На пороге Будущего

Он снова строго погрозил Пеликену пальцем.

— Если, не приведи случай, чего себе сломает, я с тебя шкуру спущу!

Тот уже приплясывал на месте, как борзая на сворке.

— Все сделаю! Клянусь, что не подведу! Ты же знаешь, госпожа Евгения всем нам дорога, как… совсем как ты, мой господин.

— Ну, ступай, — смягчился Хален. Тут же перебил сам себя: — И смотри, Пеликен, узнаю, что ты ей песни поешь или морочишь голову своими бреднями, — я с тебя не просто шкуру спущу, а…

— Не беспокойся, — улыбнулся офицер. — Если ты что такое услышишь, можешь мне сам все кости переломать. Только я к ней не подойду и никого другого не подпущу…





5




Теперь жизнь Евгении шла по-новому, и она быстро забыла маленький дом царицы, где прожила зиму. Просыпаясь, она подбегала к окну, распахивала раму. В спальню врывалось дыхание моря. Во дворе под окном суетились люди: слуги катили огромные винные бочки, кухарки пронзительными криками подзывали поварят, гвардейцы устраивали шуточные поединки или плясали, выстроившись в круг… На крыше голубятни, что приютилась у крепостной стены, чистили перья белые голуби. В иные дни именно они будили Евгению: примостившись за окном, стучали клювами в стекло и ворковали, требуя зерна.

Царская башня была четырехэтажной, и на каждом этаже умещалось всего по одной комнате. Халену больше было ни к чему: он здесь лишь ночевал, проводя весь день в городе или отправляясь в долгие поездки по стране. И Евгения тоже в башне не задерживалась. Большую часть дня она проводила в хозяйственных хлопотах, которые в Ианте и являлись главной обязанностью царицы. После смерти матери Халена эти задачи взял на себя Махмели, но теперь он решительно переложил часть дел на плечи молодой хозяйки. Многое здесь за последние годы расшаталось, и Евгении приходилось нелегко.

В чем-то ей помог прежний опыт: ведь и раньше по какой-то причине именно на нее возлагали ответственность за проведение самых разных школьных мероприятий, да и в дружеских компаниях, в походах и дальних поездках из всех сверстников именно Евгения неизменно оказывалась лидером. Сама она никогда к этому не стремилась, даже наоборот, предпочла бы остаться на вторых ролях. Но ее характер не мог смириться с разбродом и шатанием, возникающими в любом лишенном командира коллективе, и каждый раз она, сама того не замечая, быстро устанавливала свой порядок.

Пришлось ей заняться этим и в замке. Махмели физически не мог уследить за всем, и со временем часть слуг начала отлынивать от работы. При том, что челяди в замке было больше чем нужно, на общем положении дел это вроде бы не сказывалось. Однако один вид болтающихся без работы людей приводил Евгению в состояние недовольного возбуждения. Часто эти мужчины и женщины и сами не знали, в чем заключается их функция в большом хозяйстве. Евгения проинспектировала все службы, определила, где людей больше, чем нужно, а где не хватает, и решительно занялась перераспределением сил. Не все слуги были этим довольны. Но авторитет олуди оказался для них несокрушим: стоило ей сдвинуть брови и добавить строгости в голос, как недовольные умолкали и шли туда, куда она их послала. На работу над дисциплиной должен был уйти не один месяц, но уже через несколько недель распорядитель признался, что командовать слугами стало легче, да и приказы его теперь исполнялись быстрей.

Евгения с удовольствием бывала на кухне, где готовились десятки блюд: более изысканные — для царской семьи, офицеров и гостей, и попроще — для слуг. С не меньшим удовольствием входила она в просторные конюшни, беседовала с конюхами, выезжала своих лошадей, нередко отправляясь на ближайшие пастбища, где откармливался и отращивал шерсть царский скот.

Правила этикета не позволяли ей посещать казарму, где жили гвардейцы, но все офицеры постоянно находились на ее глазах, и она была хорошо осведомлена об их делах. Нередко ей приходилось прекращать споры, а то и удерживать молодых людей от дуэлей. Иантийские мужчины, при всей галантности и доброжелательности к дамам, друг с другом были порой чересчур агрессивны, только и искали повод для драки. Евгения просто не понимала, что могло на протяжении уже сорока лет удерживать их от объявления войны какой-нибудь из соседних стран.

