Лемминг Белого Склона

…Хродгар присел рядом с вождём и первым делом поднёс ему ковш подогретого вина с яблоками. Седой отпил, прокашлялся и кивнул в сторону Орма:

— Думается мне, тебя что-то беспокоит, Эриксон! Поведай нам свои сомнения и тревоги.

— То дело нетрудное, — прохладно улыбнулся Орм. — Меня беспокоит, Арнульф хёвдинг, что ты часто скрываешь от нас свои замыслы, и можно подумать, что ты не доверяешь собственным людям или даже — прости на слове! — боишься их. Боишься нас. Это было бы оскорбительно, не будь ты сам Седой Орёл, сын Ивара Хромого.

— Грустно слышать мне такие речи, — нехорошо усмехнулся Седой. — Впрочем, продолжай.

— Я не спрашиваю тебя, зачем тебе в Льосвик, ибо то не моё дело, — голос Орма звенел, как перетянутая струна, лицо расплылось в медовой улыбке, а в прищуренных глазах сверкало ледяное сердце айсберга, — но никак не могу понять, причём тут мы все. Коли ты нуждаешься в пышной свите, отчего бы так сразу и не сказать? И зачем нам уходить вглубь острова, когда мы могли бы обогнуть Эрсей южным или северным путём? Зачем ты отослал Крака?

— Начну, как скверный ученик, с последнего вопроса, — без промедления ответил Арнульф, — отослал Крака, чтобы кое-кто не поддался искушению вернуться на корабль, подобно людям Мара Тощего, вечная ему память. И не надо мне здесь изображать оскорблённую честь! — возвысил голос вождь, обводя взглядом совет. — Из вас половину я вижу впервые, о многих наслышан, и не только доброе. Меня предавали побратимы и соратники, не раз и не два, я давно уже не верю в клятвы и честное слово. Почему? Кьятви Мясо вам бы пояснил, но теперь ему будет трудно это сделать.

Арнульф замолчал, дал знак Хродгару. Тот снова поднёс вождю вина.

— Почему же мы не могли достигнуть Светлой Бухты, обойдя Эрсей по юго-восточному краю? — говорил дальше Седой. — Потому что нас там кое-кто ждёт. Тебе ли не знать, Орм Белый, племянник Сигурда Кнудлинга, покровителя Эрсея, что по волнам Ванвика и Вёрмвика ходят сторожевые драконы из Ванхёрга, лангаскипы, по сотне человек на борту? Сколько таких кораблей держат у Ванхёрга? Три, четыре? Да и в Зелёной Бухте обычно стоит «Ландорм» со ста двадцатью бойцами! Наше счастье, что весной его вытащили на берег для починки и до сего дня не закончили работ… И на северо-западном крюке нас бы не ждала удача. Все знают, сколько мелей да рифов тянется вдоль Лангстронда через Рёст и Мёст. На пустом корабле мы бы ещё проскочили, но наше славное корыто, набитое добычей, здорово просело бы и зацепило бы брюхом подводную скалу. Крак — отличный кормчий, но он не всесилен. И не говорите, что, мол, у нас на борту два колдуна да клабатер в придачу! Кому ведомы козни морских троллей, тот удержит скакуна красноречия на дворе благоразумия.

Что же до того, зачем мне в Льосвик, то здесь нет никакой тайны, друзья мои. Скажите мне, каково ваше ремесло? Каждого из вас? Прежде всего? Ну, братья?..

— Мы — викинги, — ответил за всех Форни Гадюка, хотя был целителем.

— Мы — викинги, — эхом откликнулся Арнульф, — мы — волки бури секир. Свинья ищет злата и серебра, волк ищет стали. Вепрями мы побывали, там же, в Светлой Бухте, станем хищниками моря. Там, братья, нас ждёт враг, с которым мы схватимся на равных. Это прежде всего мой враг, не скрою, но и вы добудете себе чести на сходке железных клыков! Я не взываю к вашему безрассудству, братья, — только к вашей доблести.

— Кто этот враг, о котором ты говоришь с придыханием? — осведомился Унферт Алмарец.

— Белый Волк на «Белом Соколе», — загадочно произнёс Арнульф.

— Хэй, благородные мужи! — не слишком вежливо перебил вождя Хаген. — Я, конечно, прошу прощения, но там… короче, у нас гости.



