На пороге Будущего

— Дело деликатное. Вы понимаете, мы же не ковры поставляем и не по-суду, — началось таинственное подмигивание. — Займитесь, уважаемый. Ва┐ши солдаты недостойны…

Махмели всплеснул руками, и все трое заголосили так звонко, так быстро, что Евгения потеряла нить разговора. Махмели, забыв о делах, доказывал, что караульная служба в данном деле так же компетентна, как и он сам. В его страстный монолог вплелись и злополучные танцоры, которые весь день ходят в город и из города, и всякая шушера, которой место под мостом, и деликатные дела с певицами — с какой стати он должен ими заниматься? Он так разошелся, что в его голосе явственно проявился шедизский акцент, хотя прошло больше тридцати лет с тех пор, как он покинул свою родину.

Евгения приблизительно понимала, о чем идет речь. Мужчины были представителями Союза музыкантов — организации, объединившей всех профессиональных музыкантов, композиторов, танцовщиков и певцов страны. Они еще на прошлой неделе договорились с Махмели о выступлении в замке танцоров, приехавших из Ферута. Одновременно с этим представители музыкантов предлагали богатым жителям столицы взять на временное содержание молодых певиц. Это предложение заинтересовало некоторых гвардейцев, которые могли позволить себе такую роскошь. Певицы были, пожалуй, единственными представительницами прекрасного пола в Ианте, пользовавшимися относительной свободой нравов. Обычай был столь древний, что никто с ним не боролся. Однако царский распорядитель не желал ничего об этом знать, полагая, что один намек на участие в этом деликатном деле бросит тень на его репутацию, и решительно отсылал собеседников к начальнику замковой стражи Зенгуту.

Она так пристально вглядывалась в фигуры стоявших на крыльце мужчин, что заболели глаза. И все же она ясно видела мерцающее пурпурное облако раздражения над головой распорядителя, а когда он поворачивался к ней спиной, пунктирная линия его позвоночника пульсировала черным.

— Хорошее ли здоровье у Махмели? — спросила она своих спутников.

Пеликен пожал плечами, а Ашутия с готовностью ответила:

— Он никогда не жалуется на плохое самочувствие. Разве что ворчит иногда, что от беготни и бесконечных хлопот у него спина болит.

Евгению окликнули: ей пора было принимать работу швей, выполнивших заказ по пошиву постельного белья для гостевых домов. Как была в кожаном костюме, она быстрым шагом вышла за ворота, повернула в квартал мастериц. Между деревянными белеными домиками вились выложенные темным камнем тротуары. Окна были распахнуты настежь, и в их матово-белых стеклах отражалось солнце. Пеликен даже задержался у одного, чтобы взглянуть на свое отражение. Под окнами благоухали пышные клумбы: розы, хризантемы, лилии росли здесь до зимы, сочетая свое разноцветье в сложных узорах. Кое-где между клумбами возвышались раскидистые деревья, укрывавшие помещения от солнца. Из комнат доносилось пение, и у Евгении, как всегда, замерло сердце, настолько красивы были голоса женщин.

В этих скромных домиках жили швеи и ткачихи. Здесь же они и работали и все как одна привставали от своих станков и машинок и кланялись царице, когда она проходила мимо. Она приветствовала их ласковыми словами и улыбкой.

— Сюда, госпожа моя, — старшая мастерица провела Евгению в зал, где за длинными столами сидели девушки, и указала на дверь в противоположном углу.

Здесь стояли ряды швейных машин с ножным приводом, приводивших Евгению в умиление своей схожестью с той, которую она нашла когда-то в детстве на чердаке деревенского дома своей бабушки. В другой половине зала работали вышивальщицы. Все это были женщины разного возраста, от совсем юных до старушек. Их кожа была светлой, ведь они нечасто выходили на солнце. Черные и каштановые волосы уложены в сложные прически и перевиты лентами, глаза радостно улыбаются при виде молодой госпожи. Пеликен, конечно же, задержался в зале. Осматривая кипы шелковых простыней и наволочек в соседней комнате, Евгения слышала, как он шутит и как женщины отвечают ему веселым смехом.

