Пока смерть не обручит нас

И мой голос прозвучал немного чужим…

— Вот и правильно. Всегда отвечай на мои вопросы и тогда твоя участь будет не столь жалкой, как мне бы хотелось.

Еще не боюсь… Я не знала его таким и мне еще пока не страшно, хотя и пробегают мурашки по моей голой спине. Вода остывает и мне становится холодно. Это Миша и в тоже время это не он. Как и я для него не Лиза… а Элизабет Блэр. И я понятия не имею, что она сделала, чтобы вызвать в его глазах этот колючий и ядовитый блеск от которого становится тяжело дышать.

— Встань. Я хочу посмотреть на тебя вблизи. Так ли это тело соблазнительно и идеально, как о нем говорят. За что сегодня погибло столько людей? Стоило ли оно того или люди как всегда преувеличивают и венценосная красавица из Блэр всего лишь обычная шлюшка с самой обыкновенной плотью и несколькими дырками, которыми уже успели попользоваться в монастыре. Кого ты одаривала ласками, Элизабет?

И глаза блеснули уже иным блеском. В них явно читалась похоть. Но и она имела неприятный оттенок. Как будто он собрался рассмотреть подаренную ему кобылу. И выражение лица, самоуверенное с насмешкой. Знает, что его приказ будет выполнен и возможно уже исполнялся не раз.

— Встань, я сказал!

— Нет!

Ответила и вздернула подбородок.

— Я ведь так и не стала вашей женой. Тогда какое право вы…

Это было молниеносно. Так быстро, что я не успела опомниться. Он схватил меня за горло и выдернул из воды, подняв на вытянутой руке в полный рост. Собаки тут же оскалились и зарычали, окружая лохань. Еще секунда и их челюсти сомкнутся на моих лодыжках, раскраивая и кроша мне кости.

Прикосновение кожаной перчатки к шее, послало по всему телу табун мурашек. Оно жило своей жизнью это тело. Оно тут же отозвалось на его близость и даже на грубость. Старалась вдохнуть поглубже. Накрыла его запястье ладонью, чтобы ослабить хватку, но он и не думал разжимать пальцы. Никогда раньше Миша не применял ко мне силу, не бил, не был настолько грубым… А сейчас удерживал меня так, словно я какая-то дрянь, словно я не человек вообще. Не Миша! Запомни идиотка! Он не Миша! Прозрей наконец-то! Это какая-то тварь под его личиной, но точно не он. Разум кричал, разрывая мне голову на куски изнутри, а сердце дрожало и дергалось в груди.

— Слушай меня внимательно, Элизабет Блэр. Слушай и запоминай, потому что повторять для тебя еще раз я не стану. Тебя больше нет. Ты сдохла. Сгорела на площади вместе со своими ублюдочными верными фанатиками и вместе с идиотами, которые думали выжить, облив тебя грязью. Они сдохли лишь потому что сугубо мне отвратительны и никак не потому что я возмутился их клеветой. Мне плевать кем тебя называют праведницей или шлюхой. Так вот здесь ты — никто! Ты — мой трофей! Военная добыча! Моя игрушка! — я дернулась, не веря своим ушам, не веря, что слышу это от него. Не от него! Нет. Это кто-то, дьявольски на него похожий, настолько дьявольски, что даже его кожа пахнет так же, как и у моего мужа, — Может я заставлю тебя чистить мне сапоги, а может убирать в свинарнике или мыть ночные горшки. — опустил взгляд на мою грудь и приподнял бровь. Провел кончиком языка по своим губам и я увидела, как дернулся его кадык, — а может отдам на потеху моим солдатам. От тебя не убудет насколько я уже понял. Но вначале ты дашь мне то, ради чего я оставил тебя в живых.

Тяжело дыша смотрю вблизи на его глаза, на смуглую золотистую кожу и на чувственный рот. Каааак? Как человек может быть настолько похож на другого и сводить с ума этим сходством и пугать, заставлять дрожать каждой клеточкой тела.

— Опасная, ядовитая сучка с глазами, меняющими цвет. Думаешь меня волнует, что о тебе говорят эти идиоты? Если бы это было так — я бы лично свернул тебе шею.

