Ничья его девочка

Вначале Барат еще как-то сопротивлялся, а потом обмяк и подонки какое-то время пинали его все равно, даже бесчувственного ногами. Это был самый отвратительный звук из всех что я когда-либо слышала. Как носок ботинка врезается в чью-то плоть с хрустом от которого накатывает тошнота.

Они не сказали ни слова. Они просто на моих глазах искалечили человека, превратили в кусок окровавленного мяса. Когда его наконец-то оставили, рука на моем лице разжалась и меня отпустили. Я рухнула на колени, открыв рот в немом крике и чувствуя, как по щекам градом текут слезы ужаса и сожаления. Я смотрю на бездвижное тело Барата и… не узнаю его. Он больше не похож на человека. У меня нет сил даже закричать.

В этот момент один из подонков наклонился ко мне, взял за руку и вложил в нее бархатную коробочку.

— Мне поручили поздравить вас с Днем Рождения!

Они ушли… а я еще какое-то время остекленевшим взглядом смотрела на Барата. Потом бросилась к нему, начала трясти, стараясь не поднимать взгляд на лицо… такое страшное теперь.

Потом закричала, бросилась в клуб, к охране… Я смутно помню, как меня кто-то укутывал в плащ, давая бутылку с минеральной водой, как приехала скорая и полиция. Я слышала, как охранники почему-то говорили о группе каких-то парней… какой-то банде, грабящей молодежь возле клубов. А я помнила мужчин в черных костюмах и плащах… и понимала кто во всем виноват. Я!!!

Стояла на негнущихся ногах и смотрела, как черный пластиковый мешок укладывают на носилки и заносят в скорую, а у меня в руке все еще не раскрытая бархатная коробочка и голос в голове…

«Мне поручили поздравить вас с Днем Рождения!».

И эхом голос Барского…

«Убью!»





ГЛАВА 15




Я не выпускал ее из вида. Следил за каждым ее шагом. Нет, не лично. Я поручил это своим людям. За хорошую плату за ней следила бы каждая мышь и таракан в этой школе, что в принципе и происходило. Следили за ней, за ее окружением и друзьями. Прикармливали особо фанатичных преподавателей. Моя девочка должна была чувствовать себя там более, чем комфортно.

И я не лез… я два чертовых года ни во что не лез и не вмешивался. Почти два. После того, как ударил ее… я понял, что должен держаться подальше. Как можно дальше от мелкой ведьмы при взгляде на которую у меня адреналин шкалит с такой силой, словно я гоню по трассе двести сорок в час с дулом у виска. Меня накрыло именно в тот день, в тот вечер, когда она в красном платье мне на глаза попалась. Нееет, уже не девочка, совсем не ребенок, а вызывающе красивая юная дрянь один вид которой заставил меня побледнеть и ощутить, как кровь вначале отхлынула от лица, а потом прилила с бешеной силой ко всем частям тела.

Уже тогда она была красавицей. Совсем юная, неопытная, неискушенная, чертовая Лолита с глазами падшего ангела. Не было ни черта святого в ее ярко-бирюзовых обрывках океана. Настолько ярких, что мне иногда казалось, что у нее там линзы. Иногда они становились зелеными, а иногда были цвета морской пучины в самый знойный день. И я плавился как самая дешевая пластмасса под этим зноем.

Нет, все началось не в тот вечер, это ложь. Все началось с первого взгляда на девчонку, которая кидалась на меня шипящим котенком и забавно сжимала маленькие кулаки. Ведь цепануло уже тогда, словно коготками по самому сердцу. И передернуло всего потому что она возраста моей дочери… но, я клянусь самим дьяволом не было в ее внешнем виде ни капли от маленькой девочки, она изначально была женщиной. Не оформившейся, пока еще глупой, чуть угловатой, но женщиной. И то как смотрела на меня… я часто не верил своим глазам, когда ловил ее голодный блеск. Не может ребенок так смотреть на взрослого мужика.

И взрослый, мать его, мужик не может так смотреть на ребенка! Права не имеет. Никакого морального права уставиться на ее грудь, или на длинные ноги, тонкую талию. Я успешно держал себя в руках, мне даже казалось, что всего этого нет между нами, что я ошибся, да и она мне всего лишь благодарна. Но черта с два в ней была хоть капля благодарности. Нееет. Она меня ненавидела, презирала и… хотела заполучить себе. Я чувствовал эту по-детски жестокую алчность взять все, что она хочет от этой жизни и от меня.