Бывала она и в винных подвалах, где тянулись бесконечные ряды темных, запыленных бутылей, а у стен стояли огромные деревянные бочки. Могла часами путешествовать по обширнейшим складам, составлявшим целый городской квартал. Сюда со всей страны свозились предметы, что принимались в качестве налогов: из Хадары — ткани и кожи; из Ферута — дерево и мебель; медь и серебро, стекло и стеклянные изделия — из Дафара… В другом квартале, примыкавшем к замку, в светлых высоких домах дни напролет трудились ткачихи, портные и вышивальщицы. Они работали на царскую семью, но большая часть их продукции шла на продажу, в том числе и в другие страны. Кузнецы, оружейники, ювелиры, ткачи создавали вещи непосредственно для царя; но поскольку сам он никак не мог потребить такое их количество, то они продавались с клеймом царского дома Киары, что означало высшую степень качества.

Вместе с тем такое мелкое кустарное производство стало уже не более чем отмирающей традицией. Ремесленники Ианты давно создали крупные объединения, в которых труд и сама жизнь шли по раз и навсегда определенным законам. На юге страны, в провинциях Ферут и Дафар, существовали заводы, выпускающие металлы, оружие, стекло, краски, бумагу, а в Хадаре — большие текстильные фабрики. Медные и серебряные рудники, каменноугольные шахты работали в промышленных масштабах. До паровозов здесь еще не додумались, но энергия пара все чаще применялась в промышленности и речном судоходстве. Горы, называемые в Ианте Шедизскими, а в Шедизе Иантийскими, предоставляли людям Матагальпы все основные металлы. Так, если серебро и медь достались Ианте, то железо добывали в Шедизе, а по месту расположения золотых копей проходила граница трех государств: Шедиза, Ианты и Матакруса. Собственно, все войны на протяжении последней тысячи лет сводились именно к определению владельца рудников. Но поскольку месторождения различных металлов находились в сотнях тсанов друг от друга, постольку правителям пришлось в конце концов прийти к соглашению. Золото досталось по преимуществу крусам; однако без железа золото трудно сохранить, а практически все места его добычи оказались на территории Шедиза. Ианта владела медными рудниками, где добывали также и серебро. Сорок лет назад были заключены священные договоры, окончательно определившие рубежи трех стран и систему взаимных расчетов. Они неукоснительно соблюдались всеми правителями, и ни разу за эти годы ни одна сторона не предъявила другой претензий.

Это объясняло и антипатию иантийцев к жителям северо-запада. Жаркое солнце горячит кровь, агрессия требует выхода. Ссориться с сильными соседями нельзя; религиозных распрей эти люди не знали в принципе; и воинственность нашла естественный выход в ненависти к единственному противнику, с которым можно сражаться. Можно — значит, нужно. И вот тысячи иантийцев посвящали свою жизнь военной службе, считая высшим счастьем в жизни оказаться на несколько месяцев на западной границе и вступить в бой с дикарями. Кроме того, все мужчины, от крестьян и рабочих до богатейших коммерсантов, врачей и юристов, в юности проводят два года в военных лагерях, где получают боевые навыки. Если учесть при этом, что и во всех без исключения школах мальчики ежедневно состязаются друг с другом на спортивных площадках, вывод напрашивается однозначный: Ианта — страна военных.

Здесь нет дворянства в его европейском варианте, со множеством титулов и привилегий. Крупнейшие наследные землевладельцы командуют собственными полками и считают честью, что подчиняются одному лишь царю. А любой выходец из народа может добиться почестей и богатства, удачно проявив себя на военной службе. Достойнейших царь награждает пастбищами, виноградниками и плантациями тутовых и оливковых деревьев. Если их сыновья тоже рекомендуют себя отличными воинами, земли переходят к ним; если они предпочитают связать свою жизнь с торговлей или чем-то иным, имение возвращается в царский фонд.