Говорит и смотрит на мое тело, голос звучит все более низко и хрипло. И я ощущаю вибрацию в воздухе, ощущаю, как будто покалывание во всем теле, ощущаю, как оно наполняется чем-то изнутри, наливается каким-то соком, и он течет у меня по венам, растворяя страх и пробуждая вместе с этим ярость. Мне хочется ударить его. Вцепиться в его скулы ногтями. И в тоже время ощущать, как меня саму начинает трясти, как дико мне хочется прижаться к его губам губами, как я сама изголодалась по его поцелуям, по его рукам, по его сильному телу на мне. Какие адские муки я испытываю, находясь к нему так близко и все же так далеко от него… По моей руке словно что-то заструилось и Ламберт дернул меня к себе еще ближе, и я жестоко трезвею, осознавая, что он мне чужой, осознавая, что нет в нем ничего от Михаила. Ладонь второй руки прошлась по моей груди, цепляя сосок, поглаживая ребра, живот. Я дернулась, и он усмехаясь почти соприкоснулся своими губами с моим ртом:

— Ведьма… да, ты самая настоящая ведьма. — выдохнул мне в лицо, — Твой запах, твои глаза, твое тело. Они действительно сводят с ума. Но я буду не я, если не обуздаю тебя. Не захотела стать женой герцога — станешь его подстилкой. Пока ему не надоест вытирать о тебя ноги и спускать в тебя свое семя.

Разжал ладонь, и я рухнула в холодную воду, а он щелкнул пальцами и в спальню вошла та змея, которая заходила сюда раньше.

— Расскажи новой олле, что ее ждет в этом замке и просвети о ее обязанностях.





ГЛАВА 9




Нас было трое. Трое Ламбертов, которые должны были унаследовать земли Адора и поделить между собой пять континентов. Я, мой старший брат — Джошуа и младшая сестра Мари Эмбер. Трое детей родного брата короля Карла Второго — Эдуарда Ламберта. Адор и Блэр тогда жили в мире. Ведь граф Блэр двоюродный брат бездетного короля Карла и моего отца. Незаконнорождённый брат. Брат, не унаследовавший титул герцога и не получивший от своего отца ничего кроме земель с рудниками, которые давно не приносили графству никакой прибыли так как шахты почти опустели. Нищий и обозленный на свою родню Антуан Блэр все же довольно долго держал лицо и пытался соответствовать статусу. Тем более торговые пути были проложены через Адор на север, куда Блэр поставлял свои товары и держал графство на плаву. Большую часть скупал Адор. Отец пытался помочь своему кузену и соседу таким образом. Иногда сам король Карл шутил, что если бы дед Томас Четвертый не заделал своей жене еще одного сына, то Антуан вполне мог бы на что-то рассчитывать. Ведь сам Карл уже близился в пятому десятку, а так и не заимел наследников. И после его смерти бастард Блэр вполне мог бы законно занять престол. Но… перед самой смертью дед умудрился заделать второго сына своей немолодой жене. И Блэр остался не удел.

Но нас, детей это не волновало. Мы были в том возрасте, когда материальные блага еще не имеют никакого значения. У дружбы нет цены, она связывает невидимыми цепями без налета позолоты и блеска драгоценностей. Она сама по себе и есть высшая драгоценность. Я считал его своим другом — Уильяма Блэра. Единственного сына графа Антуана. Даже больше — я считал его своим братом и любил его даже больше чем Джоша.

Мы все детство провели вместе. Исследовали горы и леса, раскинувшиеся вдоль Адора, бродили возле топей графства Блэр. Охотились и рыбачили. Орава венценосных детишек, которым все было дозволено, да и как не позволять, если тогда царил мир. Мы не знали, что такое война. Первое воспоминание, омрачившее мою юность и положившее начало жуткой распре — это гибель отца. Его заколол дикий кабан на королевской охоте. Охоте, в которой Блэры участие не приняли. По какой-то причине король и мой отец не пригласили Антуана. Я может быть принял бы смерть Эдуарда легче, будь это гибель в бою. Я бы смирился, я бы не воспринял ее так болезненно. Он всегда мне говорил, что призвание мужчины — это Родину защищать и у воина нет титула, нет земель и нет превосходства. На поле боя все равны. Каждая жизнь имеет ценность. Мой отец прошел две войны. Под знаменем нашего короля он сражался за свободу десяти континентов от южных захватчиков — Красной орды. После победы Карл Второй отдал пять континентов герцогу Ламберту. На тот момент Карл уже был трижды женат и все три жены не осчастливили его наследниками. Две умерли при родах, а третью он сослал в монастырь, где она сошла с ума и повесилась. Тогда еще никто и никого не проклинал. Да я и не верил в какие-то проклятия. Людские суеверия, темнота и безграмотность порождала всякую чушь, которая иногда неплохо держала народ в узде. Но и это я пойму намного позже.

