Механика хаоса

Он прошел мимо нищего – молодого парня, сидящего по-турецки на тротуаре. Из-под белой хламиды выглядывали четыре лиловые культи, покрытые коркой. Все женщины, кроме нескольких чернокожих, были в хиджабах. Они несли пластиковые пакеты с овощами и фруктами, за ними следовали стайки детишек – пешком или на велосипедах. На рыночной площади, продуваемой холодным ветром, стояли временные лотки с товаром. Слышались крики зазывал и смех, пахло съестным, и кое-где подымался дымок от жаровен; кто-то ссорился, кто-то вел с встреченным знакомым степенную беседу. Закутанные по уши торговцы, стоявшие за прилавками, на которых громоздились груды мандаринов, парки, длинные юбки, обувь и тома Корана, окликали прохожих на арабском и на французском. Какой-то проповедник продавал деревянные дощечки для изучения Корана и лекарства от порчи. Перед пресловутой мясной лавкой собралась целая толпа. Брюно остановился и стал издалека наблюдать за происходящим. Клиенты стояли перед дымящимися котлами. Шестеро работников, выстроившись в ряд, споро выдавали желающим улитки, бараньи потроха или жареные куриные крылышки и получали деньги.

Здания, в которых когда-то располагались торговые галереи, пребывали в запустении. Покосившиеся, грязные, с выбитыми стеклами и стенами в трещинах… Бар с продажей табачных изделий был заколочен. Вскоре Брюно заметил, что, куда бы он ни пошел, его сопровождает несущееся вслед уханье, похожее на совиное, и понял, что его засекли. Действительно, в каждом квартале имелся свой смотрящий. Из ближайшего здания навстречу Брюно вышли два человека лет пятидесяти, одетые в парки, солидного вида, с аккуратно подстриженными седыми бородами. Они двигались очень спокойно, не демонстрируя ни малейших признаков нервозности, но перегородили ему путь и поинтересовались, кто он такой и куда идет. Они обращались к нему на «ты», но в их голосах не было агрессии – скорее вполне невинное любопытство и легкая ирония. Брюно достал удостоверение: «Я из полиции». Мужчины улыбнулись. Их забавляла ситуация, при которой они поменялись ролями с представителем власти.

– Тебе что-нибудь надо?

– Да нет, просто гуляю.

– Смотри, у нас быстро темнеет. Тебя с твоим капюшоном уже давно сфотографировали…

Через десять минут он уже сидел в своей машине и включал зажигание.

На следующий день он связался по телефону с мясником и назначил ему встречу на парковке в десяти километрах от Торбея – Большого Пирога, возле торгового центра. Этот отчаявшийся мужчина только и ждал возможности излить душу. Брюно не пришлось задавать ему вопросы – слова полились из него сами.

– Я – последний из могикан, – начал он. – Если бы не жена, да благословит ее милосердный Аллах, если бы не дочь и не мои шесть помощников, я давно закрыл бы лавочку. Им-то только того и надо; они спят и видят, как бы завладеть моим помещением и всем оборудованием. Зачем оно им – не понимаю. Мы сопротивляемся как можем. Мелких салафитов я не боюсь; они каждое утро видят, как я точу свои ножи. Если что, я вмиг отчикаю им яйца. Пару раз они пытались на меня наехать. Мы поймали одного и заперли в холодильнике, чтоб прочухался. Больше они не совались. Но «семьи» – другое дело. До них просто так не дотянешься. Они используют салафитов для своих грязных делишек, а те и рады стараться. Что меня бесит больше всего, так это то, что они марокканцы, как и я. У них повсюду связи. С французами, с политиками, со всяким ворьем. Они промышляют кокаином и гашишем. А недавно законтачили с одним малийцем, и у них сразу удвоились объемы поставок. Наладили целую систему под названием «Билял-драйв». Видели бы вы, в какие очереди выстраиваются машины на внешнем бульваре! Это продолжается уже два месяца, и конца этому не видно.

Всю обратную дорогу Брюно размышлял над так и не заданными вопросами. «Как вернуть к нормальной жизни эти заброшенные территории? Сколько мечетей получают финансирование из-за рубежа? Дойдет ли до того, что однажды сюда придется направлять войска? И какие войска?» После поездки в Большой Пирог он совсем пал духом. А тут еще Мари-Элен возмущается, что он не в состоянии забирать к себе девочек каждый второй уик-энд. «Это выше моих сил. У меня не получается быть с ними на одной волне. Я разучился нормально с ними разговаривать, сидеть за столом, водить их в «Макдоналдс», расспрашивать про учебу. Мы как будто существуем в разных измерениях. Мне хочется быть с ними добрым и ласковым, но у меня ничего не выходит. Я превращаюсь в какое-то чудовище. Мари-Элен пользуется этим, чтобы лишить меня общества дочерей, чтобы заставить нас еще больше отдалиться друг от друга. Но я даже злиться на нее не могу. Она права. Я сам себя загнал в ловушку».

