Пока смерть не обручит нас

Элизабет испугалась. Каждый вечер перед трапезой мать настоятельница смотрела их руки. И иногда выдергивала из шеренги некоторых девушек. Им предстоял обряд очищения от скверны. Так назывались грешные мысли и желания послушниц. Очищение проводилось в зале прилюдно. Виновницу привязывали к столбу и били крапивой. Везде, по всему телу, по рукам и по лицу. До крови, до ран. Потом бросали в темную келью и закрывали там на сутки со связанными руками. Так чтоб не могла чесать и трогать адски зудящее тело.

Степень наказания зависела от степени совершения греха. Некоторых били плетьми, а одну из послушниц лишили рук. Поговаривали, что она совершила рукоблудство. Удовлетворила себя и испытала самое постыдное, что может испытать послушница — плотское наслаждение.

А наслаждение — это сам дьявол внутри вашего тела, он поселяется внутри и совращает других, распространяется как эпидемия, превращая все вокруг в пристанище разврата.

Ей в ту ночь удалось избежать наказания, она порезала себе руку специально и ее отстранили от работы на кухне. Элизабет знала за что укусила ее змея.

За то, что пока бинтовала своего Дьявола, смотрела на его губы, на ресницы, на его руки и хотела всего этого дотронуться, прикоснуться к нему и ощутить, как он прикасается к ней. Только уже по-настоящему. И с тех пор как встретила его, видения прекратились…

Он приходил. Часто приходил и прятался за деревьями. А она ждала его каждый день. И ее сердце наполнялось счастьем, когда пыль из-под копыт его лошади поднимала столпы на дороге, ведущей к монастырю. Шла с чаном к воде и знала, что следом идет, как зверь за добычей и ощущать себя его добычей было самым волнующим и прекрасным на свете. Ей хотелось, чтоб он, как коршун, навис над ней и схватил ее в вои лапы.

Ей нравилось видеть, как вспыхивает его взгляд, как становится из светло-серого темным, страшным, похожим на смертельный вихрь облаков в грозовом небе. Как он следит за ней, пока она полощет белье в воде. Ветер треплет его волосы, швыряет назад, открывая высокий лоб. У него невероятно красивое лицо. Нет, Элизабет не видела много мужских лиц, чтоб можно было сравнить, но у красоты разве есть критерии, есть какие-то каноны? Люди видят красоту сердцем. Как рисунок, который привлекает взор, сводит с ума и заставляет смотреть снова и снова. Так и он… Как самый диковинный рисунок. Слившийся с природой хищник, притаившийся за деревьями и всматривающийся в нее так, словно сожрать хотел.

И ей до безумия хотелось быть сожранной. Узнать, что это такое.

За каждую встречу с ним ее били крапивой. Проклятая змея оставляла на ней метки, кусала и жалила ее руку. Она могла бы не ходить туда, могла бы отказаться от стирки и взять себе работу на кухне, поменяться с другими послушницами, но нет… Разве можно променять час их встречи только потому что потом ее несчастное тело будет зудеть и чесаться сутки. Плевать. Это можно вытерпеть, а вот разлуку с ним нееет.

Ей вспомнилось как однажды за псами на заднем дворе наблюдала. Вначале не поняла почему огромный черный кобель несется за мохнатой рыжей сучкой. Думала играются они. А потом кобель на свою жертву запрыгнул, впился клыками в холку, к земле придавил и навис над ней и начал дергаться с диким рыком, а она только поскуливала под ним и даже не вырывалась. Послушницы хихикали, а мать-настоятельница розгу достала и всех ею отходила, чтоб не пялились. А через несколько месяцев рыжая щенков принесла.

Элизабет тогда поняла тайну рождения… ведь никто ей об этом не рассказывал. Иногда она представляла себе, как вот так же ее на землю повалит Дьявол, нависнет сверху и… она не знала, что именно он с ней сделает, но ей хотелось, чтоб зубами шею ее прихватил, и чтоб она скулила как та сучка рыжая под ним.

После мыслей этих сулила она совсем в другом месте от зуда на покрасневшем лице и конечностях.

Но однажды она не выдержала… не устояла перед своим персональным Дьяволом, наблюдающим за ней и сжимающим руки в кулаки. Она захотела испытать свою власть над ним, свести с ума ещё больше, и никто не учил ее этому, никто не рассказывал ей. Это заложено внутри, в подсознании, в самом женском естестве — соблазнить мужчину. Она стянула свое монашеское платье через голову и оставшись в одной рубашке вошла в воду. А когда вышла то увидела, как он смотрит на нее остекленевшим взглядом, стоя за кустами, как дрожит его тело, как оно дергается и его обрывчатое дыхание доносится до нее… а потом и гортанный стон. Она видит, как он запрокидывает голову, как натягиваются мышцы его сильной шеи и закрываются глаза, как раздуваются ноздри и широко открыт рот… Она не знала, что именно произошло, что он делал там… почему так быстро двигал рукой, но увидела самое завораживающее зрелище в своей жизни и от этого зрелища у нее затвердели соски и заныло между ног так, что захотелось все там сжать до боли, чтоб унять этот зуд. Змея тогда ужалила ее несколько раз и кожа на руке покрылась волдырями.