У меня в жизни было много женщин, бессчётное количество. Я не помнил их лиц, тел, глаз и голосов. Были роковые красавицы и самые экзотические самки разных пород. Опытные, жадные сучки, умеющие выкрутить яйца мужикам и привязать к себе, накинуть аркан и таскать на коротком поводке. Но со мной такое не проходило. Женщины были для меня всего лишь блюдом я баловал себя самым разнообразным меню. Я пробовал, иногда смаковал иногда проглатывал и забывал в каком месте ел и какое оно было на вкус.

А с ней… я вдруг ощутил себя беспомощным и ведомым. Ведомым какой-то малолеткой, безграмотной, грязной оборванкой с улицы… Она словно накинула мне на горло поводок и дернула петлю да так туго, что как я не пытался ослабить узел, он только затягивался еще сильнее. Она будила во мне все самое мрачное до черноты и все самое светлое, какое можно вообразить. Я-то восхищался, то хотел оторвать ей голову. Нравилась она мне. Все в ней нравилось в сучке этой. И еще переворачивало, что она дочь этого ублюдка, переворачивало так, что хотелось всю свою ярость выместить на ней, причинить боль, содрать ошейник, накинуть на ее тонкую шейку и затягивать так сильно, чтоб она задохнулась.

А в тот вечер… я впервые ощутил, что значит ревность. Впервые за сорок лет. Я никогда и никого не ревновал. Я считал, что это чувство унижает прежде всего меня самого. Считал, что ревность от неуверенности в себе и от зависимости от кого-либо. Я не знал, что значит зависеть, не знал, что значит дуреть от бешенства понимая, что на НЕЕ смотрят молодые, зеленые ублюдки. Ее возраста, ее круга, с мускулатурой, жилистые молодые кобели с вечным стояком, прытью, тупыми шуточками и… я рядом с ними старый дед. Она мне как-то так и сказала, и я… кто бы поверил я тогда полночи смотрел в зеркало на свое отражение и называл себя старым тупым козлом с морщинами в уголках глаз, сединой в волосах и… списанным в утиль. Потом трахал остервенело Свету. Трахал так что она кусала локти, что ее стоны не разбудили детей, кончала подо мной, скулила, а я доказывал себе, что ни хрена я не старый. Потом появились другие. Их стало больше чем раньше. Они все помолодели на десяток. И я менял их как перчатки. И каждый раз вколачивая свой вечно каменный стояк в их тела я… я чтоб я был проклят, представлял нежные рыжие локоны, бирюзовую хитрость, коралловые губы, миллион дурацких веснушек и упругие груди с припухлыми сосками под белой майкой и рычал, кончая в своих мимолетных любовниц.

А тогда увидел ее в красном и… меня повело. Этот проклятый красный он замелькал у меня перед глазами как красная тряпка перед голодным и озлобленным быком. И я видел, как они на нее смотрят все эти самцы озаботы всех возрастов. Как оглядываются и роняют слюни на рыжую бестию, которая даже не подозревает насколько она красивая. Насколько ее вызывающая и дерзкая юность сводит с ума мужиков. Я злился на Свету за то, что вырядила ее так. Я бы не позволил если бы увидел, я бы заставил переодеться… не знаю во что, во что угодно, что не подчеркнуло бы ее изящество и идеальность хрупких еще не полностью развитых форм, но они обещали налиться сочностью и дойти до полного совершенства. Я все еще наивно считал, что девчонка далека от похоти, что она просто так выглядит… а на самом деле в душе ребенок. Ну мне хотелось в это верить, чтобы избежать диссонанса с самим собой.

Много раз думал отпустить ее… и не мог. Даже держать вдалеке от себя не мог. Она во мне вызывало невыносимую нежность, доводящую до мурашек, хотелось заботиться, укрыть хотелось собой, заслонить от всего зла этого мира. Но малышка сама была еще тем злом во плоти.

Она будила во мне самые грязные желания, запретные, мерзкие пол своей сути. Я ведь ее хотел. Ничто не останавливало. Хотел, как ненормальный, больной на голову извращенец. По животному сильно. После того как на колени ко мне уселась сорвало все планки, а когда губами в губы мне ткнулась меня током передернуло, как от самой откровенной и пошлой ласки. Я потом в душе закатив глаза самоудовлетворялся… вспоминая касание ее губ. ГУБ!