Звякнул мобильник. Эсэмэска.

От Сандры.

Он метался между разными женщинами.

Спал с ними, чтобы не думать о Мари-Элен.

Его давно преследовало одно воспоминание. В их доме в Бур-ла-Рен звонит будильник. «Мари-Элен всегда заводила его на ранний час, чтобы мы успели позавтракать. Она прижималась ко мне, мы вполголоса переговаривались, потом она вставала, варила кофе, выжимала сок из апельсинов, готовила тосты. Запах поджаренного хлеба разносился по всему первому этажу. Я шел будить девочек. Пускал воду в душе, чтобы она хорошенько нагрелась, насыпал им мюсли с медом, тер на терке яблоки. Девочки смеялись и подкалывали друг друга, Мари-Элен рассказывала, чем займется днем…»

Он припарковал машину в дальнем конце автостоянки торгового центра. Перед закусочной «Баффало-гриль» сидела на земле официантка и курила сигарету. В холле отеля толпились малийцы, ожидая, пока их расселят по общежитиям. Многие спали прямо на полу, накрывшись одеялом. Другие рассказывали друг другу, как сюда добирались. Автобус шел практически без остановок от самого Гибралтара (они приплыли на пароме из Танжера) до Торбея. Брюно направился к бару. Нгуен ждал его за столиком, освещенным красной лампой, и поедал арахис.

– С ума сойти. Прибывают каждый день. А сейчас еще сирийцы добавились. Впервые в жизни у меня ощущение, что мы с этим не справимся.

– Разумеется, ни у кого никаких документов?

– Большинство уничтожает паспорта, чтобы их не могли выслать назад. Кстати, знаешь, что со мной произошло два дня назад?

– Читал в «Ле-Паризьен». Но там было буквально два слова.

– Я узнал о поставке партии кокаина. Информация была точная: имя дилера и адрес квартиры, в которой хранят наркоту до того, как выбросить на рынок. Мы явились на место рано утром. Мы – это несколько инспекторов и человек десять полицейских для прикрытия. Рутина… Но мы не смогли даже подойти к подъезду. Там стояли часовые, они подали сигнал. Трех минут не прошло, а среди моих людей уже было шестеро или семеро раненых. Это чудо, что никто из наших не открыл стрельбу. Честно тебе скажу, я такого не припомню.

– Даже Ламбертен уже не так уверен в успехе. Ясно одно: наши неприятности только начинаются.

– Ты просил свести тебя с кем-нибудь из местных. Это непросто, но, думаю, у меня есть кое-кто, кто тебя заинтересует. Разумеется, придется принять все меры предосторожности.

– Когда я смогу с ним увидеться?

– Хоть завтра. Он еще мальчишка, вернее, подросток. Учти, я практически доверяю тебе своего сына.

– Как ты с ним познакомился?

– Я тогда только что переехал в Торбей…



По утрам Нгуен совершал пробежку, и предпочитал делать это за городом. Холмы по берегам Сены поросли густым лесом. На него наступали заводы, его уродовали торговые центры и перерезали четырехполосные шоссе, но человеку, знакомому с местностью, не стоило большого труда проложить себе подходящий маршрут через подлесок. Нгуен, нуждавшийся в уединении, про себя называл этот лес своим «козырем». Он разметил для себя десятикилометровую дистанцию. Здесь, в окружении еще не изгаженной природы, слушая жужжанье насекомых и вдыхая влажные запахи земли, он чувствовал прилив эндорфинов. В него словно вливалась сила его предков.

В лесах Юго-Восточной Азии тысячелетиями жили кочевые земледельцы. Они выкорчевывали участки леса, превращали их в поля, а когда почвы истощались, двигались дальше. Эти народы пережили все исторические катастрофы. Нгуен надеялся, что тесное общение с буйной растительностью поможет ему пережить городское свинство.

Он никогда никого не встречал, если не считать двух бегунов, всегда одних и тех же, всегда появлявшихся в один и тот же час. Это были пожарные из соседнего городка, которые на бегу следили по часам за частотой своего пульса. Все прочие – те, кто приезжал в лес выбросить мусор, или оттрахать шлюху, или сжечь свою машину, чтобы потом заявить об угоне и получить страховку, – обычно не совались дальше опушки. Лес с его каменистыми оврагами, с его запахами влажной земли и древесных корней, внушал им страх.

