Пока смерть не обручит нас

— Чего хочешь взамен?

— Открой торговые пути и дай золота. Отстроить то, что уничтожило твое войско.

Когда я покидал Блэр мои люди несли в покои дяди Антуана сундук с монетами, а я сжимал свёрнутую в трубку пергаментную бумагу с печатями графа.

С этого момента Элизабет принадлежала мне.

Каждый год я посылал для нее подарки. Каждый год напоминал ее отцу какую сделку мы заключили и что она принадлежит мне, как и все что он обещал. Нет, я не воспринимал ее как свою будущую жену. Я относился к ней с пренебрежением. Она была для меня частью договора. Некоей досадной необходимостью и я бы с радостью свернул ей шею или насадил на кол, но Карл был прав — она ценный трофей и перемирие нужно всем. А Блэр будет принадлежать мне! Рано или поздно и не важно каким способом.

А пока что я трахал своих многочисленных любовниц. Кто-то задерживался в моей спальне надолго, а кто-то на одну ночь. Безликие, безымянные, богатые и бедные. Я их съедал за один присест, выпивал до дна и забывал об их существовании. Адор разрастался, он больше не напоминал испещрённый развалинами лабиринт. И я часто взбирался на стену, разделяющую Адор с Блэром и смотрел на свои будущие владения… Нет, я не представлял себе, как начнет процветать соседнее графство под моим началом. Я представлял, как оставлю от него пепелище. Как будут гореть живьем люди, как будет мычать и выть скот. Я ничего не простил и не собирался забывать. Я помнил каждое мгновение агонии моей матери. Я помнил серые глаза сестры, наполненные слезами, когда она уезжала, прощаясь со мной и с мамой… Я помню крепкие объятия брата и помню свою клятву отомстить. Когда Элизабет Блэр пойдет со мной к алтарю начнется обратный отсчет до того момента, когда я ее уничтожу и превращу в жалкое подобие человека на глазах у ее отца.

Смешно… я ведь искренне верил в это — в свою адскую ненависть ко всем Блэрам. Верил до того момента как не увидел ее впервые спустя много лет. Сейчас я вспоминаю по секундам тот проклятый день.

Мы возвращались с охоты. Я и моя свита, мои воины. Мы гнали дикого кабана до самого обрыва на скале Норт. Зверь сорвался в пропасть, и мы возвращались ни с чем. Голодные, злые, ободранные. Некоторых кабан ранил, и воины нуждались в отдыхе и ночлеге. Лошадей мы уже давно загнали. Если повернуть назад, то идти пешком слишком долго, а если вперед, то мы пересечем границу с Блэром. Перемирие было озвучено на словах… а на самом деле война все равно продолжалась. Исподтишка. Коварно и подло.

Тогда кто-то предложил идти в монастырь молчальниц. Переодеться в блэровских крестьян и попросить ночлега в обители.

Тогда я и увидел ее впервые. Ей было лет шестнадцать. Она перевязывала моих солдат. Да, я нарушил правила монастыря «да ослепнет каждый вошедший и прозреет каждый покинувший обитель». На монахинь молчальниц запрещалось смотреть. Каждый кто переступал порог монастыря должен был завязать глаза.

Нас провели во двор, а потом распределили по кельям. Первое время я держался и не смотрел. Я даже ел наощупь… Но ведь это был я. Грешник, подонок и убийца давно утративший веру, надежду и никогда не знавший любви. Никакой, кроме любви к моей мертвой семье.

Я снял повязку, когда она бинтовала мое плечо, израненное бивнем кабана, пробитое насквозь. У нее были теплые маленькие ручки и очень тонкие пальчики. Они прикасались очень нежно, осторожно. Я слышал только ее дыхание и чувствовал запах ее кожи. Ладан и что-то еще. Едва уловимое. Как лесная свежесть. Впервые меня повело от запаха и легких касаний. Трахнуть монахиню молчальницу не это ли способ наплевать в лицо тому, кто прибрал мою семью и заставил умереть в самых страшных мучениях. Я не просто в НЕГО не верил. Нееет. Все хуже. Я ЕГО ненавидел.

Сорвал повязку и встретился взглядом с голубыми глазами и тут же они начали менять цвет. Она смотрела на меня и радужки ярчали, менялись, словно насыщаясь изумрудным пока не засверкали зеленым. Такие глаза могли быть только у моей будущей жены. И все демоны, живущие внутри меня, оскалились, задрожали от этой красоты. Я видел предостаточно женщин. Я трахал их в таком количестве, что они все были для меня на одно лицо… Но я никогда не видел такой красоты. Словно сам Сатана насмеялся над простыми смертными и послал на землю свое самое ядовитое и самое прекрасное творение, предназначенное сводить с ума простых смертных.