С любой даже самой красивой сучкой мог держать себя в руках и полностью контролировать свое тело… а с ней нет.

Мучился эрекцией, как у школьника. Смотрю. Как завтракает, как сидит на подоконнике и в профиль одежда обрисовывает ее тело, а меня колотить начинало, сердце в желудок опускалось и скулы сводило. Она ведь маленькая… Я по девкам сбрасывать наваждение.

Не тронул бы ее никогда. В тот вечер осчастливил одну молодую самочку, готовую на что угодно лишь бы залезть ко мне в постель уже давно. Иногда я брал ее ублажить меня в машине или в поездке. А на вечеринке увидел и понадеялся, что сейчас спущу весь свой адреналин в силиконовый ротик на все готовой шлюшки, чей отец был моим партнером и мечтал о равном положении в одном предприятии, а потом можно спокойно смотреть как на Лису мужики пялятся и не сатанеть от похоти.

И не сработало. Меня что-то дернуло бросить сочную брюнеточку посреди ее умопомрачительного оргазма и пойти искать рыжую дрянь. И я нашел.

Нашел, чтобы ощутить, как от ревности теряется контроль, как чернеет перед глазами и их застилает пеленой, как в груди нарастает рев, и я понимаю, что могу убить. Голыми руками. И убью. Сейчас сверну голову молокососу, а потом ей.

Это была боль в чистом виде. Адская и зверская боль увидеть ее в чужих руках, увидеть, как кто-то лапает ее тело, целует ее губы, за чистоту которых я мог бы выстелить трупами этот город. И выстелю… потом я выстелю им любой уголок этой планеты. А тогда все только начиналось.

Ей хотелось причинить страдания. Ни капли жалости. Одно дикое желание разорвать на куски. Увидеть ее кровь в полном смысле этого слова. И я ударил… я впервые в жизни ударил женщину, девушку, девочку. Черт, да какая разница! Я смог это сделать и адреналин вспорол мне вены. Я смотрел на вздувшийся рубец, дурел от каменной эрекции, причиняющей боль и едва справлялся с желанием … с желанием подмять под себя и… рвать ее нежную плоть изнутри.

Я принял решение убрать подальше… и я убрал. Я даже два года тешил себя иллюзией, что наваждение окончено, оно прошло и я совершенно нормальный человек. У меня все, как и прежде и нет никакого диссонанса с самим собой. Я даже держался и не смотрел видеозаписи, которые делали для меня. Не вникал чем она занимается. Хоть и знал о каждом шаге. Я пытался относиться к ней как к ребенку. Гордился ее успехами, гордился тем, что она меня не разочаровала. Умная рыжая бестия поняла, чего от нее хотят и пользуется шансом. И я гордился собой… иллюзия. Сладкая иллюзия. И дремлющий во мне кровожадный монстр, уснувший почти на долгие два года.

Ровно до того момента пока вдруг не увидел, как один из моих людей просматривает видео, привезенное мне. И не просто рассматривает он весь подался вперед и впился в столешницу пальцами. Я подошел сзади и остановился за его спиной, а потом, когда увидел, что именно он смотрит озверел.

Пока его везли в скорой с окровавленной повязкой на глазах в больницу с прикормленным мной персоналом и чеком на бешеную сумму денег за то, что остался без глаз — я яростно двигал ладонью по своему вздыбленному и ноющему члену пока моя маленькая рыжая дрянь, раздвинув стройные ноги, водила тонкими пальцами и душем у себя между ног. И по ее голой груди скатывались капли воды, били по вытянувшимся и твердым соскам. Она так и не кончила… а я не просто кончил я рычал и извергался себе в ладонь представляя свои руки там, представляя какая она на вкус и как я ее… С тех пор я сам просматривал все видео, что мне приходили оттуда.

Про белобрысого ублюдка, который начал увиваться вокруг моей Лисички, я узнал почти сразу. Еще до созерцания взросления и собственного взрыва голодной мерзкой похоти. И я понимал, что это неизбежно. Парни в ее жизни. Рано или поздно я не смогу это контролировать.

Я даже пытался убедить себя, что должен дать ей возможность выбирать, любить, жить своей жизнью.


