Макбет

– Как бы то ни было, – сказал Геката, – я хотел поговорить с тобой о Макбете. Я беспокоюсь за него. Он изменился.

– Правда?

– Я боюсь, он подсел. Впрочем, это вовсе не удивительно – как ни крути, а этот наркотик, как никакой другой, вызывает дикую зависимость.

– Пауэр?

– Да. Но не та сила, что в порошке. А настоящая, реальная власть. Я не рассчитывал, что он так быстро подсядет. От нравственности и сочувствия он уже избавился, теперь власть – его единственная любовница. Ты же слышал его интервью по радио. Уличный мальчишка, безотцовщина метит в бургомистры.

– Но ведь на практике у комиссара полиции больше власти, чем…

– Пока Макбет занимает пост комиссара, он постарается передать полномочия администрации города и лишь потом согласится стать бургомистром. Попомни мои слова: Макбет мечтает полностью заполучить власть над этим городом. Прямо сейчас он считает себя непобедимым. И ему кажется, что он сладит и со мной.

Бонус удивленно уставился на Гекату, а тот, положив обе руки на набалдашник трости, внмательно изучал в зеркале собственное отражение.

– Да, Бонус. Это тебе следовало бы рассказать мне о том, что Макбет собирается открыть на меня охоту. Именно за это я тебе и плачу. А сейчас ты своим маленьким камбалиным мозгом пытаешься сообразить, откуда мне это известно. Давай, спрашивай.

– Я… э-эм… Откуда тебе это известно?

– Он сам сказал это по радио, и ты тоже это слышал.

– Мне показалось, будто он сказал, что, в отличие от Дункана, не считает арест Гекаты первостепенной задачей.

– А когда это политики рассказывали нам по радио, чего они собираются делать ради своих избирателей? Он вполне мог сказать, что не только создаст рабочие места, но и арестует Гекату. Обычно политики обещают все на свете. Вот только говорил он не для избирателей, Бонус. А для меня. При всем честном народе Макбет начинает передо мной лебезить и угодничать. А таких следует опасаться.

– Ты считаешь, что он хочет втереться к тебе в доверие, – Бонус взглянул на Гекату, чтобы убедиться, что угадал верно, – и надеется, что тогда ты потеряешь бдительность и подпустишь его поближе? И тогда он нанесет удар?

Геката вырвал из бородавки на щеке черный волосок и принялся внимательно разглядывать его.

– Несомненно, я мог бы прямо сейчас уничтожить Макбета, но я столько вложил, чтобы посадить его на это место. А невыгодные вложения я ненавижу больше всего в жизни, Бонус. Поэтому я хочу, чтобы ты выяснил, в чем именно заключается его план. – Геката всплеснул руками: – А вот и Ал со смокингами! Давай-ка подберем с такими рукавами, из которых твои длинные загребущие руки не будут особенно торчать.

Бонус сглотнул:

– А вдруг мне не удастся этого выяснить?

– Значит, ты мне больше не пригодишься, дорогой Бонус. – Эти слова прозвучали легко и весело, в них не было ни единого намека на угрозу.

Геката улыбался, и за этой улыбкой Бонус силился разглядеть хоть что-то. Но видел лишь пустоту. Мрак и холод.

– Смотрите на часы, – приказал доктор Альсакер, подняв перед лицом больной карманные часы на цепочке, – расслабьтесь. Ваши руки и ноги наливаются тяжестью, вам хочется спать. Вы засыпаете. Вы проснетесь, только когда я произнесу слово «каштаны».

Ввести ее в гипноз было просто. Настолько просто, что Альсакер несколько раз проверил, не притворяется ли она. Каждый раз, когда он приезжал в «Инвернесс», Джек, портье, вел его в номер, где одетая в халат Леди уже ждала его. Другой одежды она не признавала. От постоянного мытья ее руки покраснели, и хотя, если верить ее собственным словам, наркотиков она не принимала, по ее зрачкам доктор догадывался, что она находится под воздействием какого-то вещества. Госпитализировать ее Альсакеру не разрешили, хотя в психиатрическом отделении больницы ему было бы проще держать под контролем ее сон, питание и лечение, а кроме того, там он смог бы более пристально следить за ее поведением.

– Начнем там, где в прошлый раз закончили. – Альсакер взглянул в свои записи – не для того, чтобы вспомнить что-то, такие ужасные подробности забыть было невозможно. Он смотрел в записи, желая еще раз убедиться, что она рассказала ему именно это. Вначале история казалась обычной, подобное происходило в этом городе на каждом шагу. – Безработный пьющий отец и жестокая мать со склонностью к депрессии. Вы выросли возле реки в месте, которое сами называете помойкой или крысятником. В прямом смысле. Вы рассказали, что одно из ваших первых воспоминаний – это крысы, плывущие к вашему дому на закате. В детстве вы думали, что живете в крысиной норе, спите в их кровати и едите их еду, а когда они забирались в вашу постель, вы понимали, почему они кусаются.

– Они брали то, что принадлежало им, – тихо и спокойно проговорила она.

– И то же самое говорил ваш отец, приходя к вам по ночам.

– Он брал то, что принадлежало ему.