Около года назад, сразу после пасхальных каникул, он вдруг заметил впереди, возле небольшой ямы, образовавшейся у подножия дерева, расплывчатый силуэт человека. Он решил, что это ловушка, и перешел на осторожный шаг. В первый раз за много дней он пожалел, что не прихватил с собой табельное оружие.

Высокий тощий парень с длиннющими ногами лежал на земле в полубессознательном состоянии и дрожал всем телом. Его глаза за круглыми очками закатились. Несмотря на рост, по лицу было видно, что это еще совсем мальчишка. Нгуен сунул руку в карман его джинсов и достал почти пустую упаковку барбитуратов и членскую карточку клуба дзюдоистов Торбея. «Я подумал, что это может быть один из людей Биляла. Мне говорили, что у него есть паренек, который служит ему кем-то вроде почтальона». Нгуен дотащил парнишку до своей машины и отвез в Париж, на улицу Жоржа Бизе, в клинику, где работал один его приятель.

В тот день он спас мальчишке жизнь.

Гарри на тридцать шесть часов поместили в реанимацию. Как только он пришел в себя, сразу узнал Нгуена, что не добавило ему жизненного оптимизма. «Вот черт, легавый. Только этого мне не хватало».

Комиссар, у которого росли двое сыновей, каждый день навещал Гарри в больнице. Разговорить того оказалось не так-то просто. Нгуен садился на стул рядом с его койкой и заводил беседу на какую-нибудь безобидную и пустяковую тему (хотя для Гарри безобидных и пустяковых тем не существовало). Нгуену хотелось понять, что за жизнь у этого парня.

Гарри, славившийся своим талантом рассказчика, отвечал ему путано или односложно. Глядя комиссару в глаза, он не скрывал, что жалеет, что ему не дали умереть. Язык у него еле шевелился, а в его хриплом голосе то и дело прорывалась ненависть, смешанная с отвращением. Когда говорить ему становилось невмоготу, он плакал, закрывая лицо руками.

Отныне комиссар дневал и ночевал в больнице. На четвертый день голос у мальчика прояснился, и он стал смотреть на Нгуена другими глазами. «В конце концов, этот дядька вытащил меня из той ямы. Он вроде бы ничего от меня не требует, просто хочет помочь». Запах кислятины, который давно преследовал его, несмотря на частое мытье, куда-то исчез. Нгуен предложил принести ему что-нибудь почитать:

– Что ты любишь? Романы? Комиксы?


– Хорошо бы словарь…

Но читать он пока не мог, даже словарь, – его слишком донимали собственные тревожные мысли. В первый день своего «выздоровления» он ходил туда-сюда по палате и ждал Нгуена.

Назавтра он встретил комиссара вопросом в лоб:

– Что мне теперь делать?

– Я не дам тебе туда вернуться. Найду тебе хорошую приемную семью. Я больше не позволю им над тобой измываться. Верь мне.

– Вы не поняли. Я сам хочу туда вернуться. Если уж я не умер, пусть они подохнут. Я буду вам помогать.

Это был совсем другой разговор. Разговор с неочевидным исходом. Видя решимость Гарри, Нгуен повел его ужинать в бистро неподалеку от больницы. Стоял ранний вечер, и посетителей, кроме них, в зале не было.

– Вот уж чего не ждал, – сказал Нгуен. – Мне бы и в голову не пришло… Нет, это невозможно.

– Думаете, не справлюсь? Боитесь?

– Ты слишком молод.

– Вот именно. Никто и не заподозрит.

– Это слишком опасно. Я не могу подвергать тебя такому риску.

– Не смешите. У вас что, никогда не было малолетних осведомителей? – Гарри отпил из стакана колу. В его черных глазах за круглыми стеклами очков блеснула веселая искорка. – Хотите, чтобы я назвал вам имена?

В день, когда Гарри выписали из больницы, Нгуен почти сдался. Они стояли в больничном холле, прощаясь, и Гарри сказал:

– Давайте попробуем. Месяц-другой. Пожалуйста. Если ничего не выйдет, я от них уйду и наймусь к вам садовником.

Возвращение Гарри после недельного необъяснимого отсутствия создавало некоторые проблемы, но с ними Нгуен справился без труда. Гарри привезли в городок к концу рабочего дня в полицейской машине, в наручниках. Перед входом в комиссариат наручники с него сняли, дали ему пинка под зад и велели убираться подальше. Полицейские пустили слух, что Гарри арестовали в Париже, возле Эйфелевой башни, где он вместе с другими мелкими воришками чистил туристам карманы. Он пытался бежать, но его поймали и доставили в Торбей-Пирог. Лучшего свидетельства благонадежности в глазах М’Биляла и вообразить было нельзя.