Меня хватило ровно до первого снимка, увиденного мной в словацкой газете. И меня переклинило до такой степени, что я позволил себе выпить лишнего. Да что там… я напился как в зеленой молодости и уснул в одежде на диване в своем номере в гостинице. Убитый ревностью и отчаянием старый больной на голову идиот. Утром я захотел знать о пацане все.

Когда передо мной положили фото девушек, с которыми подонок забавлялся в свободное от школы время у меня потемнело перед глазами от злости. Ублюдок трахал школьниц победнее с простых районов пачками, кидал, делился ими с друзьями, передавал из рук в руки. Последний скандал был замят его папашей он откупился от родителей беременной тринадцатилетней школьницы, которой по-тихому сделали аборт, а потом увезли в другой город.

Тогда директора вежливо попросили убрать его озабоченного отпрыска подальше от Есении. Но я так понимаю авторитета родитель там не имел совершенно, а великовозрастный мудак творил все что хотел за спиной своего отца. И мне было на это совершенно плевать, если бы он не крутился возле нее. Если бы не смотрел на нее так… и, если бы она на него не смотрела своими бирюзовыми глазами и не прижималась в этих проклятых долбаных танцах, которые какого-то черта стали ей нравиться. Я представал что этот урод будет трогать ее, похотливо сопеть в ее маленькие ушки, целовать ее губы… я был способен взять в руки тесак и рубить на части их обоих. Именно так и сходят с ума. И я сходил. Из-за восемнадцатилетней пигалицы с огненно-рыжей копной волос и порочными глазами. Выбирал ей подарок и представлял, как будут сверкать изумруды в ее ушах и на пальце. Ее первое кольцо и серьги. От меня.

А потом мне сообщили, что они сбежали в город. Сбежали из-под моего контроля. В школьном общежитии подонку бы не дали к ней приблизиться настолько, насколько он мог это сделать вне ее. И я поймал ту самую волну адской ярости как тогда… меня ослепило и вывернуло наизнанку от животной ревности, от черной и дикой злобы. Я приказал им сломать ему пару ребер при ней и отдать рыжей дряни мой подарок. Пусть запомнит этот день и знает, что я не дам ей стать шлюхой. Когда-то пообещал, что скорее убью.

Мои парни перестарались, и блондинистый подонок умер от травм. Но меня совершенно не волновала его жизнь. Сдох себе и сдох. Родители испорченных школьниц скажут мне спасибо. Меня волновала ОНА. Волновало, что теперь будет происходить с ней. До конца учебы оставалось всего ничего. Я набрал своего человека в Словакии.

— Убирай Томаша с должности. Обнародуй, как он покрывал грязные кобелиные выходки своего отпрыска и пусть в директорское кресло сядет твой человек. Она должна доучиться до конца. Позаботься о журналистах и том, чтобы все это дело замяли. Не сможешь — я постараюсь чтоб замяли тебя. И… я завтра приеду. Забронируй мне номер.

Пора напомнить маленькой дряни где ее место.





ГЛАВА 16




Меня привезли к гостинице… То, что я испытывала в этот момент походило на предболезненное состояние, когда трясет все тело и не хватает дыхания. Когда меня позвали из комнаты общежития и сообщили, что ко мне приехали стало страшно и в тот же момент сердце забилось тревожно и быстро. Все эти дни после смерти Барата прошли для меня как в посткошмарном синдроме. Первым что я узнала уже на следующее утро — это то, что нашего директора больше нет в школе и на его место пришел совсем другой человек — женщина. А потом я поняла, что всего за одну ночь превратилась из королевы в самого настоящего изгоя. Меня сторонились все те, кто раньше готов был на все ради общения со мной. Я чувствовала это осуждение кожей. Они все меня осуждали. Словно считали виноватой в смерти Барата… и в какой-то мере именно так и было. Я виновата.

Когда собиралась на похороны парня Агнешка зашла в комнату и прикрыла дверь.

— Тебе лучше не идти.

— Почему?

От бессонной ночи, проведенной в слезах я чувствовала, что в глаза и в горло мне словно насыпали песок.

— Потому что тебе там рады не будут….Они считают, что ты виновата в его смерти. Уволили директора… кто-то свыше позвонил и… Сенька, не иди. Зачем тебе скандал у могилы Барата? Он бы точно этого не хотел.

На глаза навернулись слезы.

— Но я не виновата! Я его не убивала! Я ничего не сделала!