Этот приоткрытый рот, эта прозрачная светлая кожа, словно подсвеченная изнутри, эти бархатные ресницы. Я не мог поверить, что она скоро станет моей.

До ее совершеннолетия оставалось два года.

Шестнадцать. Совсем еще ребенок. Я забыл о своей клятве мести, я забыл обо всем. Черт! Я, наверное, даже поверил, что она ведьма потому что меня еще никогда вот так не уносило. Смотрит мне в глаза своими, расширенными от ужаса, а я, усмехаясь, позволяю ей забинтовывать мое плечо. Нежная, невесомая, излучающая какой-то внутренний свет. Чистая. Да, она мне показалась именно чистой. После всей той грязи, что я видел. Сама невинность, приплывшая в когти самого дьявола во плоти, который заключил сделку по которой получил всю ее с потрохами в свое распоряжение и собирался выпотрошить ее в первую же брачную ночь… а сейчас увидел и… Все. Странные чувства. Я никогда не ощущал ничего подобного. Но ее хотелось защищать. О ней хотелось заботиться. Представил, как толпа осатаневших фанатиков врывается в монастырь и убивает ее и меня всего дернуло от ужаса и ярости. Не дам. Мое.

Она пробуждала волну адской похоти и такую же волну необъяснимой нежности. Она не выдала наглого крестьянина, посмевшего пялиться на нее, а я больше не мог найти себе покоя.

Первая слабость, первое влечение, первое сумасшествие. Все первое. Я никогда не испытывал ничего подобного. Но я вдруг понял, что стал слабым и уязвимым именно в тот момент, когда впервые посмотрел в ее зеленые глаза. Для меня они стали такими… Изменились. Как и тогда, когда держал младенцем на руках. Моя. Мне предназначена кем-то свыше… И я более чем уверен, что самим дьяволом.

Я думал о ней днем и ночью. Вспоминал эти минуты, проведенные наедине и ненавидел время. Ненавидел те два года, что мне нужно было ее ждать.

И я ждал. Приезжал и кружил вокруг монастыря в надежде увидеть издалека. Подсмотреть как черная вереница монахинь идет к ручью по воду или несет чаны с грязным бельём, чтобы стирать прямо там. Темной тенью я следовал рядом. Выискивал ее силуэт среди толпы и жадно пожирал взглядом. Она нравилась мне даже в этих убогих тряпках, запечатанная по самый подбородок. Мое больное воображение рисовало ее голой. В распахнутом вороте монашеской сутаны я представлял себе ее голую грудь и мне хотелось выть от желания увидеть все это на самом деле.

Ветер треплет ее каштаново-золотистые волосы, рассыпает по спине… а я представляю, как сожму их в ладони, когда возьму ее впервые на брачном ложе. Я разглядывал ее, спрятавшись, как зверь за кустами. Ее нежность впивалась в меня острыми шипами и раздирала мне нервы. Хрупкая, воздушная, невесомо-недоступная. Стягивает с себя черные одеяния и меня всего трясет от того что вижу ее в тонкой белой сорочке. Медленно идет в воду, а я сжимаю всю силу воли в кулак… сжимаю все сильнее и сильнее. Чтобы не напасть на нее и не разорвать ее непорочность прямо сейчас. Не дожидаясь свадьбы и ее совершеннолетия.

Стоял там за деревом и яростно мастурбировал, глядя как она плещется в воде совсем рядом….

Тогда я оставил ее там одну и больше не приезжал.

Два года ожиданий. Два года я не нападал на Блэр. Два года я отсылал ей подарки и ездил каждый месяц к проклятому монастырю… Два проклятых года, чтобы получить отказ!

Сучка сказала мне НЕТ. Посмела пойти против воли отца. Приняла решение дать отрезать себе язык, но не стать Элизабет Ламберт. Так этому и бывать. Она не станет Ламберт никогда. Она будет Блэр, и я грязно отымею каждую букву ее имени и фамилии. Шлюха Блэр. Ведьма Блэр. Подстилка Блэр. Королевская тряпка Блэр.





* * *


Я распахнул двойные дверцы залы и вышел навстречу своей будущей жене — Агнес Монтгомери. Она обернулась ко мне и ее большие голубые глаза вспыхнули радостью. А я не ощутил ровным счетом ничего… Ничего, кроме раздражения.