Хаген без труда узнал Торфи сына Фроди, самого крепкого бонда в округе. Тот сидел на коне, покуривал трубочку да поплёвывал по сторонам. На боку висел оббитый железом щит, у седла приторочено копьё. Под расшитым плащом тускло поблёскивал ормбрюн, чешуйчатый доспех. Видно было, что Торфи пришёл сюда воевать, а не говорить. При нём было дюжины четыре людей, в том числе и вооружённых рабов. Хаген узнал нескольких, но виду не подал.

— Здравствуй ты ныне, достойный сын Фроди, — со смехом приветствовал его Арнульф.

— Откуда ты меня знаешь? — насторожился бонд.

— Ну как же! — притворно изумился вождь. — Кто же не знает держателя Грённстада! Помнится, ты, Торфи бонд, был добр к убогому старику Афи, и потому сегодня Арнульф Седой, сын Ивара Хромого, пощадит тебя и твоих людей. Отпусти народ по домам, и передай прочим бондам в Мёсендале, чтобы не спешили навстречу гибели. Таков мой тебе добрый совет.

Смешно и жалко было смотреть на Торфи сына Фроди. Хозяин оглядывался на своих, недоверчиво крутил головой. Протирал глаза, как последний дуралей. Не мог узнать в этом статном седобородом господине под алым знаменем ничтожного старикашку в лохмотьях. И дело было не в том, что седовласый старец сменил латаную дерюгу на меховой плащ, а дырявый колпак — на песцовую шапку с крупным малахитом во лбу и беличьим хвостом сбоку. Потом вспомнил, как ветхий дед рубил его людей у корабельного сарая.

Вспомнил и окровавленный атгейр в старческих руках. Орлиный коготь служил ныне посохом Арнульфу Иварсону.

Торфи открыл рот, трубка выпала под копыта коня. Торфи закрыл рот. И снова открыл.

— Ты убил десять человек на моём дворе! — воскликнул он. — Ты и этот щенок-рыболов!

— Убили бы и больше, да времени пожалели! — засмеялся Седой. — Впрочем, это действительно было не слишком учтиво с нашей стороны. В память о давней приязни хочу ныне заплатить тебе выкуп за потерю работников! Сто гульденов — идёт?

— Сто гульденов? Ха! — оскорбился Торфи. — Я не стану носить в кошельке мёртвых друзей!

— Точно? — осклабился Арнульф. — Ты уверен, хозяин?

Торфи задумался.

— Тысячу гульденов! — потребовал он.

— Тысячу и за своих не дам, — фыркнул Арнульф. — Триста!

— Семьсот, — сбавил Торфи.

— Пятьсот гульденов здешней чеканки, — бросил Арнульф, уже не улыбаясь. За его спиной скрипела тетива: Форни решил уладить вопрос побыстрее, — это последнее моё тебе доброе слово. Бери, проваливай или наш Гадюка поделится с тобой ядом. А, Форни?

— Охотно, — подмигнул стрелок, беря бонда на прицел, — говна не жалко.

— Ладно, старик, твоя взяла… — вздохнул Торфи.

Тогда вождь отсчитал, сколько положено, ссыпал в мешочек и бросил Хагену: снеси, мол. Юноша как мог почтительно передал деньги бывшему хозяину. Заметил среди челяди бородатого Торда. Того самого, что просил внука королей отнести его член до ветру. Хаген подумал было спросить бородача, сломать тебе, что ли, нос, но тот внезапно опустил глаза и спрятался куда-то за спины товарищей.

«Ну и верно, — подумал Хаген, — одно дело — Ингмар Высокий Замок, и другое — какой-то дремучий Торд. Убогий пасынок Моховой Долины…»

А Торфи добавил:

— Ещё я скажу тебе пару слов, сын Ивара! Уж не знаю, зачем ты идёшь в Мёсендаль, но ратную стрелу уже пустили по острову. Мало тебе удачи будет, коли ты пойдёшь на север. Ополчение Вёрмдаля собирается в Вермундгарде, туда же пойдут люди со Сторкнеста. Там тебя ждёт тысяча бойцов, подумай об этом! А с запада, с Гудволлира, придёт ещё полтысячи. Бонды не столь беззубы, как тебе может показаться!


— Зачем ты мне всё это говоришь? — прищурился Арнульф.

