Механика хаоса

Поскольку Билял настаивал, чтобы ему сообщали абсолютно обо всем, Гарри отправился в обход по городку, фиксируя масштаб разрушений. Хозяин М’Билял был особенно охоч до информации подобного рода. «Хозяину не нужны камеры. У него повсюду глаза. И самые лучшие из них – это я. Еще вчера он мне сказал: “Ты такой длинный, как жердь, не понимаю, как тебе это удается, но ты можешь протыриться куда угодно”». По пути ему встретилась группа салафитов. «Хозяин предупреждал, чтобы я с ними не связывался. Он вынужден с ними сотрудничать».

Хозяин М’Билял принимал посетителей в главном зале своей крепости, в привычных декорациях: груды шмоток и обуви, кучи дисков, слюнявые псы и порно-журналы. Гарри проскользнул мимо телохранителей, и ему показалось, что они чем-то взволнованы. Последние дней десять они охраняли лестницу начиная с первого этажа. И отбирали у гостей мобильники. Это было что-то новенькое. «Хозяин сейчас много работает. Заключает сделки, улаживает конфликты, изучает новые рынки. «Я набираю вес», – это его слова».

Гарри ждал своей очереди, перебирая в уме все, о чем должен был рассказать М’Билялу. За грязными окнами виднелся необъятный город: разноцветные коробки домов, окаймленные темной полосой далекого леса и словно стоящие на блюде из размокшей от дождя земли. По внешнему бульвару то и дело проносились, не останавливаясь, полицейские автомобили. В квартире, как всегда, витали запахи пачулей и дерьма. Бледная девица в голубой мини-юбке и с огромным золотым крестом на шее принесла ему чай с мятой. Похоже, новенькая. Он пил чай стоя, уставившись в пустоту. Девица ждала рядом. Они не обмолвились ни единым словом. Раздался крик. «Кажется, тебе к М’Билялу, – сказала она, открывая дверь. – Твоя очередь». Она говорила со славянским акцентом. Украинка. Наркоманка.

Хозяин М’Билял полулежал на кровати, угнездив ноги на вышитом пуфе, и разговаривал по телефону. Он то рыгал, то смеялся, то кривил лицо, то ругался, то переходил на крик. Иногда он умолкал на полуслове, в самых неожиданных местах, как часто делают африканцы. Он говорил неестественным голосом, словно выступал на сцене, понимая, что его язык (надо отдать ему должное, отличавшийся яркостью выражений и богатством словарного запаса) – это его топор, его мачете, инструмент, позволяющий ему держать в руках весь городок и манипулировать сенатором и прочими местными шишками.

Его слова, как сгустки лавы, разливались по полупустой комнате и улетали прочь, к дальним целям. Тело его оставалось неподвижным, словно кокаин действовал на него избирательно, затрагивая лишь голову и заставляя выпученные глаза метать громы и молнии. Его жирная туша была идеально, без единой складки, упакована в мохер и шелк – примерно раз в два месяца к нему приезжал портной из фирмы Berluti для примерки и подгонки новых костюмов. Белая сорочка со стоячим воротником и вышитыми черными нитками обшлагами, распахнутая на груди, открывала зуб каймана; рукава он засучил так, что стали видны часы (две пары на одной руке) и браслеты. Наряд дополняли черный жилет, черные брюки, белые носки и лакированные мокасины с помпонами, объеденными собаками. На полу рядом с кроватью валялись два пустых стаканчика из-под йогурта.

М’Билял сделал Гарри знак приблизиться и погладил его промежность. Гарри выдержал взгляд его налитых кровью глаз и с усилием улыбнулся. Как долго еще ему удастся продолжать этот маскарад?

Как и всякий раз, когда он встречался лицом к лицу с М’Билялом, то есть ежедневно, его не покидало ощущение, что перед ним – существо высшего порядка, настолько его лицо излучало энергию и хитрость. Ум и злобу. Он вдохнул поглубже и сказал:

– Добрый день, Хозяин.

– Здравствуй, сынок. Помнишь главный урок, который тебе преподал Папа Билял?

– Уметь быть жестоким.