В последние годы, в связи с развитием промышленности, в обществе Ианты рождалась новая формация — владельцев крупных предприятий, производящих сталь, чугун, стекло, кожи, шелковые, льняные и шерстяные ткани, бумагу… Некогда правители позволили своим воинам, купцам и рассам начать новое дело, сулящее немалую выгоду. Теперь дети и внуки этих новаторов богатеют на глазах. Они платят немалые налоги деньгами и продукцией. Государство обеспечивает армию оружием, изготовленным из их металла, и мундирами, сшитыми из их кож. Остаток продукции они продают, оживленно торгуя на внутреннем и внешнем рынках, развивая банковскую систему и выпуская акции новых предприятий.

Вместе с тем в Ианте существуют и бедняки, и нищие, хотя Евгении пока еще не приходилось слышать о голодных бунтах. Поразмыслив, она поняла, что в здешнем климате практически невозможно умереть от голода или холода. Земля чересчур изобильна. В любой речке можно наловить рыбы на обед и закусить фруктами с деревьев, растущих на каждом углу. Все леса страны (которых осталось не так уж много) принадлежат царю — только это смогло защитить зверей от поголовного истребления. Большая их часть считается заповедной, однако кое-где все же имеют право охотиться все граждане страны. Недостаток дичи восполняется бесчисленными стадами домашних животных и птицы.

Скорее всего, размышляла Евгения, именно переизбыток природных богатств тормозит прогресс. Здесь выплавляют первоклассную сталь, но не знают огнестрельного оружия; строят сложнейшие мосты и дамбы, но высшие слои общества не разделены на дворян и буржуа. Развитие идет по отличному от Земли пути, и невозможно предугадать, что будет через десять, через сто лет. Она и не пыталась угадывать. Кто она такая, чтобы решать подобные задачи? Вчерашняя школьница, она через год забудет все, что изучала одиннадцать лет. Здесь от нее требовались совсем другие умения.

Ее жизнь вовсе не была легкой и приятной. По крайней мере первое время, пока она не свыклась с местными законами. А их было предостаточно! Без строгого этикета не обойтись в обществе, разделенном на господ и слуг. Интуитивно Евгения поняла это в первый же день и, не осознавая того, сразу же постаралась встать вровень с господами. Уронить свое достоинство хотя бы в какой-нибудь мелочи значило потерять лицо навсегда. Знатные иантийцы рождаются со знанием этой непреложной истины, а Евгения сначала неосознанно, а затем и намеренно перенимала манеры своих новых друзей.

К незнакомым людям следует обращаться на «вы» до тех пор, пока узы дружбы или общего дела не позволят сблизиться. Мужчины и женщины называют друг друга «мой господин» и «моя госпожа», и точно так же они обращаются к царю и царице, подчеркивая свое почтение одной лишь интонацией. Не существует никаких «величеств», «сиятельств» и «светлостей», зато есть десяток тонов и полутонов, позволяющих собеседникам сразу же определить свой взаимный статус. Мужчины безупречно внимательны к женщинам, а тем позволяется в ответ проявить легкое кокетство. При встрече мужчина обязательно целует руку дамы, та отвечает наклоном головы. Друг друга рассы приветствуют, поднимая к лицу открытую ладонь, менее знатные склоняются перед более знатными. При этом в отношении подданных к царю существует множество нюансов. Замковый слуга может крикнуть: «Господин, беги скорей в конюшню, твоя кобыла ожеребилась!» — а первый министр и близкий друг Халена Бронк Калитерад на заседании Совета с холодной учтивостью произнесет: «Смею просить вас, государь, обратить внимание на этот отчет из Дафара…»

Евгении больше ни разу в жизни не пришлось мыть полы или самой шить себе одежду. Но она имела право сама чистить денник своего коня, приготовить обед мужу и его друзьям и читать вслух документы государственной важности, пока цирюльник бреет Халену бороду. Она училась обращаться к слугам с покровительственной вежливостью, к знакомым — с приветливым интересом, а к друзьям — с той остроумной легкостью, что выше всего ценилась в среде аристократов. Однако старые привычки оказались упрямы: она продолжала смотреть на каждого прямым открытым взглядом, который очень скоро полюбили все, от десятилетнего мальчика-пажа, державшего за спиной ужинающего царя винный кувшин, до строгого первосвященника Ханияра. И два-три десятка женщин, челядинов, гвардейцев и детей неизменно следовали за царицей, когда она обходила свой большой дом, распоряжалась сотней слуг, составляла меню на двести персон и выслушивала управителей имений своего мужа, приезжавших к ней со всех концов страны.





