Лемминг Белого Склона

Во мгле морской.

Много бы дал

За твою благосклонность,

Только не ведаю,

Есть ли надежда?





Замолчал. Казалось, весь мир затих. Лишь сердце стучало гулко и постыдно.

Девушка отвернулась, смущённая. Поднесла пальцы к губам. Послышался тихий всхлип.

— Неужто так скверно? — попытался пошутить Хаген.

Альвёр взяла его за руку, глядя в глаза. Она плакала. И улыбалась.

— Мне никто не читал стихов, — прошептала она. — Ну… никто. Никогда.

Хаген погладил её по голове, словно кошку. Молчал. Просто не знал, что бы сказать.

— Скоро праздник Хлорриди, — Альвёр шмыгнула носом, Хаген протянул ей платок, — вечером после пира я отвечу скальду на вопрос. Приходи за ответом на сеновал.

И добавила лукаво:

— Только не пей сверх меры и не ешь чеснока!

Тут Хаген засмеялся, как безумец, неудержимо и звонко. Не мог успокоиться. Все окрестные совы на него разозлились, потому что его дурацкий смех распугал всю добычу. Но уж это были их совиные трудности.



Тот вечер Альварсон вспоминал, сидя, связанный, на борту «Курочки», пока судно шло прочь от разорённого Сельхофа.





3


Викинги Атли Ястреба грабили в Стораде — земле между Боргасфьордом и фьордом Эмунда. Сельхоф стал первой их жертвой, и, уж конечно, не последней. Просто самой лакомой.

Пленных и добычу разместили на двух кораблях Буссе Козла — рыболовной «Щепке» и «Курочке», которой не повезло стать в тот день на якорь у Сельхофа. Кроме того, взяли пару лодок — на всякий случай. Викинги шли вдоль побережья, разоряя самые богатые дворы: сперва на Западном Ухе, потом зашли в Смавик, затем посетили несколько селений Восточного Уха. Там к ним присоединились люди Мара Дюггварсона на ясеневой снеке. Судя по разговорам, местные собрали ополчение и попытались дать отпор, но викинги разбили передовой отряд бондов, после чего спешно вернулись на ладьи, подняли паруса и вышли в открытое море. Драккар Ястреба, который так и назвался — «Хаук», шёл впереди, за ним следовали шесть захваченных у бондов суден с добычей и пленными, замыкала цепь снека. Теперь всё зависело от ветра: посадить на вёсла достаточно людей Атли не мог себе позволить.

Пленных везли со связанными руками и ногами. Руки освобождали дважды в день: поесть, попить и сходить до ветру. Справлять нужду приходилось прямо с борта у всех на виду, но уж это мало кого заботило: тут выжить бы. Впрочем, были и такие, которые предпочли смерть: бросались на викингов, прыгали за борт, отказывались есть. Им поначалу не мешали сводить счёты с жизнью, но потом Атли приказал усилить охрану: мол, мы многовато работали вёслами и топорами, чтобы лишиться товара! Тогда и кормить стали насильно, и вылавливать отчаявшихся из волн, и бить — больно, беспощадно, но не калеча и не уродуя, особенно молодых девушек. Последних даже не насиловали. Нечего портить товар, да и некогда.

Хаген поначалу тоже думал умереть. Думал слишком долго. Потом приметил шхеры слева по борту. Подумал, что, может, и умирать не придётся, коль сделать всё с толком. Сидеть приходилось долго, целую вечность, но на каждый захваченный корабль викинги не ставили больше четырёх-пяти человек: при хорошем ветре — достаточно, чтобы вести судно. Нож и пояс у него, конечно, забрали, но вот бритву в голенище не нашли. Хаген благополучно перерезал путы на руках, размял кисти, пока никто не видел, а с наступлением сумерек освободил ноги, перегнулся через борт и исчез в тёмных водах.

Его заметили на снеке. Выловили. Не говоря ни слова избили так, что он до конца жизни носил шрам над левой бровью. Потом вернули на «Курочку». И там он лежал, тихий и окровавленный, как рождённый до срока младенец. Морская соль в воздухе немилосердно жгла раны.

— Поплачь, не стесняйся, — сказала ему Ингрид, жена мёртвого Буссе, наложница Атли, — станет легче, — и приложила тряпку к рассечённой брови.

Впрочем, возможно, Хагену только так показалось. Но, разумеется, плакать он не стал. Не из гордости: просто не мог. Не было сил. Ни на что.

Рабы на «Курочке», бывшие жители Сельхофа, поначалу обнадёживали друг друга, что весточка о гибели их хутора уже достигла столицы, что Арнгрим конунг уже наверняка собрал войско и двинулся вдогонку, что разбойников скоро настигнут, жестоко проучат, а потом, мол, мы все вернёмся на родные берега. То было неслыханное дело, чтобы викинги грабили так близко от Сторборга, и всем казалось, что это страшный сон. И Хаген тоже надеялся. Хотя и знал в сердце своём, что — нет, от конунга помощи не будет. И всё же до последнего мига чаял увидеть на виднокрае драконий нос. Но когда корабли вышли в открытое море, невольники поникли духом. Теперь стало не важно, послал ли Арнгрим конунг подмогу.