— Мы обвенчаемся в ближайшие дни. Я нашел для нас оллу.

И радость в глазах тут же погасла.

— Так скоро?…Я думала это случится после медового месяца и коронации.

— Конечно скоро. Разве мы не сочетаемся браком, чтобы произвести на свет наследника и объединить наши земли?





ГЛАВА 11





Она вела меня по узкому коридору, удерживая в руке канделябр с тремя зажжёнными свечами. Чопорная, в белоснежном чепце, вышагивала по шахматному полу, как призрак. Подчеркивая своим присутствием всю нереальность происходящего. А у меня в висках пульсировали ее слова… я все еще не могла прийти в себя после сказанного.

— Господин решил, что отныне ты будешь выполнять высшее предназначение, — выдала таким тоном, будто сообщила мне о выборах в президенты. Только от чего-то это высшее предназначение казалось мне еще более оскорбительным, чем угроза отправить меня мыть ночные горшки.

— Какое предназначение?

Спросила я, но она смаковала каждую секунду моего неведения. В ее руках была власть в этот момент. И, как любые жалкие людишки, дорвавшиеся до власти, она использовала ее по максимуму, наслаждаясь моим неведением и смятением.

— Которого лично для меня ты не достойна! — она бросила взгляд на мою руку, и я невольно дернула вниз манжет, прикрывая клеймо, которое постоянно пыталось жить своей жизнью и теперь обвивалось вокруг запястья, обвивая его кольцами змеиного тела. — Но я расскажу, объясню всеее, особенно последний пункт.

Я не могла понять ее ненависти ко мне, не могла понять почему она чуть ле содрогается от нее каждый раз, когда смотрит на меня и ее пергаментная кожа приобретает сероватый нездоровый оттенок.

— Сегодня вечером тебя посвятят в оллы. Ты станешь сосудом, который выносит дитя для герцога.

Дитя? Мне показалось, что в этот момент меня укололи длинной острой иголкой прямо в сердце, загнали ее глубоко и несколько раз провернули. Какое дитя? О чем она вообще говорит. Я даже не поняла ее первое предложение… Я пойму позже. Ооо, у меня будет много времени на осознание всего, что приготовил для меня герцог, мой бывший муж ли кто он там черт его раздери, что прячется под этой оболочкой? Какая тварь или… я сошла с ума окончательно.

— Дитя? — переспросила я.

— Да, ты будешшь носить его реьенка… Такая великая честь. За нее можно и умереть. Не знаю почему она досталась именно тебе?! И чем ты лучше… — она не сказала кого, но ее глаза сверкнули злостью, — . Таинство должно пройти в праздничной зале. Сначала тебя посвятят, заклеймят и заставят произнести клятву. С этого момента ты станешь бесправным телом. И он будет… будет пользовать его пока ты не понесешь. — ее губы скривились в брезгливой усмешке, она как будто увидела, как это все происходит и с искренней ненавистью посмотрела на меня, — Пока не обрюхатит тебя. А потом тебя запрут и дождутся родов. А после…

Она могла не говорить, что будет после. Я знала. Я уже видела своими глазами, что будет после.

— После ты получишь свободу и уберешься отсюда.

Значит и она не знает, что меня ждет на самом деле. Так вот что он приготовил мне? Сердце уже не просто кололо иголками, его сдавливало тисками, и я не могла нормально вдохнуть и выдохнуть. Герцог не Миша! Теперь я в этом убеждена! И в нем нет ничего человеческого. Только оболочка. Но… но ведь это все равно он. Эта оболочка. Я ведь знаю ее наизусть, знаю каждую родинку, каждую морщинку.

А вот он меня не знает… Он так же не знает, что я никогда не смогу родить ему наследника. Не знает, что избранный им сосуд пуст и принесет ему лишь разочарование. Может в этом и есть твоя участь Морган Ламберт?!

Не знаю каким образом все это произошло, но судьба отправила меня сюда… в этот кошмарный мир, отправила, чтобы чему-то научить или… или наказать. Нас обоих. Только если ты считаешь, что я буду безропотной подстилкой, безмолвной рабыней ты очень сильно ошибаешься! А может быть сильно ошибаюсь я … и здесь меня ждет смерть.