В тот вечер она получила десять плетей и сидела в позорной келье трое суток без еды и воды. Ей запретили стирать в озере. Отправили на задний двор.

С тех пор ОН больше не появлялся….Но она ждала. Каждый день ждала, каждую секунду. Смотрела с тоской в окно на то, как деревья сменяют листья, на то, как зима приходит вслед за летом. И верила, что придет за ней. Ведь это ее Дьявол. Она предвидела его появление, она знала о нем задолго до первой встречи и считала, что предназначена ему самой судьбой.

Иногда мечтала, как приедет и заберет ее, как ворвется в монастырь, посадит на своего коня и увезет далеко-далеко, возможно даже в тот мир с железными птицами. Элизабет дала обет, что, если не придет за ней ее Дьявол она примет постриг. Позволит отрезать себе язык и станет вечной послушницей монастыря.



Он так и не пришел. Вместо него появился отец и предложил ей выйти замуж за ненавистного проклятого Ламберта из-за которого погибла ее мать и были разорены все земли. Не бывать этому никогда. Она предназначена другому мужчине и ежели не суждено ей быть с ним в этой жизни она будет в другой.

Написала отказ и согласилась принять постриг в ближайший пост…

Я подскочила на постели, со свистом втягивая воздух и тяжело дыша. Эти сны… они становились все невыносимей и реальней. Так будто я действительно была не собой, а этой Элизабет. Я чувствовала, как она, я проникалась ее эмоциями. Я была ею… Как и она была мной в своих видениях. Она видела себя в моем теле и видела Мишу… Я даже помнила эти моменты. Наш первый поцелуй, наши прогулки на катере и дикая гонка на машинах. Мое подсознание вытворяет какие-то ужасные вещи. Если бы я была в своем мире, то просто бежала бы к психиатру потому что с такими страшными глюками надо сдаваться в психдиспансер. И каждый раз после таких снов мною овладевало полное оцепенение. Я не ощущала ровным счетом ничего, поднесла к лицу руку с изображением змеи — тварь не двигалась. Элизабет называла ее тварью.

Я повернула руку запястьем вверх и заметила две дырочки от укуса, они уходили вглубь, и кожа вокруг воспалилась. И я теперь знала почему, потому что мое тело отозвалось на все что творил с ним Ламберт. И нет, он не был похож на моего Мишу… А если и был, то все темное, страшное и мрачное сгустилось в нем и превратило его в чудовище. Чудовище, которое подобно дьяволу извлекало из моего тела нечто такое же темное и страшное. Пока я лежала там в полумраке и смотрела в никуда, в себя саму я думала о том, что всего лишь несколько недель назад я была расстроена своим ужасным диагнозом и рассталась с любимым мужчиной. Это был апокалипсис для меня. Но сейчас в сравнении с тем, что происходит мне уже не казалось настолько страшным то, что произошло в моем реальном мире и я отдала бы что угодно за возвращение.

Ведь я даже не допускала мыслей о смерти, о человеческой жестокости, о боли и полном одиночестве. Но за короткий промежуток времени успела увидеть все самое страшное и понять, что смерть она здесь и ходит рядом. По пятам. Боль материальна, она всепоглощающе жестока и мой хозяин так дьявольски похожий на моего мужа собрался щедро одарить меня ею.

Когда вернулся ко мне, когда трогал мое тело острием ножа я ощутила это жуткое чувство, что мне ничего не подвластно, что я всего лишь какой-то инструмент или предмет, который используют по назначению и в определенных целях. Боль на внутренней стороне бедра давно стихла. Наверное, та самая жирная мазь была еще и анестетиком. Только это не имело никакого значения. Чем сильнее ласки герцога возбуждали мое тело, тем сильнее я ощущала себя грязной и использованной. Это не акт любви, это не секс, приносящий удовольствие — это был акт насилия, который тот совершал с особой изощренностью. Заставляя жертву испытать наслаждение и возненавидеть себя еще сильнее. Я видела в его глазах этот блеск удовольствия, упивание собственной властью и ни проблеска чувств, ничего, пустая похоть. Отталкивающая, животная. Я ощущала, как начинаю проникаться ненавистью к нему. Как пропитываются ею мои вены, моя кожа.

Не знаю, что именно видела в своем бреду Элизабет, кем на самом деле был в ее жизни Морган Ламберт, но я знала, что для меня он собрался стать палачом.

Но я не сдамся, я буду бороться. Я не позволю сделать из себя бесхребетное существо покорное его воле. Оллу или кем они там задумали меня сделать с его невестой. Сосуд для вынашивания своего ребёнка? Только они не знают, что никакого ребенка не будет. Их ставки пустые. От меня им ничего не получить. И словно хлыстом по натянутым нервам — Миша тоже вот так нашел мне замену. Эту дрянь. Только роли поменялись?





