя сама уже много лет несчастна. Это приводит Конни в ярость. Эта идиотка опять увлеклась какой-то очередной диетой и на этот раз не ест ничего, кроме белков. Очевидно, это означает, что она не станет сегодня есть жареный картофель.

– Не глупи! – Не желая слушать никаких возражений, Конни наполняет ее тарелку. – Ты же с детства любишь мою жареную картошку.

– Ах, зачем ты так, – с упреком произносит Марджи.

– Тетя Конни, ты саботируешь мамину диету! – выкрикивает Вероника.

– Никто силком не заставляет твою маму есть, – замечает Рон. – Она может просто оставить все на тарелке.

– Но никто ее и не поддерживает, – возражает Вероника.

– Я ее поддерживаю! – заявляет Лаура. – И еще раз приглашаю Марджи записаться вместе со мной на теннис.

– Да, хорошо, я подумаю, – неуверенно произносит Маргарет.

– А я бы на твоем месте отказалась, – вмешивается Грейс. – Мамины подружки из теннисного клуба больше интересуются маникюром, чем спортом.