На китовой равнине следов не бывает. Как знать, куда двинется «Ястреб».

А «Ястреб» летел на восток. На парусах, полных западного ветра. Пересекал Северное море. Тогда Аслак Смола, бывший хусман, предположил, что дело скверное:

— Думается, нас везут на Эрсей.

Это никому не показалось хорошей новостью. Все в Стране Заливов были наслышаны о рынке рабов Эрвингарда на острове Эрсей. Если у бонда или этелинга невольник оставался человеком, хотя бы и поражённым в правах, и косо смотрели на тех хозяев, кто забавы ради измывался над рабами, то в иных странах и нравы были иными. В Эрвингарде для пленника начинался страшный Эстервег — Путь на Восток. И кончалась жизнь. Ибо говорили сведущие люди, что в Кериме и землях за ним спрос на белокурых рабов, а особо — рабынь, куда как велик, а вот участь невольника на Востоке мало чем отлична от участи узников Хель, Страны Мёртвых, и легче лишь тем, что мучения не длятся до конца времён.

Потому все пленники с ужасом ожидали конца морского пути.

Но когда, после трёх недель скитаний по волнам, ветер утих, в обречённых сердцах вновь забрезжил свет надежды. Благословенный штиль распахнул над морем синее осеннее небо. Проклятый штиль заставил Атли связать корабли канатами и пересадить часть рабов на вёсла.

Вызвался и Хаген. Ему даже сперва протянули весло, но вожак не просто так звался Ястребом. У него был зоркий глаз и прекрасная память.


— Желаешь причаститься гребного труда и вернуть свободу? — презрительно склонив голову набок, Атли осмотрел юношу, прощупал мышцы на руках. — Этого не будет! Больно ты хлипок, чтобы сидеть за веслом. И я не забыл, откуда у тебя этот шрам, маленький ублюдок. Не надо было купаться без спросу. Хоть полсотни марок я за тебя выручу.

Единственным, что порадовало Хагена, было то, что Бранд Свистодуй тоже вызвался — и получил по морде. Жаль, не веслом. Хаген не мог простить бывшему приятелю попытки к бегству — тогда, при разорении Сельхофа, пока был жив Буссе Козёл.

Себе же не мог простить малодушия. Благородный человек умрёт, но не станет рабом. Он, Хаген сын Альвара, внук королей, — стал. Умереть оказалось слишком трудным делом.



Вот показались кручи на Хаугенбрекке. Вот по правому борту возникли утёсы островка Киль. Вот подул юго-восточный ветер, завешивая небо серой овчиной облаков, и не стало нужды в гребцах. На Киле всех пленников, кому посчастливилось взять в руки весло, ссадили на лодки:

— Теперь зовите себя счастливыми! Я, Атли Ястреб, знаю, как надобно исполнять законы моря. Тот, кто сподобился сесть на гребную скамью, не зовётся рабом. Вы свободны и можете убираться, куда пожелаете! Но пусть ваши фюльгъи да хамингъи хранят вас от новой встречи со мной, ибо каждый из вас дорого мне обошёлся.

Два скейда, по восемь человек в каждом, ходко удалялись, преодолевая ветер. Счастливчики спешили покинуть Киль, бешено работая вёслами, пока не передумал Атли Ястреб. Ибо ведомо, что воля властного человека бывает переменчива, подобно осеннему ветру.



В тот же вечер человечье стадо выставили на торги. Викинги сплавили разом без малого полторы сотни душ, не считая прочей добычи. За каждого мужчину местные работорговцы давали от восьмидесяти до ста сорока марок, за женщину — от ста до ста восьмидесяти, порою же — и все двести. За старшую дочь Буссе бонда, белокурую Ингу, Атли получил целых тридцать гульденов. Утешило ли золото скорбь Ингрид по дочерней доле?

Хаген не знал.

Его самого взяли, как и думал Атли, за полсотни марок. Бейли Бейлисон по прозвищу Репа, знатный каупман и большой знаток людской скотины, вначале и вовсе хотел дать тридцать — за этого дохляка и медяка жаль, себе в убыток торгую, кому он нужен, но тут кто-то из людей Атли сказал так:

— Если его отмыть, он станет красавчиком, герре Бейли. С пушистыми волосами и гладкой кожей. И узенькой дырочкой в жопе. Ну, на счёт последнего я не уверен — Атли не дал опробовать, — добавил викинг под общий хохот, — но, думается мне, ты можешь выручить за него полсотни гульденов червонного золота. На Эстервеге всегда найдётся любитель мальчиков!

— Ладно, дам пятьдесят! — объявил раскрасневшийся от смеха купец.

— Идёт, — нехотя кивнул Атли.

— Хэй, острослов! — голос Хагена звучал хрипло и тихо, но викинг обернулся. Юноша глядел ему в глаза с дерзостью смертника. — Навози своё имя, чтобы я проклял тебя перед смертью!

— Меня зовут Ингмар Хювборг, и мне не страшны проклятия прыщавого мужеложца!