– Отлично! А теперь рассказывай…

Богатство Гарри – это его память. Он говорил тихим голосом, четко, но без театральщины произнося каждое слово и не упуская ни одной детали, что свидетельствовало о наличии у него определенного дара рассказчика. Этот талант проявлялся в нем все ярче с каждым днем, в том числе благодаря чтению того самого толстенного русского романа, от которого он с трудом отрывался и от полусожженной обложки которого его кожа пропахла гарью. Он даже взял за правило вставлять, не всегда к месту, в свои отчеты некоторые выражения, позаимствованные у автора романа, чем приводил М’Биляла в изумление. Несмотря ни на что, тот продолжал строить в его отношении далеко идущие планы. «Лет через десять я сделаю его своим заместителем. Я усыновлю его и превращу в настоящего сына дьявола. Мне только надо помочь ему стать палачом собственной проклятой расы».

Гарри доложил обо всем, что заслуживало внимания. Обрисовал общую обстановку, перечислил все сделки, совершенные мелкими дилерами, пересказал все слухи.

Этим утром он особенно подробно остановился на выведенных из строя камерах видеонаблюдения, которых насчитал двадцать четыре штуки. Заключительная часть его рассказа была построена на игре света и тени, которая и составляет прелесть жизни.

– Ты узнал, сколько времени им понадобится, чтобы все починить?

– Твой приятель из техподдержки городской инфраструктуры говорит, что не меньше пары месяцев. У них нет запасного оборудования, его придется заказывать. Если что, он нас предупредит.

– А что насчет камер, которые они собирались установить на бульваре? Там, где Билял-драйв?

– Об этом больше нет и речи. Похоже, они отказались от этой идеи.

– Прекрасно. Значит, в ближайшие два месяца нам ничто не грозит. А что там за история на автобусной остановке?

– Бородатые парни из новеньких излупили мальчишку-лицеиста. Сказали, чтобы впредь не читал ничего, кроме Корана. Родители собираются переводить его в другой лицей. Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Полиция прибыла на место с опозданием на пятнадцать минут.

– Бородачей надо слушаться. Ты знаешь, что я сейчас с ними работаю. Без них теперь никуда, и они мне нужны. Особенно теперь. Они за всем следят. Кто о чем думает, кто что читает. Смотрят, чтобы девушки не выходили на улицу без хиджаба. Пусть стараются. Об остальном позаботимся мы. У каждого своя работа. Помни, сынок, верить никому нельзя.

– Я помню, Хозяин.

М’Билял взял мобильник и набрал номер из сохраненного списка. На экране высветилось имя. Для Гарри это был сигнал уходить, но он успел заметить, что М’Билял звонит одному из своих новых партнеров, марокканцу из Торбея-Пирога.

– Иди, поцелуй Папу на прощание, – сказал М’Билял, откладывая телефон в сторону. – Я ведь тебя люблю. Если тебе понадобится телка, только скажи. Видал новенькую? Бледнокожую, с крестом? Да, кстати, вот, возьми…

– Спасибо, Хозяин.

Мобильник Биляла все звонил и звонил. Гарри положил голову ему на плечо, закрыл глаза и выбросил из головы все мысли. Он вдыхал звериный запах мохера, и на него веяло фермой, Африкой, крытым пальмовыми листьями саманным домиком его покойного отца. Он никогда не видел этого дома и знал о нем только понаслышке, как и о стране высоких деревьев и женщин у реки с их сладкими ароматами. У них была коза, и корова, и черный баран, и собаки цвета земли. Ему так хотелось вернуться туда и жить там в окружении животных. Мобильник умолк; звонивший повесил трубку. Мышцы Биляла под костюмом напряглись и снова расслабились. Гарри поднялся, кивнул, прощаясь, сунул в карман две банкноты и устремился вниз по лестнице. «Когда-нибудь, когда-нибудь я уйду. Я уйду далеко-далеко, как можно дальше. Я уйду туда, где буду чувствовать себя дома».





11




Вилла «Тамариск», Ла-Марса, Тунис

На прошлой неделе я чуть с ума не сошел от страха. Рим не вернулась домой, и несколько недель от нее не было ни слуху ни духу, хотя я подарил ей мобильный телефон и положил на него достаточно денег. Однажды вечером, устав мерять шагами свою спальню, я послал ей эсэмэску. Ответа я не дождался. Я чуть не рехнулся. Похоже, поселив ее у себя, я совершил чудовищную глупость. Я понимал, что любой прокурор-салафит способен обвинить меня в педофилии, но главное, я чувствовал, что мое душевное равновесие необратимо поколеблено. Рим научилась виртуозно играть у меня на нервах.