На похороны отца собралась вся родня, включая Блэров. Я выстоял тогда всю церемонию. Мне не верилось, что отец мертв. Не верилось, что его больше нет и что он будет тренировать меня, не будет учить биться на мечах, держать нож и охотится. Я тогда спрятался за могильным камнем. Ждал, когда все уйдут, чтобы остаться с отцом наедине. Думал, что все уже разошлись, думал, что я там один. Никто не увидит, как позорно плачет маленький герцог Ламберт. Я услышал их голоса…

— Нелепая, идиотская смерть. Но за все приходит расплата и в этой жизни есть справедливость. Жил в роскоши, жрал, как свинья, и убит был свиньей.

— Несправедливо, что такому человеку досталось то, что могло быть вашим по праву, Ваше Сиятельство.

— Справедливость не имеет срока давности и рано или поздно она восторжествует.

У меня перед глазами повисла красная пелена. Мне тогда было тринадцать. Я не сразу понял кто именно произнёс эти слова, а когда увидел сэра Антуана все мое существо наполнилось ядом ненависти. Я выскочил из-за могильного камня и бросился к графу. Догнал его уже на выходе из склепа. Заплаканный, изможденный своим горем я готов был его убить. Я мог рвать его голыми руками. Во мне впервые проснулся дьявол и желание убивать.

— Эй! Вы! Если бы мой отец мог восстать из могилы, он бы заставил вас сожрать каждое позорное слово, дядяяя!

Антуан Блэр повернулся ко мне и в недоумении посмотрел сверху вниз. Вся свита тоже остановилась и с любопытством люди обернулись к нам.

— Не лезь в разговоры старших, мальчик. Не знаю, что тебе там послышалось, но ты не в себе. Я сочувствую твоему горю. София, уведи своего сына. Он совсем голову потерял.

Он еще не понял, что я все равно рано или поздно заставлю его сожрать собственный язык. Пусть не в тот день, а в другой. Пусть даже спустя много лет. Наивный… я тогда еще не понимал все масштабы происходящего. Я выдернул свой меч из ножен и направил на Блэра.

— У меня отменный слух. А еще у меня отменное чувство справедливости! И так как мой отец не может перерезать вам глотку — это сделаю я. Ободранная свинья Блэр не достойна марать имя Ламберта!

Но меня снесли с ног и выбили из рук меч. Это был Уильям Блэр. Наша дружба закончилась именно в тот момент. Окончательно и бесповоротно. Еще вчера я рыдал ему в плечо и клялся вырезать всех диких кабанов в Адоре, а уже сегодня мы с ненавистью смотрели друг другу в глаза. Начало апокалипсиса пришло со смертью Эдуарда Ламберта.

Мы похоронили отца и остались одни. С мамой. Я помню ее так же хорошо, как помню свою сестру и старшего брата. Она приходила каждый вечер в наши спальни и читала нам книги, а потом целовала на ночь и благословляла наш сон. Я ее боготворил. Для меня она была самой прекрасной женщиной во Вселенной.


Ее не стало через полгода после смерти отца. Всего лишь проклятые полгода она прожила после него и умерла в жутких мучениях. Она стала первой заболевшей Гнилой Лютью в Адоре. А потом болезнь распространилась с дикой скоростью по всему городу. Но не сразу придворные врачи поняли, чем она больна… У Люти долгий инкубационный период, она умело маскируется под другие болезни. Мы видели признаки хвори, видели, как София тает на глазах, как становится бледной и прозрачной ее кожа, как она скрывает свое худое тело под платьями с высоким воротником и надевает перчатки. Я чувствовал, что она скоро умрет. Мы все это чувствовали, но никто не хотел признавать, никто не понимал отчего и почему. Верили, что болезнь отступит и что это тоска по отцу выпивает из нее жизнь по капле.

Брат привез какого-то лекаря из деревни. Он походил скорее на колдуна. Заросший, грязный, с котомкой на спине и деревянной клюкой в руках. Не старый, нет. Просто грязный и заросший. Его звали Питер Джейкобс. Он и сообщил, что мама больна Гнилой Лютью. А точнее, скорей всего теперь больны почти все в Адоре. Так как Лють очень заразна.