— Не в Вельхалле мы встретимся, Ингмар Хювборг, но в преисподней Хель, — пообещал Хаген.

Ингмар замахнулся было, но Бейли — новый хозяин — неожиданно прытко и крепко перехватил занесённую руку:

— Вы его и так побили, пока везли, так что не смей портить товар. А ты, милый юноша, — обратился купец к Хагену, ласково улыбаясь, — если ещё раз откроешь рот без позволения, сам вырежу тебе язык. И выбью зубы. Немой тоже может быть рабом, да и мужеложцам в Кериме это нравится. Без зубов трудно будет откусить колбаску, которую тебе станут совать между губ.

Все дружно заржали. Хаген же побледнел, затем покраснел. Не от страха, не от стыда — от бессильной ярости, что выжигает сердце лесным пожаром, превращая в пепел всё на пути. Лишь закопчённые камни да чёрные комли мёртвых древ дожидаются зимы. Но — молчал. Чуял, что этот господин в плаще, отороченном песцом, с пальцами, украшенными перстнями, с багровым лицом и мелкими глазками барсука, — слов на ветер не бросает.

А сам Хаген предпочёл бы скорее ослепнуть, чем онеметь.

Немой скальд — что может быть страшнее?



Атли какое-то время гостил в Эрвингарде, пока его добычу продавали и перепродавали. Кого-то из бывших жителей Сельхофа приобрели местные бонды, других, и в том числе Бранда Свистодуя, забирали на торговые суда, отбывающие на все четыре стороны, но чаще — на Эстервег. Всё меньше оставалось знакомых лиц, порою неприятных в Сельхофе, но ставших родными за месяц морского пути. Горе и неволя объединили тех, кто в бытность домочадцами Буссе не всегда здоровался друг с другом. Теперь иногда не могли сдержать слёз. Куда ещё занесёт судьба? Где придётся сносить унижения? Хорошо, коли в Стране Заливов или на островах, или даже в Эйреде — там, говорят, и рабам неплохо дышится. Но и каменное сердце содрогнётся от жалости к тем, кому суждено отправиться в жаркие восточные земли! Даже Бейли кивал с пониманием и позволял товарищам по несчастью обняться перед разлукой.

Осенние торги были в самом разгаре. Скоро Хаген остался один — прочих людей с Сельхофа быстро разобрали. Дни проходили в угрюмом молчании — лица сменялись, имена не задерживались в памяти, не было сил на разговоры. Каждый, кто стал товаром на невольничьем рынке, был отмечен тавром немоты, согбен горем, убит неволей. Тьма в глазах. Мгла. Тяжкий туман.

Спустя пару недель купили и Хагена. За целых сто марок. Вместо с парой десятков парней из сарая Бейли. Невольникам освободили ноги, выстроили в два ряда и погнали через весь город, на север. Там вывели за ворота и направили глинистой дорогой дальше, на запад. Впереди на коне ехал, надвинув широкую шляпу на брови, высокий бородатый муж. Его сопровождали полдюжины челядинцев с копьями и дубинками, да собаки, норовившие цапнуть за ногу.

Скоро дошли до каменной ограды хутора. Перешли по мосту ручей. Хаген тоскливо глянул вослед течению. Ручеёк вольно бежал на юг, к бухте Грённхафн. К морю.

— Слушайте, вы! — возвысил голос человек в шляпе. — Теперь я ваш хозяин. Моё имя Торфи Фродарсон, а это — мой двор, где вы будете жить и работать. Люди говорят, что я не склонен к излишней жестокости, но это не значит, что у меня дрогнет рука наказать кого-то из вас. У меня, сразу скажу, большие замыслы касательно расширения хозяйства, а там, где большие замыслы, там и большая работа. Тем, кто хорошо покажет себя за три года, я обещаю свободу и земли в Мёсендале, которые мы с вами должны привести в пригодное состояние.

И добавил с кривой усмешкой:

— Добро пожаловать в Грённстад.

«Добро пожаловать в Хель, — подумалось Хагену, — лучше бы сразу убил».





4


Афи звали старого раба. Он не так давно жил в Грённстаде, но успел снискать уважение прочих домочадцев и хорошее отношение хозяина. Он жил на речном причале, недалеко от хутора, и летом ловил рыбу в море. Туда же отправили работать и Хагена. Торфи бонд в первый же вечер стал расспрашивать новых рабов, кто что умеет делать, и Хаген сказал, что рыбачил у прежнего хозяина. Тогда Торфи определил его на фискебот:

— В Зелёной Гавани люр ловится и поздней осенью. Ступай под начало Хаки. Там поглядим.

Хаки был владельцем фискебота, верным хусманом Торфи и неплохим человеком. Кроме него и Афи, на причале жили трое вольноотпущенников, двое наёмников да старая рабыня. Она была родом из сааров и плохо говорила на Скельде, но хорошо готовила, стирала одежду и чисто прибиралась. Со стороны даже могла показаться, что здесь живут не рабы, а большая дружная семья. Но Хаген всё равно озирался по сторонам, обдумывая побег.