Среди вышивальщиц выделялась одна девушка. Она была с юга — об этом говорили более светлые, чем у других, русые волосы и серые глаза. Развлекая разговором ее подруг, Пеликен то и дело кидал на нее взгляды, от которых она краснела и бледнела. Евгении пришлось окликнуть своего телохранителя, но и уходя он еще раз обернулся и подмигнул красивой вышивальщице. Евгения не удержалась, принялась поддразнивать его.

— Ай-ай, Пеликен, а я-то думала, что ты давно уже не смотришь по сторонам!

Но его непросто было смутить.

— Мое сердце принадлежит только тебе, госпожа моя. Но как быть с телом?

— Когда же ты успеваешь ухаживать за девушками? Ты же до ночи от меня не отходишь, да и утром, когда бы я ни встала, ты уже на ногах!

— И не говори, — вздохнул он. — Спать просто некогда!

Она рассмеялась. Роль Пеликена в замке чем-то напоминала роль шута. Любимец Халена, избалованный капризный шалопай, он всегда был готов и на шутку, и на подлость. Его мало любили другие гвардейцы: родом из обедневшей семьи, однажды он слишком стремительно выскочил на глаза царю, напомнив тому об общих школьных годах, прочно занял место под солнцем и не намерен был никому его уступать. Он был умен и знал в замке и в Киаре все подводные течения. Его слова всегда были остры, этого языка опасались даже государственные мужи. Царь любил его как младшего брата и все прощал. Большего ловеласа в Киаре нет: Пеликен не пропускал ни одной юбки и не знал, когда нужно остановиться. Даже глубокая влюбленность в царицу не мешала ему, как и прежде, в каждую свободную минуту искать развлечений. Евгения вполне могла себе представить, что ее верный телохранитель не спит ночами, обольщая вышивальщиц, или жен сановников, или каких-нибудь красивых горожанок. А утром, свежий и бодрый, он встречал ее в Большом зале и не отходил весь день.

Вот как вышло, что она продолжала упражняться с оружием даже тогда, когда интерес к этому у нее почти угас. Будучи офицером царской гвардии, Пеликен обязан был, как и все, каждый год сдавать экзамены на соответствие должности, а также принимать участие в смотрах и состязаниях. Не имея возможности покинуть царицу, он настоял на том, чтобы она занималась вместе с ним. «Иначе мое место быстренько займет какой-нибудь молокосос, и придется мне ухаживать за рыбачками, ведь жалованья-то не будет!» — говорил Пеликен. Но гораздо больше офицерского жалованья (весьма немалого!) для него значил почет, достающийся на долю царских телохранителей. Все иантийцы, от мальчишек, упражняющихся в школе на деревянных мечах, до сыновей богатейших рассов, мечтали попасть в гвардию Халена. Однако дело это было почти нереальное: каждого из тридцати пяти гвардейцев царь отбирал и назначал сам.

Хален мог бы рассказать жене, что в настоящем бою от Пеликена и раньше было немного толку. Он бросался в бой сломя голову лишь для того, чтобы доказать самому себе свою храбрость, и товарищам нередко приходилось потом его выручать. При всей своей физической силе и боевых навыках Пеликен все же был придворным, а не воином: знал толк в интригах и хитроумных речах, умел читать между строк, улавливая самые слабые изменения в атмосфере замка. Именно поэтому Хален и назначил его телохранителем Евгении. Сам он не мог проводить с женой много времени, а Пеликен всегда готов дать нужный совет, объяснить то, чего она еще не понимала.

«Мужские» привычки молодой царицы больше не приводили в ужас придворных дам, но по-прежнему восхищали офицеров. Все они готовы были подбирать за ней дротики и точить ее меч. Она даже добилась неплохих успехов в некоторых военных дисциплинах. Конечно, Евгении и в голову не приходило, что полученные навыки когда-нибудь ей пригодятся. Это был просто способ держать тело в тонусе, к чему она привыкла с малолетства. Мать не могла себе представить, чтобы Женя болталась по дому без дела, и все время после уроков та проводила то на катке, то в бассейне, то на танцполе. Теперь, глядя на размеренную жизнь богатых иантиек, Евгения не испытывала ничего кроме жалости к ним. Единственным, что помогало им растрясти жир, были танцы. Да и то, как водится, веселые пляски в богатых домах были под запретом, и дамы выписывали изысканные фигуры под медленные «приличные» мелодии.

Хален не только не мешал жене держать в руках оружие, но и сам многому ее научил. По его заказу замковые оружейники сделали ей прекрасный меч, щит и несколько арбалетов. Солдаты Киарского гарнизона уже привыкли видеть на смотрах царицу рядом с главнокомандующим и приветствовали ее отдельным кличем. Ей это льстило, хотя она никогда не пыталась вмешиваться в мужские дела.

Вернувшись во двор, Евгения застала там спешивавшихся офицеров из свиты Халена. Самого его не было видно.

— Он поехал в школу, — сказал, подходя к царице, Венгесе. — Крусский корабль зашел в порт, он везет на Острова дерево — мебель, посуду, игрушки. Хален купил у них для Нисия деревянный кораблик на день рождения. Кстати, о кораблях. Завтра обещают облака. Мы думаем уговорить Халена выйти в море. В городе уже дышать нечем. Поедешь с нами, госпожа?

— Конечно, поеду! Даже если облака не придут, я уговорю Халена съездить хотя бы в лес, подышать свежим воздухом.

Вечерело. Евгения отправилась к себе помыться и перекусить. Ашутия застегнула полсотни крохотных пуговок на ее платье и проворно переплетала косу.

Теперь у царицы было трое подруг. Первой и старшей стала двадцатилетняя Эвра, «одолженная» Сериадой, дочь одного из чиновников Дома провинций. Это была спокойная, всегда невозмутимая девушка с простыми и ясными чертами смуглого лица. Полной противоположностью ей оказалась Лива. Маленькая, загорелая до черноты, с сотней тонких длинных черных косичек, Лива была — живой огонь. Она просто-напросто заставила свою старую знакомую Эвру привести ее к царице. Она любила лошадей и охоту больше, чем многие мужчины, и быстро стала в замке первой заводилой. Ашутия была третьей и самой младшей, одного возраста с Евгенией. Ее дед и бабка перебрались когда-то на север из далекой Галафрии, и в этой высокой девушке заметно проявилась кровь иного народа. Она была светлокожая, сероглазая, с пепельно-русыми волосами, гордо и молчаливо преданная Евгении, в которой души не чаяла, как и остальные.

— Что ты подаришь Нисию? — спросила она.

— Надо будет подумать. И предположить не могу, что женщина может подарить двенадцатилетнему мальчику!

Нисием звали сына Халена. Его мать была замужем за старейшиной киарских торговцев. Обычная ситуация для царского дома, где юному принцу все дозволяется, а родители потом вынуждены подыскивать мужей его любовницам и заботиться о бастардах. Мальчика воспитывали так, как это принято было в кругу его отчима, однако царь нередко навещал его, делал подарки и следил за школьными успехами. У Халена была и шестилетняя дочь от одной из наложниц. Она жила в замке вместе с матерью, и Евгения успела привязаться к девочке.

Ничего необычного во всем этом не было. И отец, и дед Халена имели детей на стороне, но наследником все же считался сын царицы. Евгения читала книги Ханияра и знала, что из всех олуди на земле Ианты только одна стала матерью. Да и случилось это так давно, что этой истории вряд ли стоило доверять. И у нее, скорее всего, детей не будет. Еще год назад, до ее прихода, у Нисия было немного шансов на славное будущее, ведь, если бы олуди не появилась у Вечного камня, царь женился бы на обычной женщине, которая родила бы ему законных детей. Но олуди пришла, а значит, если только не случится чудо, лет через восемь-десять Хален объявит Нисия своим наследником.

Умом Евгения все понимала, но смириться было сложно. Ее волновало не столько присутствие рядом наложниц, с которыми ее муж имел полное право проводить время (она и в прошлой жизни не очень-то верила в моногамию, что уж говорить об этом мире, где по числу и красоте женщин дома определяют статус его хозяина!), сколько все усиливающееся желание родить Халену сына. В этом желании было пока мало материнского инстинкта, зато много честолюбия, много наивной веры в свою исключительность, в доброжелательность своей судьбы. Ей хотелось быть настоящей женой и настоящей царицей, однако неспособность иметь детей становилась, как ей казалось, преградой на этом пути. Именно поэтому она так серьезно относилась к другим своим обязанностям. Даже если она все-таки не даст царству наследника, она обязательно станет хозяйкой замка, настоящей госпожой дома, без которой не решаются никакие дела. Она всегда будет дарить Халену свою любовь. Если есть у нее дар исцеления, как это показалось сегодня Пеликену, и он послужит на благо ее новой родины. Она станет настоящей олуди!





6




Ужин перенесли на более позднее время из-за гостей, приехавших с опозданием. Это были очередные матакрусские родичи Халена — семья троюродного племянника царя Джаваля. Камаким Мериан занимал при дворе Хиссанов должность заместителя министра финансов. Он нередко бывал в Киаре, где, как он говорил, можно отдохнуть лучше, чем на озерах Алемара — самой красивой провинции Матакруса.


Язык крусов незначительно отличался от иантийского. Говоря каждый по-своему, все понимали друг друга. По сравнению с иантийцами гости произносили слова более медленно и манерно, растягивая гласные и проглатывая окончания.

Евгения не совсем понимала, что интересного находит этот утонченный вельможа в иантийской столице. Ей достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы уяснить: замок Киары не может идти ни в какое сравнение с дворцом Рос-Теоры. Манеры Камакима оживляли в памяти имена Людовика XIV и Фридриха Великого. Он не скрывал, что его должность является по сути символической — получал награды он, а работали его помощники. Неудивительно, что он мог себе позволить неспешную прогулку за три сотни тсанов ради охоты в иантийских лесах.

Намного интереснее Камакима была его супруга. Евгения не могла отвести взгляда от роскошной Айнис, а Сериада была откровенно влюблена в эту восхитительную женщину. Айнис представляла собой образец человека, которому при рождении досталось все: красота, здоровье, ум и чудесный легкий нрав. Но и этим судьба не ограничилась: она безудержно одаривала свою любимицу всем, что только может пожелать женщина.

Дед Айнис некогда бежал из Галафрии в Шедиз. Из-за каких прегрешений — история умалчивает. Ее отец, занимавший важный пост в одном из шедизских городов, несколько десятилетий спустя также был вынужден стремительно покинуть страну в связи с обвинениями в безбожных поборах и взяточничестве. С комфортом устроившись на схожей должности с другой стороны границы, он ухитрился выдать шестнадцатилетнюю дочь за молодого, но подающего надежды столичного чиновника, дальнего родича царя, приехавшего к нему с инспекцией. Айнис уже тогда кружила головы всем мужчинам подряд. Освоившись в Рос-Теоре, она с толком использовала свои таланты. То и дело получая предложения руки и сердца от самых богатых и знатных мужчин, она, к своей чести, предпочла поднять по карьерной лестнице своего мужа. С помощью собственного ума и обаяния жены Камаким добился успехов при дворе и позволил Айнис наслаждаться богатством и известностью.

Двадцатичетырехлетняя голубоглазая красавица пленяла всех подряд. В числе ее любовников значились лучшие мужчины государства, включая наследника престола. Она блистала при дворе. Один ее кондитер стоил дороже, чем штат царских поваров. Важные сановники назначали друг другу встречи в ее доме. Каждый уважающий себя человек в Рос-Теоре стремился быть представленным госпоже Айнис Мериан.

Прекрасная Айнис сумела обаять и Евгению. Широко раскрыв глаза, та рассматривала гостью. Даже в строгом иантийском наряде Айнис была великолепна. Простое белое платье, отороченное по вороту и подолу красным атласом, выгодно подчеркивало белую шею и пышную грудь. Когда Айнис смеялась, русые локоны кокетливо падали на щеки, и она отводила их холеной ручкой, демонстрируя розовые ноготки. Томно раскинувшись в кресле, она ласково смотрела на Евгению, и та чувствовала, что уже любит эту добрую, нежную, волшебную женщину. Двое ее сыновей воспитанно ковыряли ложками десерт, в то время как младшая дочь уже посапывала на коленях Сериады. Айнис беззастенчиво кокетничала со всеми мужчинами за столом, начиная от Халена и заканчивая пажами. Ко всему привыкший супруг не обращал на это внимания, да и Евгению поведение важной дамы не злило, а скорее умиляло. Айнис была как дыхание сладкого восточного ветра в суровых покоях замка. И все же, распрощавшись с новыми родственниками после затянувшегося ужина, Евгения не могла удержаться и не спросить Халена:

— Она и тебя когда-то окрутила?