Альсакер пробежал глазами по строчкам. Он не впервые слышал о насилии, но в этом рассказе было нечто… особенно тревожное.

– В возрасте тринадцати лет вы забеременели и родили ребенка. Ваша мать назвала вас шлюхой и потребовала утопить приплод шлюхи, как она это назвала, в реке. Но вы отказались.

– Я хотела сохранить то, что мне принадлежало.

– Вас с ребенком выгнали из дома, и первую ночь вы провели у первого встреченного вами мужчины.

– Сначала он сказал, что убьет ребенка, если тот не прекратит плакать, и я взяла ребенка в постель. Но потом он сказал, что ребенок смотрит на него и мешает сосредоточиться.

– А пока он спал, вы украли у него деньги и еду.

– Я лишь взяла то, что мне принадлежало.

– И что именно принадлежит вам?

– То, что есть у других.

– Что произошло потом?

– Реку осушили.

– Леди, что произошло потом?


– Здесь построили несколько фабрик. В город начали съезжаться рабочие. Я стала зарабатывать больше. Как-то раз в гости ко мне пришла мать. Она рассказала, что отец умер. Легкие. И что смерть его была мучительной. Жаль, что меня в тот момент рядом с ним не было – вот как я ей сказала. Я бы с радостью понаблюдала, как он мучается.

– Леди, вы ходите вокруг и не отвечаете по существу. Что случилось с ребенком?

– Вы замечали, что лица у младенцев с каждым днем меняются? Однажды девочка стала похожей на него.

– На вашего отца?

– Да.

– И что вы тогда сделали?

– Я дала ей побольше молока, и она заснула, а перед сном радостно мне улыбнулась. Потом я взяла и ударила ее головой о стену. Оказалось, что голову очень легко разбить – вы знали об этом? Человеческая жизнь такая хрупкая.

Альсакер кашлянул:

– Вы сделали это, потому что лицо ребенка напоминало вам об отце?

– Нет. Но так у меня, по крайней мере, появилось оправдание.

– Значит, вы и прежде обдумывали такую возможность?

– Разумеется.

– Почему этот поступок был настолько очевидным?

Она на миг умолкла. Ее зрачки вдруг расширились, и Альсакер подумал вдруг о лягушачьих яйцах и о головастике, который пытается выбраться из плодного яйца.

– Если хочешь достичь цели, ты должен научиться жертвовать теми, кого любишь. Когда тот, кто взбирается на вершину в одной связке с тобой, слабеет, нужно либо постоянно подбадривать его, либо перерезать веревку.

– Почему?

– Почему? Если он упадет, то потянет в пропасть и тебя. Хочешь выжить? Тогда позволь рукам совершить то, чего страшится сердце.

– Убить того, кого любишь?

– Подобно Аврааму, который пожертвовал Исааком, своим сыном. Пусть прольется кровь. Аминь.

По спине у Альсакера пробежал холодок. Врач сделал несколько пометок.

– А что там, на вершине, что так манит вас туда?

– На вершине – вершина. Доберись туда – и окажешься выше всего и всех на свете.

– Неужели без этого никак не обойтись?

– Нет, конечно, можно оставаться внизу. В грязи. На затопленном берегу реки. Но если полез наверх, то назад пути нет, и выбираешь между вершиной и пропастью.

Альсакер отложил в сторону ручку.

– И ради вершины вы согласны пожертвовать всем, что имеете, даже самым дорогим. Получается, что выживание важнее любви?

– Естественно. Но в последнее время я начинаю понимать, что без любви люди не могут. Поэтому для меня выживание обернется смертью, доктор.

Ее взгляд внезапно прояснился, и Альсакер даже решил, что, возможно, психозом Леди не страдает. Впрочем, скорее всего, это результат гипноза или временного пробуждения. Альсакер и прежде неоднократно видел подобное. Пациент, переживающий сильный психоз или глубокую депрессию, вдруг оживлялся, как утопающий, который собирался с силами и выплывал на поверхность. Родственники больного и неопытные психиатры на несколько дней преисполняются надежд, однако затем пациент прикладывает все усилия, чтобы лишить себя жизни, или вновь погружается во мрак. Но нет, в случае с Леди такое пробуждение было результатом гипноза, потому что ее глаза тотчас же затянулись похожей на лягушачье яйцо пленкой.

– Тут в газете пишут, что после твоего интервью все только и ждут, когда ты выдвинешь свою кандидатуру на пост бургомистра, – сказал Сейтон.

Расстелив на журнальном столике газету, он принялся стричь ногти, стараясь, чтобы они падали не на пол, а на газету.

– Пусть пишут, – сказал Макбет, посмотрев на часы. Тортелл должен был прийти десять минут назад.

– Ну так как, шеф, вы и правда будете баллотироваться? – Он надавил на ножницы, и от указательного пальца отлетел кусок ногтя.

Макбет пожал плечами:

– Такой шаг надо хорошенько обдумать. Кто знает, может, со временем я начну иначе воспринимать все это.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула миленькая, но злоупотребляющая косметикой Присцилла:

– Господа, он пришел.

– Отлично, зови его сюда, – Макбет поднялся, – и принеси нам кофе.