Так люди прозвали жуткую болезнь, при которой все тело покрывалось гнилостными язвами и разлагалось изнутри. Он считал, что София Ламберт больна именно этой болезнью. Каким образом зараза просочилась во дворец Ламбертов неизвестно. Узнав о смертельном заболевании люди погрузились в панику. Народ покидал свои дома, бежал на север, подальше от Блэра и Адора.

Лють сравняла всех. Сделала всех одинаково уязвимыми и несчастными. Она подкосила знать и бедноту. Она сколачивала гробы разных размеров и цветов и складывала на мерзлой земле, чтобы, полыхая, прикидывать кого еще утащить за собой в преисподнюю. Благодаря Джейкобсу мама прожила дольше остальных больных. В жутких мучениях умирала у нас на руках, спрятанная под почти непроницаемую сетку, которая якобы могла уберечь нас от заражения. В опустевшем дворце гулял ветер и слышалось эхо под сводами.

Потом заболела Мари Эмбер. Даже несмотря на то, что брат увез в наше второе родовое имение на самой границе с северными землями короля Карла вместе с многочисленной свитой. Нам привезли известие о ее смерти вместе с известием, что северные города приказано сжечь, а всех оставшихся в живых согнать в лепрозории. Таков приказ короля Карла… Матери я о смерти сестры не рассказал. Я читал ей воображаемые письма и передавал приветы из Риверза.

Джошуа вместе с войском охранял границы от набегов мародеров. А я дежурил у постели матери… До ее самого последнего вздоха. И до своего последнего. До того момента, когда перестал быть просто ребенком и превратился в дьявола, готового рвать всех, чтобы отомстить… Но дьявол возродился намного позже… в тот день он всего лишь поднял голову и впервые злобно оскалился. Потому что этим утром от Люти умер мой брат и был сожжен где-то в лесах на границе с Блэр. А у меня не осталось даже слез. После смерти маленькой Эмбер я разучился плакать. Я черствел изнутри, как черствеет порода и превращается в каменные глыбы. Я привыкал к смерти… Ее было так много вокруг, что она уже не пугала и не вызывало дрожь во всем теле. О каких проклятиях говорят люди? О каком колдовстве, когда я лично лицезрел, как болезнь жрет человека похлеще любой сверхъестественной твари. Каждый день мы сжигали десятки трупов. Весь город вонял горелым мясом. Боялся ли я заболеть? Нет. Не боялся. Я даже звал эту болезнь к себе. Сдохнуть не так больно, как жить после смерти самых близких и любимых людей. Нас оставалось около сотни. Тех, кто еще не свалился и кто пока не заболел. Питер не знал этому объяснения. Считал, что болезнь живет внутри нас и проявится позже, потому что наше тело сильнее, чем у других. А мне было плевать, когда. Я только хотел быть здоровым ради мамы, пока она жива.



— Ты должен простить дядю, Антуана, сын. Он сказал это сгоряча… они поругались с отцом накануне его смерти. И отец не позвал его на охоту… Граф Блэр… он хороший человек, как и жена его Маргарет. Ты не представляешь, как им тяжело… не представляешь каково это жить в нищете. Отвергнутыми, непризнанными. А ведь они такие же Ламберты по сути…

Я смотрел на маму через белую сетку, которой была завешена ее постель, смотрел на повязки, пропитанные кровью, которыми она была обмотана почти с ног до головы, чтобы скрыть язвы. Я видел только ее глаза. Серо-дымчатые. Похожие на мои собственные. В них было столько добра… столько сострадания. Во мне их давно не осталось… а скоро и вовсе будет все выжжено дотла.

— Она приезжала ко мне… Маргарет. Приезжала и молила, чтобы мы примирились. Молила, чтобы твой брат открыл торговые пути и позволил Блэру продолжить торговлю. Я обещала ей, что поговорю… поговорю с тобой и с Джошуа. Но он… Джош… не захотел. Упрямый, как и твой отец.

Ей с трудом давалось каждое слово.

— Там… в столе есть шкатулка… принеси ее мне, сын.

Я выполнил ее просьбу и поставил на край постели маленькую шкатулку из слоновой кости. Мама открыла ее и достала дрожащими перебинтованными пальцами медальон. Приподняла его так, чтоб я видел.