После самоубийства Валентины меня постоянно тянуло к девочкам-подросткам. Они сменяли друг друга через более или менее длительные промежутки. Love Is A Losing Game… Никаких проблем это не создавало – ни им, ни мне. Валентина воплощалась поочередно в каждой из них, и этот транзит всегда проходил безболезненно. Я не страдал. Валентина никогда меня не покидала.

Но с Рим все пошло не так.

Она пугающим образом походила на мою жену. Она была так на нее похожа, что, впервые войдя в мою спальню и увидев фотографию Валентины, решила, что это она. Мне все больше нравились ее странности, ее манера разговаривать, ее наивность, истинная или напускная, ее юношеская самоуверенность… Иначе говоря, ситуация постепенно выходила у меня из-под контроля. Я осознал это в тот день, когда почувствовал покалывание в области сердца.

Рим не стала воплощением Валентины; она жила вместо Валентины. И это меняло все. Из-за ее развязности, ее отсутствия, ее молчания у меня все чаще подскакивало давление. Рабски привязанный к мобильному, я ждал от нее эсэмэс, которых все не было; мне не удавалось собраться с мыслями; я мучил себя бесконечными вопросами. Это был ад. Меня не покидало ощущение, что меня, не спросив, запихнули в машину, которая на полной скорости несется прямо в бетонную стену. За рулем сидит Рим, она же давит на газ и, разумеется, успеет выскочить перед самым столкновением.

На третий день, около двух часов ночи – стояло полнолуние, но луну закрывали облака, – я сидел и листал какие-то идиотские журналы, когда под окнами послышался шум мотора, а затем раздались шаги на лестнице. Она явилась – губки бантиком, ни малейшего смущения, оживленная, веселая, в прекрасном настроении. Как будто так и надо. Она излучала сияние. Забыв тревоги, из-за которых у меня болело сердце, я все ей простил. Хотя она не нуждалась в моем прощении. Она вела себя как ей нравилось и вытворяла что вздумается, а при мне оставался мой возраст. Что я мог? Только смириться.


Рим умирала с голода. Я приготовил омлет и открыл бутылку тунисского вина. В ту ночь она сказала мне, что хотела бы жить во времена хиппи: «Колесить по дорогам и курить траву, как Керуак и его подружки». Я возразил, что у Керуака было не так много подружек, и решил, что надо обязательно рассказать ей об Ибн Араби, этом Керуаке мусульманской Испании и теоретике суфизма, но было уже поздно, и я не стал выкладывать на стол этот козырь, сообразив, что его лучше приберечь для более удобного случая.

Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что Рим уже ушла в лицей. Вскоре ко мне в дверь постучала ее тетка, хранительница мавзолея. Она пожаловалась, что к ней приходит все меньше паломников, и попросила о помощи.

– Сколько вам нужно?

– Триста евро.

Эта сумма равнялась двум минимальным зарплатам в Тунисе, а я боялся скандала. И совершил ошибку – еще одну. Я надеялся, что никто не узнает о ее приходе ко мне. По соседству со мной жили рыбаки, которые вели довольно безалаберный образ жизни. Мечеть они не посещали, а возвращаясь с рыбалки, выкидывали в канаву пустые пивные бутылки. Казалось, им вообще плевать, что происходит вокруг. Я дал ей эти деньги. В свою очередь, Рим говорила ей, что поселилась у меня, чтобы готовить мне еду и убирать дом. Когда я рассказал Рим о визите ее тетки, она страшно разозлилась и обозвала ее жирной ленивой вруньей. Злилась она и на меня – за то, что я так легко поверил «профессиональной гадалке». «К тому же, – добавила Рим, – она намного богаче тебя!» Она еще какое-то время дулась и даже грубила мне, но постепенно все вошло в норму.





12




Торбей, пригород Парижа, Франция

Метрах в двадцати от «виллы», на той же стороне улицы, был припаркован фургон. Прежде чем толкнуть дверь чугунной решетки, Брюно обернулся и показал водителю фургона средний палец. «Смотри не замерзни там». Последние события с очевидностью доказали, что в работе полиции есть существенные недостатки. Это не способствовало улучшению общей атмосферы. Старик, озабоченный безопасностью своего подразделения и своих людей, предпринял ряд мер: заставил сменить все коды доступа, ограничил до минимума использование мобильных (якобы защищенных от взлома) телефонов и так далее. Фургон на улице входил в организованную им систему самообороны. Внутри здания установили камеру видеонаблюдения и разместили двух часовых.