* * *


— Ты не думаешь! Думать нужно всегда. Лучше двигайся медленнее, но постоянно оценивай, что происходит!

Пеликен в очередной раз выбил меч из ее рук. От его удара по щиту левая рука еще гудела. Евгения отшвырнула щит, засучила рукава куртки, но телохранитель сдернул их обратно.

Хален уехал в порт. Евгения решила потренироваться с Пеликеном. Сегодня они впервые сменили деревянные мечи на стальные, да и щиты взяли тяжелые, прочные, не то что плетенки, с которыми тренировались раньше.

Евгения давно уже сшила себе наряд для тренировок. Поверх нижнего льняного платья она надевала длинную кожаную юбку с разрезами и такую же куртку. Толстая кожа предохраняла тело от ударов и не сковывала движений. Стоявший напротив Пеликен был в легкомысленной безрукавке, как и всегда: свою форму он надевал только во время дежурства. Это злило Евгению, поскольку означало, что он не принимает ее всерьез несмотря на то, что от деревянного меча ему досталось уже немало царапин и синяков. Но сталь — другое дело, она тяжелее и точнее. Если Евгения его достанет — царапиной не обойдешься… Пока однако ее атаки ничем не закончились. Он легко отбивался да еще находил возможность шутить.

— Продолжаем. Не бросайся на меня, как леопард на теленка. Следи за руками и корпусом.

Они повторили, потом еще раз и еще.

— Ты дышишь, как старая бабка! — кричал Пеликен. — Бабушка, который час? Не пора ли тебе вернуться к вязанию? Попробуй зайти справа. Я открываюсь. Успеешь?

Он умел разозлить ее с полуслова, обращаясь, как с неуклюжей неумехой. Разъярившись, она безоглядно бросалась в атаку и начинала ошибаться, над чем Пеликен тут же смеялся, и Евгения злилась еще сильнее. Кончилось все печально: она заставила его сделать несколько шагов назад и наступить на забытый щит. Пеликен запнулся, и она в последний миг успела отвести меч, всего лишь зацепив его руку. Это была уже не деревяшка — лезвие распороло кожу, и на белый от старости дощатый пол площадки для фехтования закапала кровь. Оказались перерезаны вены над запястьем, те, что проходят прямо под кожей. Евгения с изумлением увидела, как Пеликен побелел и зашатался. Она приобняла его и скорее повела к скамье. Упав на мраморное сиденье, он прислонился к стене и закрыл глаза.


— Дай руку!

Одной рукой она пыталась выпрямить мышцы, словно сведенные судорогой, а другой развязывала шнурок, что перетягивал ее косу. Как назло, на площадке никого не было: в этот полуденный час обитатели замка дремали в прохладном зале или в гамаках, растянутых между деревьями в парке. Даже девушки, неизменно сопровождавшие царицу, куда-то подевались. Кровь все текла и текла, заливая белые штаны Пеликена, шнурок запутался в волосах, а сам он ничем не собирался ей помочь.

— Ты можешь хотя бы открыть глаза? Это всего лишь твоя кровь! Ты только вчера рассказывал мне, скольких дикарей убил два года назад. Тогда ты тоже на них не смотрел?

— На свою кровь я смотреть не могу, — процедил Пеликен сквозь зубы.

Его бритое лицо с кожей нежной, как у девушки, побледнело, и только на скулах алели пятна. Евгении оставалось лишь покрепче пережать руку ниже пореза. От его испуга ей тоже стало не по себе. Рассеянно водя пальцами над раной, она бормотала по-русски, успокаивая сама себя:

— Кровь, уймись, рана, затянись. Порез ерундовый, главное, чтобы кровь скорее свернулась и закрыла его. Наложим чистую повязку, и через пару дней ты об этом и не вспомнишь…

Она увидела рядом со скамьей кувшин. Кто-то из подруг перед тренировкой поставил его здесь, чтобы царица могла освежиться холодной водой. Евгения дотянулась до него, полила рану, продолжая уговаривать:

— Уймись, кровь, уймись! — а потом еще и закрыла ее обеими руками, словно пытаясь остановить кровь силой мысли.