— Маргарет передала мне медальон вместе с письмом. Там… там спрятаны волосы твоей прабабушки… Когда-то он отдал это матери Антуана. И та хранила их как реликвию. Я… не решалась отдать. Прятала у себя. Джош бы не принял его. Но ты… я так верю, что ты другой, мой мальчик. Ты всегда был добрым….

Софи сжала медальон в пальцах и прижала руку к груди.

— Возьми его. В знак примирения. Возьми… как знак того, что вы не чужие… Уговори Джоша простить Антуана. Уговори… Они ведь там умирают от голода из-за нас. Может ты на самом деле не так все услышал… Заставь Джоша простить и сам прости. Прости их сын! Умоляю тебя! И пусть закончится эта ненависть…

И на этом ее слова оборвались. Она закашлялась кровью, закатила глаза, начала хрипеть, и я умчался за Питером. Я плакал, как ребенок и просил его облегчить ей страдания. Просил… да, я просил прекратить ее боль и мучения.

Ждал за дверью, ходил в зад и вперед по комнатам и коридорам. Слышал ее стоны, ее плач. Или мне казалось, что я их слышу. Питер вышел ко мне с опущенной головой и снял повязку с лица, пошел к тазу мыть руки и дезинфицировать их. Я не спросил ни слова. И так все понял. Сполз по стене на пол, глядя в одну точку остекленевшим взглядом. Вот и все… теперь я остался совершенно один. Только я и смерть, царившая в Адоре, как у себя дома.

— Что это за медальон возле постели вашей матери?

— Маргарет Блэр прислала в подарок… в знак примирения. Это медальон моего деда с локоном его матери. София хотела, чтоб я взял его себе и примирился с Блэрами…

Тихо ответил я и закрыл лицо руками, впился в свои волосы, потянул так чтоб от боли потемнело в глазах.

— Это медальон из старого лепрозория, который находится неподалеку от Блэра. Когда-то там царила эпидемия Люти. Все зараженные были обязаны его носить и не покидать периметра лепрозория… в медальон зашиты мощи Святого Герарда. Пропитанные ядом разложения они являются распространителем болезни.

Я клялся отомстить. Я не просто клялся, я вспорол себе запястье и поливал могилу матери собственной кровью и повторял только одни и те же слова: «Они сдохнут… все. Они все сдохнут, мама. А потом будет мир… после того, как не останется ни одного Блэра!».

Только для того, чтобы выполнить клятву нужно было выжить. Посреди горы трупов, голода, болезней и сгоревших мертвых зданий. Всю местность, на которую напала Лють король Карл отгородил от других земель. Покинуть Адор не представлялось возможным. Армия была расставлена по всему периметру. Тех, кто пытался прорваться просто убивали. Карлу не нужно было возводить стену и отгораживаться от Адора стена вырастала сама из тел тех, кто пытался бежать от Люти, от голода и холода.

Приказ распространялся на всех и не важно к какой семье ты принадлежал. Лучники не подпускали никого. Одичавшие выжившие бродили по городам-призракам и искали еду. Что угодно лишь бы выжить. Были сожраны кошки и собаки, лошади и другой скот. Не осталось даже крыс. Люди быстро теряют человеческий облик. Намного быстрее, чем вы думаете. Достаточно трех дней без еды и животные инстинкты начинают преобладать, а аппетитная сухая корка хлеба выглядит для вас намного дороже человеческой жизни. Мы с Питером держались вдвоем. Прятались в подвалах замка. Я один знал лаз под землей ведущий в это место. Его знали только Ламберты. Потом голод выгнал нас на улицу. Мы по очереди бродили по опустевшим домам и искали хотя бы какую-то пищу. Я больше не был наследным принцем, не был герцогом Ламбертом я был голодным зверенышем, готовым убивать и рвать зубами даже за сгнившую и протухшую еду. Запах и качество уже давно не имели значения. Да и узнать во мне Моргана Ламберта было невозможно. Я исхудал, превратился в ходячий скелет с провалившимися глазницами и белыми губами. Пришла зима и мы обматывались тряпками, натягивали на себя что угодно лишь бы согреться. Вымыться было негде, да и не в чем. Мы завшивели и завонялись. Чумазые, всклокоченные и дикие рылись в отбросах и помойке. Но уже ничего не находили. От голода у нас скручивало желудки и казалось нас раздирает изнутри. Хотелось засунуть в рот что угодно. Мы если все что жевалось. Кору деревьев, грызли палки, разрезали кожаные ремни, которые находили у мертвых солдат и жевали их, пока воспаленный мозг рисовал нам картинки, что это баранья ножка или жареный картофель, а может быть горох или вяленое мясо. Иногда нам везло, и мы находили спрятанные запасы еды в домах, полных вспухших и разложившихся мертвецов. Это был праздник. Недолгий, но все же праздник. Мы оставались на том месте пока не заканчивался запас еды и шли дальше. По началу вытягивали мертвых на улицы и сжигали, потом перестали… Смерть стала для нас чем-то обыденным, чем-то повседневным. Она всегда была рядом и дышала нам в затылок. Нам приходилось убивать за свои запасы, нам приходилось драться за запасы, которые были у других. Никакого благородства. Оно осталось в прошлой жизни. Когда приходит голод благородство умирает в первую очередь. Но мы в чем-то оставались людьми… Тогда как некоторые ими быть перестали…