— Где ты слышала такие слова? — рассмеялся он.

В спальне было темно. Он наощупь снимал с нее одежду.

— Я хочу знать. Скажи мне правду!

— Не ревнуйте, госпожа Евгения. Я уже давно только ваш.

Она прижалась к его груди.

— Но ты долго жил без меня… Нет, не рассказывай ничего. Ничего не хочу знать!

Он был бы не против, если б сцена ревности продолжилась. В их любви не было места лжи и недосказанности, но Халену нравилось, когда жена вдруг начинала ревновать его к прошлому. В ней было еще много детской непосредственности, живости — того, что жены его министров называли дикарством. Но он видел, как оно сменяется спокойствием, основанным на чувстве собственного достоинства. Евгения ни перед кем не лебезила и никого не унижала. Даже к Айнис она отнеслась с искренним интересом, хотя редкая женщина была способна долго выносить столь неординарную особу.

Утро настало теплое. Белые облака сплошным шатром закрыли небо. Флаги на башнях едва шевелились. Можно было безбоязненно выходить в море — такая спокойная и нежаркая погода обычно устанавливалась на несколько дней.

Маленькое, но гордое суденышко «Белый гусь» Хален подарил сестре на восемнадцатилетие. На нем могло поместиться всего несколько человек. Венгесе и Камаким не хуже Халена управлялись с парусом — привычный навык людей, живущих на побережье. Четвертым членом экипажа стал вездесущий Пеликен.

Несмотря на облака, белокожая Айнис настояла, чтобы на корме натянули тент, и с удобством расположилась под ним в плетеном кресле. Рядом с ней устроилась Сериада. Кресло Евгении пустовало: она сразу же ушла на нос. Широкий парус поймал ветер, надулся, и корабль медленно отошел от причала.

— При таком ветре далеко не заплывем, — сказал Венгесе.

«Гусь» шел наискось от берега. Город был почти не виден, лишь темнели постройки порта, за которыми едва проглядывали в дымке замковые башни. Левее и правее берег вздымался каменистыми уступами, и над ними вились тучи чаек. Вода мерно плескала в борт.

— Евгения, идите к нам! — позвал мелодичный голос Айнис.

Евгения проскользнула под парусом, на секунду коснулась рукой плеча мужа и опустилась в ждавшее ее кресло. Женщины пили мятный ликер, а мужчинам налили настойку покрепче. Сериада протянула рюмку, но царица покачала головой. Непривычную к морской качке, ее слегка мутило. Камаким продолжил беседу, прерванную появлением Евгении.

— …Ни о каком производстве там не может быть и речи. Они получают первоклассную шерсть со своих антилоп и растят овес, который продают шедизских торговцам. Им вечно не хватает денег на содержание городов, а про селения я не буду и упоминать — туда просто не добраться, ведь дорог практически нет. Вы тут жалуетесь на своих дикарей. Но, поверьте мне, лучше иметь в соседях дикаря, который ничего от тебя не требует, чем содержать огромнейшие провинции, не дающие никакого дохода.

— Неудивительно, что они недолюбливают крусов. Им было бы намного приятнее жить по собственным законам, — заметил Венгесе.

— Без сомнения, — согласился Камаким. — Я всегда считал, что завоевания прежних царей не принесли ничего, кроме головной боли для сегодняшних чиновников. Нам приходится содержать береговые форты на протяжении тысячи семисот тсанов, в которых никто не хочет служить. А набирать солдат из местных жителей бессмысленно: отдай им форт с оружием, и они сразу же объявят его независимым от власти Матакруса. Они только и норовят заявить о своей самостоятельности. Чтобы выбить налоги, мы ежегодно снаряжаем на юг целую военную экспедицию. Когда-то крусы мечтали, что их крепости на завоеванных землях со временем превратятся в цветущие города. Но южане до сих пор относятся к нам как к агрессорам. В общем, огромная территория — это не достоинство, а недостаток.