Выйдя из комиссариата, Гарри позвонил М’Билялу и услышал в трубке грозный рык:

– Я ждал твоего звонка. Мне все известно. Приходи, сам расскажешь. Ты помнишь, чему тебя учил Папа?

– Помню, Хозяин.

– А ну повтори. Чтоб у меня встал.

– Никогда не забывать, что надо быть жестоким.





* * *


Отель «Мандарин», Париж

Требовалось найти место для встречи с Гарри. Брюно подумывал о конспиративной квартире или каком-нибудь складе в пригороде, но отказался от этой идеи. Слишком опасно. Слишком много посторонних глаз. В конце концов он вспомнил о «Мандарине». Это был роскошный отель, построенный и финансируемый китайцами, в котором у него со времен стажировки в полиции сохранились кое-какие связи. Он организовал письмо о найме на работу. Учеником повара по временному контракту. Отличная «крыша» для Гарри. Никому не придет на ум искать его там. Пригородным каидам название «Мандарин» ни о чем не говорило. Они вообще презирали Париж, не говоря уже о китайцах. Если они садились в свои «феррари», то предпочитали отправиться в Канны. Или в Портофино. Или в Швейцарию – находились и такие извращенцы. М’Билял, например, время от времени наведывался в Женеву, в отель «Ричмун Эстейт», где встречался с одной и той же кальвинисткой, практически своей ровесницей. Ничего оригинальнее, чем выбрасывать по шесть тысяч долларов за сутки, он придумать не мог. Зато его Ванда с седым пучком позволяла ему стегать ее плеткой и осыпать дождем из денежных купюр.

«Мандарин» представлял собой настоящий лабиринт – другого такого было не сыскать во всем Париже. Фантастические холлы, спа-салоны, джакузи, огромные плазмы, декор в стиле хай-тек, ярко иллюминированные залы, но наряду со всем этим – узкие темные коридоры, освещенные только фосфоресцирующими лентами, вмонтированными в напольное покрытие; утопающие в средневековом полумраке гостиные; особые лифты с кодовым замком для отдельных постояльцев и так далее. Некоторые постоянные клиенты, не желающие привлекать к себе лишнего внимания, высоко ценили эти удобства. Действительно, они могли прожить в «Мандарине» полгода и не увидеть ни одной живой души, кроме горничной, сомелье и прикрепленного к ним массажиста.

Директор отеля – француз, работавший на «контору», – выдал Брюно служебный пропуск, дающий право прохода через заднюю дверь, выходящую на покатую и постоянно безлюдную улицу. Бармен – китаец в кремовом пиджаке и черном галстуке – принадлежал к числу «друзей». Он царствовал в крошечном баре всего на два столика (VIP only), расположенном на втором подземном этаже, спуститься на который можно было только на лифте. Директор и китаец пообещали, что проследят за безопасностью передвижений Гарри.

В первый раз он пришел на встречу вместе с Нгуеном. Комиссар познакомил их, а потом удалился под тем предлогом, что ему надо срочно позвонить по телефону. Гарри окинул Брюно недоверчивым взглядом. Ногами он выбивал по полированному полу мелкую дробь.

Брюно и не подозревал, что Гарри так юн, и слегка растерялся. Несмотря на жесткое выражение лица, он выглядел как двенадцатилетний мальчик, как будто в глубине его глаз по-прежнему жило детство.

Брюно объяснил, как они будут назначать следующие встречи. Не реже раза в неделю. Теперь, когда они увиделись, им больше нельзя терять друг друга из вида. Согласен? Звонить всегда будет Гарри. Ни в коем случае не с мобильного телефона. Только из автомата или из какого-нибудь бара. Никогда не называть никаких имен. Привет, как насчет воскресенья? О’кей, воскресенье годится. Согласно шифру, воскресенье будет означать понедельник, понедельник – вторник и так далее. Время всегда одно и то же: 17.00. Вот пропуск, с ним ты сможешь приходить сюда когда угодно. В случае крайней необходимости, требующей немедленной встречи, надо просто отправить сообщение со следующим текстом: «Король-лев заболел». Это будет означать: встречаемся через час. Если я прийти не смогу, обязательно кого-нибудь пришлю.

– У тебя есть в городке друзья?

– Я знаю там всех, но ни на кого не могу рассчитывать. Мой единственный друг – один старик-алжирец. Только с ним можно говорить обо всем и ничего не бояться. А у вас много друзей?

– Есть коллеги, вот Нгуен, например. Но друзей…

– А дети у вас есть?

– Две дочки, чуть младше тебя.

– Значит, вы женаты?