* * *


Теперь я шла за ней по коридору, одетая в белоснежное платье в пол, завязанное на поясе тонкой тесьмой. Босая, с распущенными волосами и с накидкой на плечах. Позади двое стражников бряцали доспехами и шпорами. Огромная зала была совершенно пуста. В ней не было людей, не было толпы. Я видела лишь нескольких монахов в капюшонах и епископа в длинной, расшитой золотом сутане и с митрой, украшенной разноцветными камнями, на голове. Герцога я среди них не увидела. Значит почтит нас своим присутствием позже.

На середину залы вынесли алтарь в виде креста, украшенного белыми цветами и увитого плющом. Перед глазами вдруг промелькнула картина как на таком же алтаре мечется та женщина, та олла, которую утопили в реке. Я тряхнула головой и ощутила, как сильно сдавила кольцами змея мое запястье. Кажется, она оживает в момент, когда я испытываю сильные эмоции или наоборот мои эмоции, заставляют ее ожить.

Меня провели по узкой ковровой дорожке алого цвета и перед самым алтарем скрестили перед моим носом копья. С грохотом отворилась двойная дверь и я, вздрогнув, обернулась — в залу вошел герцог…

Толпа монахов тут же оживилась, преклоняя головы и начиная тихо петь что-то себе под нос. Раболепие. Всегда и везде раболепие. Стайка лизоблюдов не важно кем являющаяся, готовая фанатично творить «добро» во имя того, кто бросает им косточки покрупнее. В этот вечер герцог был в белом. И я невольно засмотрелась на то, с каким достоинством он носит все эти вещ, все эти расшитые камзолы, бархатные штаны, высокие белые ботфорты с золотистыми узорами. Длинные темные волосы заглажены назад и мне виден его высокий мраморный лоб и ослепительно красивое лицо. Я вдруг поняла, что именно в нем так завораживает. Этот налет аристократизма и какой-то зашкаливающей порочности. Как будто передо мной изящный хищный зверь, вальяжно идущий к своей добыче и нисколько не сомневающийся в том, что она сама позволит себя сожрать. Взгляд его серо-дымчатых глаз острый, пронизывающий, вызывающий трепет во всем теле, вспыхнул при виде меня, царапнул по лицу, нагло опустился вниз рассматривая полупрозрачное платье с циничным блеском. Он явно доволен и это видно по легкой усмешке в уголках его большого и чувственного рта. Похотливый взгляд… Даже Миша никогда так на меня не смотрел… а этот пожирает меня такими до боли знакомыми глазами и моему телу плевать, что мой разум знает кто он такой и больше не питает иллюзий.

Ламберт приблизился и подал руку епископу для поцелуя. Высокомерно и таким жестом, словно это привычно для него, как пить воду или дышать. Потом посмотрел на меня еще раз.

— Вам несказанно к лицу белое. Жаль, что монашеская сутана черная и прятала от людей такую красоту.

— Вы исправили данное недоразумение, — ответила я и почувствовала, как сильнее забилось сердце от его близости и от понимания, что я все равно трепещу. Трепещу даже зная, что это не Михаил… И это ужасно на самом деле.

— Ооо, я намерен исправить много недоразумений совершенных по отношению к вам. Самыми разными способами.

Щеки вспыхнули от его слов. Я уловила этот скрытый подтекст, эти намеки.

— Недоразумение это все что сейчас здесь происходит.

— Правда? — он вдруг наклонился ко мне, — Вы знаете как посвящают в оллы? Вам рассказали?

Засмеялся очень тихо, у самой мочки моего уха и этот смех завораживал, как и его низкий голос. Очень красивый, бархатный с низкими нотками.

— Осуществится ваша мечта — вам отрежут язык, а потом разденут наголо и вся толпа монахов полакомится вашим телом. Все как вы любите.

От ужаса я дернулась, а он расхохотался теперь уже громко и оскорбительно. Все очарование тут же испарилось, разбилось об украшенные гобеленами стены и высокий потолок.

— Вы… вы сумасшедший?

Он так резко прекратил смеяться, что я снова испугалась. Вблизи герцог хоть и был похож на Мишу, но я никогда не видела своего мужа таким. Это была пугающая, темная красота от которой мурашки ползли по коже.

— Я более сумасшедший, чем вы могли себе представить и где-либо слышать обо мне. Ваш отец позаботился, чтобы мой мозг мутировал, и я сам превратился в чудовище. Так как вам награда за посвящение? Разве не этого вы хотели, отказав мне?

— Отказав? — я ничего не понимала, а он лихорадочно всматривался в мое лицо, словно выискивая в нем что-то и не находил.

— Нет. Я не отрежу вам язык. Я заставлю вас им пользоваться и вылизывать все, что я пожелаю.