* * *


Спустя несколько часов за мной пришла Молли. Так звали ту змею, которую постоянно присылал ко мне герцог.

— Вставай. Развалилась она. Герцог желает тебя видеть. Поторапливайся. Приводи себя в порядок.

В комнату вошли слуги и внесли таз с водой и полотенце. Поставили на тумбу и вышли.

— Пошевеливайся. Герцог не любит долго ждать. Может приказать высечь.

Она вышла, задрав нос кверху и закрыла за собой дверь. Только сейчас я видела куда меня поселили. В какую-то коморку с одним окном, кроватью у стены и шкафчиком с тумбой. Убогая мебель, стены, обитые досками, запыленные шторы и окна со следами пальцев на них. Здесь явно кто-то жил до меня.



Умывшись ледяной водой, я все же почувствовала себя намного лучше. Оделась в платье, висящее на спинке стула, с трудом разобравшись в мелких пуговицах и шнуровке впереди. Натянула чулки и сунула ноги в башмаки.

Ума не приложу как они это все носят, потому что мне несколько раз показалось, что я сейчас убьюсь на лестнице и мои ноги разъедутся в этих колодках и собьются в кровь.

Меня провели в покои герцога на верхние этажи. Моя каморка располагалась на нижних. Для обслуги.


Ламберт восседал на красивом бархатном кресле бордового цвета, окружённый своими псами. Одной рукой он поглаживал пса, а другой как всегда выстукивал что-то на поручне кресла. Одет, как обычно со вкусом, каждая вещь подчеркивает его холодную красоту и мрачное превосходство. В черном камзоле, расшитом серебристыми нитями на воротнике и манжетах, белоснежная рубашка с кружевным воротником и черные узкие штаны, заправленные в сапоги.

Его волосы зачесаны назад и завязаны на затылке шелковой лентой.

— Доброе утро, Элизабет. Как тебе спалось в твоих новых хоромах? Похоже на твою келью или все же у нас условия получше?

Упивается своим превосходством и явно доволен, тем что смог унизить.

— Для узницы вполне сносно, вы ведь не в гости меня позвали.

Ухмыльнулся и застыл выжидая, изучая меня своими невыносимыми дымчатыми глазами. И мне казалось, что они не должны быть такими же, как у Миши, не должны вообще быть такими светлыми. Они должны стать ярко алыми или черными, как у самого настоящего чудовища.

— Верно. Ты в не в гостях. Ты моя вещь и куда я захочу положить свою вещь там она и будет лежать, стоять или сидеть.

— Конечно. Вы вольны обращаться с вещью, как угодно. Почему бы не применить силу к тому, кто слабее, ведь так можно потешить свое эго. Ощутить себя тем, кем на самом деле не являешься, например, мужчиной.

Вздернул ровную черную бровь и рот скривился в усмешке..

— Неужели? Тогда от чего ты так сладко вчера извивалась в моих руках? Разве не мужчина может доставить женщине удовольствие?

— Доставить удовольствие может кто угодно и что угодно. Женское тело так устроено что если стимулировать определенные эрогенные зоны, то можно привести его к разрядке. И сделать это может даже евнух.

Пальцы с перстнями сжались в кулаки, и он подался вперед, глаза сузились и потемнели.

— Какие интересные познания в женской физиологии. Кто помогал тебе ее изучать?

— Книги, профессия и жизненный опыт.

— Профессия?

— Да, профессия.

— И какая интересно профессия была у монахини молчальницы?

— Врачевания.

— И конечно же женскую физиологию ты учила в священном писании.

Я не ответила, а он смотрел на меня исподлобья.

— Ты на что-то надеешься, когда дерзишь мне? Думаешь тебя освободят? Или сможешь сбежать?

— Какая вам разница на что я надеюсь. Это не имеет никакого значения.

Длинные пальцы застучали по подлокотнику.

— А знаешь я думаю, что твои надежды, желания и мысли надо подкорректировать. До того, как ты приступишь к работе, высокомерная сучка!

Он посмотрел на своих стражей, стоящих у дверей залы.

— Уведите ее. Заприте в темнице, а завтра на рассвете она получит десять плетей.

— Вы сумасшедший! Вы вообразили себя богом?

— О неет. Зачем же так громко. Я вообразил себя всего лишь дьяволом.

Он встал с кресла и подошёл ко мне.

— Боишься наказания, Элизабет? Ты можешь его избежать.

Обошел меня со всех сторон, потом наклонился к моему уху.

— Стапть на колени и облизать носок моего сапога со словами «умоляю вас простите меня, мой Господин».

— Зачем вы это делаете? Почему я?

— Потому что я так хочу!

Провел пальцами по моему затылку, и я вся дернулась от этого прикосновения. Пусть не трогает меня. Не дает ощутить свои пальцы. Я не хочу его больше ассоциировать с Мишей.

— Ну так как, Элизабет? Попросишь прощения? — провел пальцами по мочке моего уха, — Если так брезгуешь моими сапогами я могу преподать тебе пару уроков мужской физиологии и твой язычок получит должное применение с наименьшими потерями.

— Лучше пять плетей.