— В память о верной службе дедушки Афи. Бывай, сэконунг! Удачи тебе желать не стану.

— Ступай, Торфи бонд, — процедил Арнульф, — и больше не попадайся мне на пути.

Когда ополчение скрылось, вождь объявил:

— Всё, сворачивай лагерь! Вперёд, на северо-запад. Там и дорога ровная…



Под вечер Моховая Долина осталась позади. Продолжать путь в потёмках никто не счёл хорошим делом. Выбрали для ночёвки более-менее сухое место, развели огни, расставили дозоры. Невстейн Сало принялся было за стряпню, но Арнульф его остановил:

— Есть одно дело, с которым мы и так слишком промешкали. А потом уж постарайся на славу, Невстейн, ибо сегодня будет тризна по павшим братьям. Эй, вы, отродья троллей! — гаркнул на бывших рабов. — Рано расселись. Выройте яму — большую, широкую яму! В ней должно поместиться тринадцать… нет, четырнадцать человек. И натаскайте камней — потом сложите курган.

— Так ведь темно… — пробормотал кто-то из работников.

— Ройте яму на пятнадцать человек.

Приникшие бедолаги принялись за работу. Между тем викинги снаряжали в последний путь павших соратников: снимали с телег, обмывали, одевали в лучшие наряды, какие захватили в Эрвингарде, собирали им в котомки еду на день пути, и, разумеется, чистили их оружие и брони. Братья Скампельсоны позаботились о двоюродных родичах, Вестарсонах, Фрости — о своём друге и сопернике Гильсе, Утред Бык — о побратиме Торвиде, Унферт — о земляке Иринге. Хотя Унферт и принял веру в Белого бога, не противился исполнять языческий обряд: во-первых, сам Иринг держался старых обычаев, а во-вторых, иониты также предавали мёртвых земле, а не огню. Хаген готовил к путешествию за грань мира живых Энгуля с Островов, вспоминая его рассказы о грибах-надберёзовиках. Эх, повеселился ты, йокульсеец, нет слов — пал одним из первых… Свегдир Ожог наряжал Рати Копчёного.

— Мы с ним оба получили прозвища, когда штурмовали Арильон в Форналанде, — говорил Свегдир, расчёсывая жёсткую бороду мертвеца. — Там был замок, где заперлись южане. Хороший замок, добротный, но потолки, как водится, деревянные. Вот мы под вечер туда пробрались — думали ворота открыть нашим. Ага — стерегли ворота как молодую жену, ничего не вышло. Тогда Рати придумал устроить пожар. Мы до глубокой ночи возились: таскали солому, бересту, смолой мазали. Потом подожгли. Красиво горело, жарко. Своды обвалились, дыму — как у тролля в жопе, все орут, всё падает, пылает… Открыли-таки ворота, вылезли, наших зовём, а они стоят, как столбы — мол, куда, в печку эту лезть?! У меня с тех пор полморды всмятку и борода слева не растёт, как мох на дереве. Рати тогда хорошенько прокоптило, месяц благоухал, окорок свиной… А добычу поутру собрали. Золотишко поплавилось, но, как ведомо всякому, не горит огонь прилива! Помнишь, Рати, сын Брока? Помнишь, треска ты копчёная?..

По старому страшному ожогу катились редкие слёзы, точно капли плавленого золота.

Когда поодаль от стоянки, в мягкой болотистой земле, раскрылся влажно блестящий зев Нижнего мира, Седой повелел притащить Кьятви.

— Развязать? — спросил Модольф.

— Нет нужды. Пожалуй, свяжи покрепче.

— «Орла» ему врежет? — предположил Торкель.

— Не, утопит, — отмахнулся Хаген.

Арнульф обманул ожидания обоих. Осмотрел Кьятви, захохотал:

— Э, да это мясо протухло! Слушай, Кьятви. Ты, верно, хотел бы искупить содеянное?

Бывший хёвдинг сперва не расслышал. Не поверил. Потом отчаянно закивал.

— Ну-ну, не дёргай башкой — отлетит до времени. Ты заплатишь за своё предательство тем, что сослужишь одну службу. Что ты мычишь? А — готов ради меня на всё? Но мне от тебя ничего не надобно, вот в чём штука. Зато моим людям наверняка пригодится слуга на том свете. Как уж ты с ними договоришься об оплате — дело твоё. Счастья тебе на пути!