Брюно пришел за пять минут до назначенного времени. Старик остановил его в коридоре, чтобы расспросить об отце.

– Он умер в больнице?

– Нет, дома. Один.

– В тот день, когда я потерял своего отца, – сказал Ламбертен, – я в первый раз понял, чем он для меня был.

– Почему-то понимание самых важных вещей приходит к нам слишком поздно…

В бумагах отца Брюно нашел адресованное ему неотправленное письмо, в котором отец просил его не разводиться. «Он на меня сердился. Почему я не объяснил ему, что на самом деле произошло?»

Пока он хоронил отца, вся «вилла» обсуждала сведения, полученные из интернета и из офлайна: результаты слежки и прослушки, отчеты информаторов. Все сводилось к тому, что в районе Торбея-Пирога нарастает напряжение: отмечается повышенная циркуляция потоков кеша и кокаина и неожиданный всплеск уличной преступности.

– Мальтийские коллеги, – сказал Брюно, – сообщили мне о двух недавних убийствах. Один – мигрант, второй – рыбак.

– Наркотрафик с Ливией? – спросил Ламбертен.

– Вероятно.

– Подобные дела не входят в нашу компетенцию. Тем не менее, – продолжил Ламбертен, – во многих отчетах упоминается именно мальтийский канал. Кроме того, идут разговоры о туннеле Ленди…

– Это по пути на стадион «Стад де Франс», на шоссе А1, если ехать в Руасси.

– В этом туннеле совершают нападения на послов, которые едут в аэропорт встречать очередного министра. Классика жанра…

– Не совершают, а совершали: в последние два месяца в туннеле не зарегистрировано ни одного ограбления.

– Вы успеете до отъезда на Мальту заглянуть в Тор-бей – Большой Пирог? Хорошо бы туда наведаться, хотя бы под видом туриста!



Коллеги предупредили его:

– Смотри в оба. Имей в виду: ты окажешься на территории в девяносто гектаров, до которой рука королевской власти попросту не дотягивается. В этом пузыре живет двадцать тысяч человек. Торговые центры далеко, а из всех средств связи с внешним миром есть только один автобусный маршрут. Население отоваривается на рынках. Правда, есть один супермаркет «Франпри», но он в основном используется как отмывочная контора. Работает один день в неделю, да и то не каждую.

– Безработица?

– Чудовищная. Те, кому повезло, работают охранниками в Орли. Город контролируют три семьи марокканцев (в том числе одна, связанная с сенатором от Торбея) и два малийских каида. Все это с молчаливого согласия муниципальных советников, бывших коммунистов.

– Исламисты?

– Пока на вторых ролях, хотя их влияние растет. Но настоящая власть в руках мафии. Два мафиози построили себе роскошные виллы в департаменте Сена и Марна и ворочают делами оттуда, через своих подручных. Ни один государственный институт не работает. Нет не только комиссариата полиции, нет даже почты. Никаких магазинов. Одна халяльная мясная лавка. Владелец – решительный мужик.

– С ним можно встретиться?

– Тебе дадут номер его мобильного. Он со своими служащими держит круговую оборону. С тесаками в руках. Нормально действуют только начальные школы и одна неполная средняя, но только в дневные часы. После шести вечера наступает время наркоторговцев. Большой Пирог превращается в Запретный город.

Брюно припарковался на стоянке внешнего бульвара, вышел из машины и накинул на лицо капюшон. Его охватило ощущение нереальности происходящего. Город в чистом поле, к которому не ведет ни одна дорога. Между зданиями тянулись узкие заасфальтированные тропки, а сами здания напоминали кости, брошенные небрежной рукой на игровую доску.

Жилые кварталы Торбея-Пирога представляли собой хаотическое нагромождение приземистых скособоченных строений, окруженных заросшими сорной травой пустырями и образующих пестрый лабиринт. «Можно подумать, их проектировал псих, обкурившийся гашиша». Брюно шагал мимо уродливых домов самых психоделических расцветок – воплощенной мечты архитектора, получившего средства на реализацию своих бредовых фантазий. «Где-то я читал, что архитектор мечтал построить город для детей. Проблема в том, что через сорок лет дети выросли и больше не играют в мячик, предпочитая калаши». Он заранее готовил себя к одиночной миссии, но и вообразить не мог, что вид этой бесформенной застройки нагонит на него такую тоску.