— Почему мы до сих пор живы, Джейкобс? Разве Лють не живет внутри и не должна сожрать нас, как и всех остальных?

Я протянул грязные руки к огню и старался не думать о том, что у нас остался последний кусок вяленого мяса и корка хлеба на двоих. И все… дальше начинается лес. Мы обошли уже весь город и все окрестности. Впереди только голод и холод.

— Не знаю. Я лекарь, а не колдун.

Он всегда был угрюмым и малоразговорчивым. Иногда это злило, а иногда его молчание успокаивало. Паника вывела бы меня из себя. Но мы оба ей не поддавались. Весь мир вокруг нас сошел с ума. Этого было достаточно.

— Может быть мы сможем выжить? — предположил я и затаился, ожидая от него ответ. Этот вопрос занимал, наверное, всех, кому удалось избежать болезни, и кто считал каждый свой прожитый день благословением небес. Мы осматривали друг друга на наличие язв и струпьев постоянно и в ужасе ждали, что кто-то из нас их все же найдет на теле у другого.

— Когда-то мой отец остался в деревне, где царила эпидемия другой дряни. Он называл ее чумой. Были люди, которые смогли выжить. В том числе и он сам. Объяснений данному феномену отец так и не нашел, кроме как предположил, что выжили те, кто были сильнее, чей организм оказался устойчив к болезни. Но как это произошло и от чего зависело он не знал…

Питер оживился и перевернул головешки в костре.

— Я долго думал над тем, что он мне рассказал и пришел к выводу, что у тех, кто выжил другой состав крови. В них присутствует нечто, сопротивляющееся болезни. Если мы действительно выживем я попробую найти что именно и создать лекарство.

В ту ночь к нашему костру приполз голодный парень, он умолял нас дать ему кусочек хлеба и обещал за это отвести нас в место, где есть еда. Как он сказал много… очень много еды. Мы поверили… накормили несчастного. Он повел нас за собой в лес. К дому охотника по имени Генри, который жил отшельником вместе со своей женой Гретой и собрал огромные запасы солонины и мяса. И теперь в его избушке можно найти пристанище, съесть горячий суп и отдохнуть.

Мы были слишком измотаны и голодны, чтобы задавать много вопросов. К вечеру действительно вышли к покосившемуся небольшому, деревянному дому. Из трубы валил пар и ….о боги! Нам это не почудилось?! До нас доносился аромат еды. Аромат мяса и пряностей. Охотник и его жена Грета оказались очень милыми людьми, они усадили нас за стол, отблагодарили за спасение своего сына и налили нам по тарелке супа. Ничего вкуснее за всю свою жизнь я не вдыхал и не ел.

Разомлевшие, полусонные мы задремали тюфяках в коридоре. Утром я проснулся от того, что замерз. Резко подскочил на своей лежанке. Питера рядом не оказалось. Его не оказалось и во дворе.

Когда я спросил у хозяина где мой друг, тот ответил, что не знает. Скорей всего сбежал. Но я знал Джейкобса. Он не мог сбежать и бросить меня. Мы слишком много дерьма сожрали с ним вместе, чтобы сейчас он развернулся и ушел, оставив меня одного. Более того, ушел с места, где тепло и сытно. У меня внутри появилось чувство тревоги, ощущение что здесь происходит что-то отвратительное. Что-то не поддающееся объяснению. Когда Генри ушел в лес за дровами вместе со своим сыном Элвином я решил обыскать дом…