Затем Арнульф Седой столкнул бывшего побратима в яму. Лицом вверх.

Все обомлели. Застыли, точно каменные истуканы на курганах. В могиле чавкало: то Кьятви пытался встать на ноги, верещал и визжал, как боров под ножом. Он умолял, чтобы его убили. Как угодно: железом, камнем, огнём, водой, верёвкой, зубами, голыми руками… Мясо исходило бессловесным криком, что звучал для Арнульфа слаще златострунных арф.

— Играй похоронную, Фрости! — велел наконец Иварсон. — Хаген, Торкель, несите сюда вон тот большой щит и положите его на этот жирный кусок дерьма. Так, хорошо. Теперь, друзья, мы усадим и уложим наших павших братьев за этим столом, и пусть ничто не потревожит их покой. А ты, — обратился к бывшему невольнику, — ты, которому копать было темно, ляжешь пятнадцатым. Кьятви будет слугой, а ты, как и прежде, — рабом. Давай-давай, шевелись!

— Это уже слишком, — вступился за беднягу Вади. — Славная шутка, хёвдинг, но, кажется, она несколько затянулась. Все всё поняли, правда, Халли?

Халли бросился в ноги Седому, дрожа и плача:

— Пощади…

Арнульф двинул ему ногой по скуле, брезгливо вытер сапог о человечье лицо:

— Скажу жрать говно — сожрёте. Скажу прыгать в бездну — прыгнете. Скажу в жопы друг друга долбить, как дятлы, — выдолбите. Ты так ничего и не понял, Вади с острова Фалькей? До конца похода вы для меня не люди. Это для щитовых девиц ваши жизни, честь и свобода чего-то стоят. А, да что с вами говорить, полудурки. Не скули, Халли, всё хорошо, я пошутил. Вытри сопли. Играй же, Фрости!

Заунывные звуки волынки неслись над Мёсендалем. Им отвечали выпь и коростель. В братской могиле, в волглом земляном зале, собирались на последний пир мёртвые викинги. Там они будут пировать девять ночей на костях и мясе Кьятви, хозяина «Трудгельмира», крепкого драккара, сожжённого в Зелёной Бухте. Затем их будет судить Хельгрим, мрачный владыка подземного мира. Он будет опрашивать их самих, их мёртвых родичей и знакомых, а также их духов-покровителей. Из чертога Наттингвеллир они направятся туда, куда укажет сей неподкупный знаток закона. Хаген будет молиться, чтобы судья был не слишком суров и дозволил им пройти по хрустальному мосту-радуге в светозарный Вельхалль.

Туда, где храбрые пируют до конца времён.

Хаген будет молиться даже за Кьятви Мясо, но, конечно, никому в том не сознается.

— Лучше было бы вас похоронить в огне, — усмехаясь, словно выбеленный солнцем череп, говорил Арнульф, — тогда бы валькириям легче было бы вас отыскать. Что же — только в этом я, ваш конунг, виноват перед вами, братья! Никто из вас не ранен в спину, кроме Лейкнира Ледника, но Ледник изрублен со всех сторон. Теперь же я выделю вашу часть добычи. Она не столь велика, как вы заслужили, но на том свете сочтёмся. Поделите между собою полторы тысячи гульденов — это ваша доля! Фрости, Хаген, у вас лучшая память из всех, словно вы приручили Мунина, и на вас я полагаюсь больше, чем на свои записи. Ныне я стану произносить имена, а вы запомните их, чтобы потом пересказать мастеру-резчику: о каждом из павших соратников будут выбиты руны на памятных камнях в Гравике!

Арнульф замолк. Плакала в ночном воздухе волынка. Не таили слёз бородатые мужи. Седой вздохнул, перевёл дыхание и добавил глухим, старческим голосом:

— И сердечно прошу прощения у Мара Тощего, сына Дюггви, хозяина снеки «Дюфнар», за неумную шутку про десять гульденов. Братьям деньги дарят, а не одалживают, тем более — в рост.

Фрости заиграл тише — и печальнее. Хаген стоял по правую руку вождя, склонив голову. Шёпотом повторял имена, вырезал их кровавыми рунами на сердце и на костях. Тринадцать воинов. Тринадцать имён. Тринадцать камней на сердцах близких.

— Мар Тощий, сын Дюггви с Клиндтхольма, хёвдинг.