Хален спросил:

— Что с Шедизом? Люди все так же бегут от щедрот царя Процеро? Вы закрыли границу?

— Закрыли и поставили часовых через каждые десять шагов, — засмеялся Камаким. — Иначе весь Шедиз перебрался бы на наши поля. Что, кстати, было бы неплохо — от шедизцев больше проку, чем от родных провинциалов.

— А в чем дело, почему они покидают страну? — спросила Евгения.

Камаким объяснил:

— Царь Шедиза Процеро Пятый не слишком любит свой народ. Это если мягко сказать. Он так поднял налоги, что количество нищих за последние десять лет выросло в несколько раз, и ввел такие законы, что не успевает строить тюрьмы для тех, кто их нарушил. Министр стран недавно рассказывал в салоне Айнис, что, по данным ведомства, за те же десять лет из Шедиза к нам перебралось более тридцати тысяч человек. А к тебе, Хален, много гостей пожаловало?

— Тысяч восемь. Если б не преграждающие путь горы, их было бы больше. Но я не жалуюсь. Уезжают из страны самые нищие и самые предприимчивые. Для первых у наших рассов всегда найдется работа, а вторые и в чужой стране умеют устроиться. Конечно, после протеста Процеро мы год назад тоже закрыли границу. На своей земле он тиран, но общие договоры блюдет, так что я не мог оставить без внимания его претензии. Впрочем, похоже, что долго он там не протянет. Что говорят об этом в салоне Айнис?

— Что неудачные покушения на царя уже стали в Шедизе традиционным развлечением. Как минимум раз в год там головы летят с плеч десятками. Непонятно, почему его до сих пор не отравили собственные слуги. Я слышал, даже им царь платит гроши. А сам, говорят, купается в бассейне из чистого золота.

— Как вообще вышло, что на этом немаленьком континенте всего четыре страны? — спросила Евгения. — Зачем завоевывать новые земли, которые потом так трудно удержать?

— В Ианте такой проблемы уже две сотни лет не существует, — возразил Хален. Он сменил Венгесе у руля, и посвежевший ветер развевал рукава его рубахи.

— Вам было проще, поскольку все иантийцы одного племени и легко договаривались друг с другом, — заметила Айнис. — Крусы же испокон века мечтали расселиться как можно шире. Вы дали нам отпор, с горцами Шедиза связываться себе дороже, вот и покорили кого смогли — пастухов и охотников. И гордимся теперь: самая большая страна в мире! А населения — два миллиона человек на крошечном участке в устье Гетты и двести тысяч — на остальных просторах. Наше благополучие зиждется лишь на священных договорах о дружбе с соседями. Вздумай Шедиз или Ианта пойти на нас войной, и половина страны сразу же отколется.

— Ну-ну, дорогая, не надо возмущаться, — Камаким поцеловал жену в висок, разлил очередную порцию по серебряным рюмкам. — Эти горячие головы, которых ты привечаешь в нашем доме, оказывают на тебя плохое влияние.

— Официально заявляю: ни на кого нападать я не намерен! — воскликнул Хален. — В Ианте впервые царит благоденствие, и уж я постараюсь, чтобы так продолжалось как можно дольше. Мирная торговля куда эффективней военных походов. Если будущее окажется к нам благосклонно, возможно, удастся замириться даже с дикарями. У них растут деревья, дающие сок, из которого можно делать непромокаемую обувь и другие удивительные вещи. Мы вынуждены втридорога покупать их у купцов-островитян, хотя могли бы получить намного дешевле. Я бы с удовольствием покупал этот сок у дикарей, раз уж эти деревья не растут на других почвах. Эви, выпей-ка крепкой настойки, и тебе сразу полегчает.

— Ни в коем случае. Меня тошнит даже от ее запаха!