Агнешка обняла меня и прижала к себе.

— Люди быстро выносят приговор. Они самые жестокие судьи. Останься здесь и попрощайся с ним мысленно. Я уверена его душа услышит тебя.

И я не пошла… Нет, не из трусости. Я никогда и никого не боялась, а если и боялась — это был для меня вызов, и я делала все наперекор своему страху. Я не пошла потому что я и правда считала, что Барат не заслужил скандала, а спорить и доказывать что-то… если я сама ощущала свою безмерную вину, я не могла.

Я запомню эту смерть очень хорошо… она была первая. Смерть из-за меня.





* * *


Передо мной распахнули дверь номера и впустили в помещение, в котором царил полумрак и у меня мурашки пошли по коже, когда я увидела Барского. Он стоял у окна, облокотившись о подоконник и смотрел прямо на меня. Позади него открыто окно и летний ветер сквозняком вздувает шторы как паруса на гребне чудовищной волны. Позади меня закрылась дверь и по всему моему телу прошли сполохи электрических искр. Как же долго я его не видела. Целых два года… и оказывается это настолько долго, что сейчас из моей головы выветрилось все… все что не касалось Захара Барского и моей чудовищной тоски по нему все это время. Я физически ощутила, как бледнею. А потом краснею и мое лицо начинает пылать под пристальным мужским взглядом. Барский молчал. И его молчание настолько оглушительно пульсировало у меня в висках, что мне хотелось зажать их руками. Какая же мощная у него энергетика, аура невероятной силы и могущества. И я рядом словно превращаюсь в крошечную точку. Барский кажется мне слегка бледным и похудевшим. Но ему идет. Он подтянутый, сильный и такой… у меня нет слов, чтобы охарактеризовать его внешность и то воздействие которое на меня оказывал этот человек. Он словно зарос, но я видела его ухоженное лицо и понимала, что мэр … просто сменил имидж и теперь выглядел и старше, и представительней одновременно.

Какой же парализующий у него взгляд. Кажется, меня всю заковало в невидимые цепи, и я физически ощущаю тяжесть этих бледно-голубых ледяных глаз. Когда я ехала сюда я знала, что он приехал. Чувствовала это каждой клеткой своего тела. И вместе с непреодолимой радостью от предстоящей встречи меня наполнял гнев и ослепляющая ярость. Я ехала в твердой решимости высказать ему все что думаю… утопить в презрении и ненависти. И вдруг все это начало разбиваться в дребезги едва я его увидела. Затрещала как разбитый хрусталь моя уверенность в собственных силах. И я едва уловимо чувствую, как в номере витает его запах и мне до боли в ребрах хочется втянуть его полной грудью, шумно и страстно втянуть в себя и закрыть в наслаждении глаза. Оказывается, я невыносимо соскучилась по нему.

И то как окинул меня всю взглядом, словно замечая каждую деталь, каждую мельчайшую молекулу в моей внешности, заставляя сжаться от неуверенности в себе и от понимания, что я-то не изменилась. Я по-прежнему то самое ничтожное существо, подобранное на улице. Ничто и никто в сравнении с самим Барским.

Мне так хотелось понять то, о чем он сейчас думает. Но я еще не умела читать его взгляд. Да и вряд ли смогу если он этого не захочет. Передо мной все тот же монстр каким он был и раньше. Нечего обольщаться. Барский здесь затем, чтобы поставить меня на место. И вовсе не потому что соскучился. Он, априори, не знает, что это такое.

— Чем обязана такому особому визиту?

Нарушая молчание и желая уже чего угодно только не этой тишины. И пусть знает, что я не испытываю страха, как все эти насекомые, которые его окружают.

— Захотел посмотреть, что изменилось за эти два года и воспользовалась ли ты тем шансом, что я тебе дал… Впрочем, я уже знаю, что нет.

И он лжет. Мы оба это знаем. Я учусь на отлично. Мой портрет на доске почета у меня нет ни единого замечания.

— Каким шансом? Не быть человеком и не испытывать никаких эмоций, как и вы?

Он сделал несколько шагов ко мне, и я с трудом поборола желание отступить назад. Не дождется. Я не покажу что мне страшно. Захар подошел настолько близко, что я теперь ощущала запах его кожи и сигар. Он кружил голову и заставлял трепетать ноздри.

— Вы… это ведь вы сделали, да?