Пеликен наконец открыл глаза и как-то странно взглянул на нее. Перевел взгляд на руку. Евгения отняла ладони. Линия пореза была совершенно чистая, не кровила, и края ее соединились. Припухлость на глазах спадала, и через минуту на месте глубокого пореза осталась лишь красная царапина. Пеликен вновь прижал к ней ладонь Евгении.

— Олуди, — прошептал он, — ты лечишь прикосновением.

Она отмахнулась.

— Наверное, вода какая-то… особенная. Или на тебе вообще все как на собаке заживает.

Но многочисленные шрамы на его руках и груди говорили о другом. Пеликен смотрел на нее, и на его лице все явственней проявлялся восторг.

— Йени говорил, что ты заставила его боль уйти. Мы ему не верили…

— Йени?

— Парень, которого прихватило на пути в Хадару. Помнишь? Врач вынул из него пригоршню гноя вместе с куском кишки. Он до сих пор всем рассказывает, что если б не ты, он бы загнулся в дороге.

— Но что я сделала?

— Он говорит, ты велела его боли уйти, развеяла ее руками.

Евгения напрягла память.

— Не помню, чтобы я что-то такое делала.

Пеликен осторожно поднял руку.

— Смотри!

На месте царапины остался тонкий шрам, и только кожа в этом месте еще розовела — нагрелась под ее ладонями. Евгения пожала плечами.

— Не говори об этом никому, хорошо?

— Если ты приказываешь!

Он вскочил, поклонился. Бледность ушла, и Пеликен снова повеселел. Он поднял щит.

— Еще одно правило воина: не разбрасывай оружие где попало!

— Прости меня. Я забыла.

— И еще одно правило: царицы никогда не просят прощения! — рассмеялся он. — Предлагаю на этом закончить с мечами и перейти к метанию дротиков. Начинай, а я переоденусь.

Ей давно уже казалось, что в этом мире что-то не то с красками. Метая дротики левой рукой (Евгения была правшой, и левой рукой не могла делать ничего, разве что застегивать пуговицы, а потому старалась развивать обе одинаково), она то и дело оборачивалась на Пеликена. Его силуэт всегда окружал радостно-золотистый ореол здоровья. Сейчас ей почудилось, что он заметно побледнел. Невдалеке прислонилась к чахлому деревцу ее подруга Ашутия — у нее голубое пятно на уровне солнечного сплетения, но, быть может, Евгении это только кажется оттого, что она знает про ее больной желудок?

Она опустила дротик, велела Пеликену:

— Пойдем! — и зашагала прочь.

Во дворе Евгения раскланялась с Махмели и поднялась на стену. Отсюда ей было видно и слышно все, что делалось на территории двора. Какие-то люди, искавшие распорядителя на кухне, увидели его у главного крыльца замка и бросились следом. Заметив их, старик попытался скрыться, но они поймали его прямо на крыльце. Поймали и завели бесконечный разговор о каких-то неоформленных пропусках, о танцорах, что не могут из-за проволочки попасть в замок, об излишней строгости начальника караула. Махмели горячился, размахивал руками.

— А музыканты, музыканты! По десять раз выходят из замка, а я им пропуска оформляй! Вы понатащили бездельников, а виновата охрана. Ничего не буду делать. Не просите. Пусть сидят ваши трубачи и лютнисты где положено…

— Пес с ними, с музыкантами, да как же, уважаемый, певицы? У нас с вами был уговор, певицы должны были прибыть вчера… Знаю, что у вас дела, почтенный, у меня тоже дела…

— К начальнику караула! — кричал распорядитель. — Идите и просите, а я занят. У меня царские гости, нужно устроить… Идите в караульную…

Но его хватали за руки: