Лемминг Белого Склона

— Какие штуки? — спросил Хёгни.

— Наливай да пей, — приказал Фарин.

Юнга пожал плечами и выпил. Не то чтобы он очень любил пиво, но раз уж такое дело…



Пару дней торчали в Гламмвикене. Фарин ждал южный ветер: не хотел идти на вёслах. Хёгни облазил всю пристань, перезнакомился со всеми стражниками, корчмарями и музыкантами. Даже чуть не подрался, но всё обошлось: молодых дуралеев разняли. А на рассвете третьего дня Хеннинг Вихман доложил скиперу, что — да, наконец-то, сурд-сурд-вест.

— По местам, ублюдки! — ревел Гьяллахорном сын Фритьофа, мигом преобразившийся из милого портового пьянчуги в хёвдинга ватаги мореходов, купцов и бойцов, истинных викингов, у которых морская соль — в крови. — Подтяни ванты! Ставь парус! Крепи «старуху»! Поднять якорь! Эй, лейдсогеман, дуй сюда, потом доблюёшь, — отчаливаем! Карту хоть не просрал? Эх ты, пить не умеешь — Сигмару больше не наливать! Так. Все в сборе? Хёгни юнгман на месте?..

— Ты уж проследи… — попросил Альвар.

— Ага, ещё слезу пусти! — захохотал Фарин. Альвар хотел врезать ему по морде, но вместо этого махнул сыну рукой:

— Удачливо странствуй, счастливо вернись, удачи тебе на пути!

Вихман что-то шепнул на ухо юнге. Тот удивлённо поднял брови. Вихман уверенно кивнул.

— Троллю в зад! — крикнул Хёгни в ответ.

Альвар пару мгновений хлопал глазами. Потом расхохотался.



Хёгни провёл в море два лета подряд. На север возили металлы — болванки, слитки, заготовки, в алмарских портах оставляли для особых покупателей «всякие штуки»: детали для хитрых механизмов, которыми во фьордах не пользовались, но чуть южнее платили по-королевски. Обратно везли сельдь, зерно, соль, прочую снедь, а также пеньку, сукно, меха, китовый ус, моржовый клык и крепкие кожи морских зверей. Всякое изведали в пути: и попутный ветер, и шторм, и штиль, и даже настоящий бой: «придурки из Аскефьорда», как обозвал их Вихман, думали легко поживится за счёт коротышек, но в итоге сами бежали на своей снеке, недосчитавшись пятерых. Отличился и Хёгни: стукнул одного веслом по лысой башке, отвлёк от кормчего, а потом подоспел Сигмар лейдсогеман с топором… В награду Хёгни получил хороший боевой нож, скрамасакс, который потерял кто-то из удиравших горе-викингов. Но больше поразился Хёгни, когда увидел, как сражается Хеннинг Вихман, одноногий клабатер с крабовой клешнёй. Даже будучи калекой, стернман оставался проворным и могучим бойцом.

Хёгни восхищался и завидовал.

Кормчий же наставлял юнгу в морском деле. Свой когг, свою «Скеглу» он знал и любил, как мало какой муж — свою супругу. Хёгни по слову Хеннинга подтягивал и отпускал ванты, вязал узлы, проверял канаты, конопатил борта и трюм, даже пару раз стоял за кормилом. Учил его Хеннинг и как предсказывать погоду по виду облаков, как измерять глубину лагастафом, как узнать направление по звёздам и полёту птиц. Втроём с Сигмаром они сидели за картами да приборами: разными мерилами, солярстейном, новомодной смотровой трубой, которую, правда, Хеннинг презрительно называл «курьим оком». Пришлось, конечно, и драить палубу, и сидеть до окоченения в краканесте.

— Гляди, малый, сам не закаркай, — шутил Фарин.

— Или яйца не снеси, — вторил Вихман, — они тебе ещё пригодятся!

И все ржали. А громче всех — сам Хёгни.

В алмарских портах юноше не особо понравилось: дымно, сыро и хмуро даже в погожие дни. Теснота и беднота, кругом грязь и вонь, копоть и свиное дерьмо. Хмурый народ: надвинутые шляпы, серые и тёмные одежды, взгляды исподлобья, даже дети какие-то угрюмые. Вместо улыбок — презрительно скривлённые губы. Вместо слов — разрубленные черви.

А надо всем — тени крестов и чугунный гул колоколен Белого бога.

И бритоголовые жрецы в одеждах старух. И страшное Слово Божие.

— Неуютно, пожалуй, тут живётся, — заметил Хёгни, когда «Скегла» отчалила.

— Мы просто неудачно зашли, — возразил Фарин. — Зимой здесь веселее.

— Некогда было иначе. Думалось мне, что хоть в этих морях избегну Распятого бога, — задумчиво молвил клабатер, прозревая сквозь трубочный дым иные, далёкие берега.

— Откуда ты, Хеннинг Вихман, из каких краёв? — спросил его Хёгни чуть позже.

Кормчий смерил его холодным, усталым взглядом:

— Я ничего не скажу тебе, Хаген Альварсон. Не теперь. Но когда-нибудь мы встретимся с тобою снова, в тех далёких землях, через сотни зим, и тогда ты получишь прядь из моей саги. А нынче забудь мои слова и просто считай меня старым безумцем, как это свойственно юнцам.

Юнец ничего не понял, но и ничего не забыл.

А на островах Северного моря и в Хлордвике, самом крупном городе Митфольда, ему понравилось. Там тоже было довольно грязно и смрадно, не то что в подземных чертогах двергов, но во всяком случае — просторно. Морской солёный ветер вольно разгуливал, где хотел: смешивал запахи, разрывал туманы, вздымал дымы, нёс прохладу и свежесть. Люди не ютились в каменных коробах, в домах-курганах, а селились дворами, большими и малыми, широко разбросанными по берегу. Даже в Хлордвике было именно что людно, а не тесно, хотя и там город застраивался плотно, улицы были узкими, вымощены криво, а то и вовсе — никак, ходить приходилось по щиколотку в грязи. К тому же поселение было разбито крепостной стеной, которая, правда, больше напоминала покосившийся забор.

Но всё равно там казалось веселее, чем в Алмаре. Северяне, вопреки тому, что прослыли суровым народом, улыбались искренне и широко, смеялись и шутили много и часто, как правило — громогласно, хотя временами и весьма неизысканно. Ну да Хёгни было не привыкать: сам той же породы. Всё восхищало его в этих людях: гордая поступь, крепкая стать, открытые лица, блестящий лёд улыбок, острый, хищный взор. «Ха! — подумал Хёгни. — Похоже, в этой стране даже у рабов спина не гнётся! Каждый ходит, словно конунг! Нелегко, пожалуй, здешнему владыке сладить со своими людьми». Девушки бросали любопытные взгляды на медноволосого паренька, странного юнгу, что на голову перерос прочих моряков со «Скеглы».

— Ты глянулся местным ивам пива, — толкнул его локтём в бок Бели Белый, почти одних с Хёгни лет, — вперёд, в наступление, славный герой!

— …и пусть обагрится твоё копьё кровью сотни девственниц! — мрачно пошутил Ингви Большая Снасть. — Ты, вроде бы, их рода?

Хёгни неловко улыбался, смущался и прятал глаза. Девчонки хихикали.

На обратном пути видели айсберг, чей расколотый лёд играл на солнце синим и зелёным. Видели пёструю лаву леммингов, что изливалась в море со склонов Брунавикена в безумном порыве. «Твои родичи, Хёгни?» — смеялся Бели, а Сигмар серьёзно доказывал, что лемминги прыгают в воду, чтобы доплыть до Курьего Острова — всякому ведомо, что там у них альтинг.

— Ты, лейдсогеман, муж неразумный, — шепелявил старый Гимли Серый Гусь, — пойди сверьси с картами! На Хенсей тинг у курей. Пошему, как ты думаишь, он так зовётси?

Все смеялись, а Сигмар Пустая Чарка — громче всех.


Не до смеху стало, когда увидели в устье Хримсфьорда, как кашалот сражается с кракеном. А «Скегла» летела, расправив крылья парусов, прямо на них. Море вскипело, волны подбрасывали когг, словно мальчишки — мяч, пенные водовороты всасывали само небо, а чудовищные противники утробно ревели и рвали друг друга в клочья.

— На вёсла, ублюдки! — кричал Фарин, бросаясь к реям. — Очистить палубу! Пиво — за борт! Э, Вихман, ты готов? Хёгни, Бели, спустить парус!

— Нет! — страшно зарычал с кормы Вихман. — Возьми другой галс! Полрумба на запад. Хёгни, сюда. Живо! На, придержи! Сейчас переменится ветер. Проскочим, волей Нюрада! Хэй-йя!

Хёгни принял кормило, навалился всем телом, аж в глазах пошли пятна. И показалось ему: туман обволок Хеннига Вихмана, исчез рулевой, и лишь очи сверкали грозой над миром. А потом исполинская рука, обросшая раковинами да водорослями, развернула корабль, и вихрь туго ударил в паруса, грозя разорвать полотно…

— Проскочили, — Фарин криво улыбнулся занемевшим лицом, — клянусь бородой Нюрада и грудью Кэльданы, проскочили!

— Теперь главное шоб крякин не погналси, — сплюнул Гимли.

— Хэй, Ари, поди сюда, — хрипло позвал Хеннинг, — смени меня. Путь знаешь? Ну и ладно…

— А ты куда? — обеспокоился скипер.

— Пойду поблюю, — осклабился через силу стернман, — у меня, знаете ли, морская болезнь.

Однако блевать клабатер не стал, а спустился в трюм, залез на койку и провалялся до темноты. Хёгни послали проведать его, пока Ари, помощник кормчего, стоял у руля.

— Что это было? — спросил юнгман. — Что ты сделал?

— То, что должно, — сказал Вихман в пустоту, — древние чары клабатеров, за которые надо платить. Это ничего, иные и больше платили. У твоего народа также есть тайные чары, но… — тут кормчий обернулся и взглянул на Хёгни со странной тоской, — да хранят тебя боги, Хаген Альварсон, от этих чар. Ибо проку от них всё меньше.

— Ты уже второй раз называешь меня Хагеном. Почему?

— Мы пока на родине предков твоей матери. Здесь твоё имя чаще звучит именно так.

— Я думал, мы в море, — пробормотал Хёгни.

— Краб тоже думал, — отвернулся к стенке стернман, — да его съели под пиво, — потом поворочался на тюфяке и добавил, — впрочем, мало кто может сказать, что море — его родной край.

«Когда-нибудь у меня будет право на такие слова», — пообещал себе Хёгни.



За первую поездку ему ничего не заплатили, да он и не настаивал. А в следующем году по возвращении в Гламмвикен юнгмана ждал крепкий ремень китовой кожи с затейливой медной пряжкой.

— Носи, заслужил! — похвалил сам скипер.

К поясу прилагался кисет с огнивом и простенькой трубкой, а также деньги: шестьдесят марок серебром. Это было жалование юнги: морякам платили по двести. Впрочем, Хёгни и от этой платы хотел было отказаться. Хеннинг ухватил его клешнёй за ухо:

— Бери, засранец, а то удачи не будет. Прогневаешь и Нюрада, и Кэльдану, и фюльгъев, и дис, а больше всех — нас, товарищей своих, и особенно — меня! Не смей воротить мышиную морду от тех, с кем ходил на одном борту. Никогда не смей!

— Да я… да вы… да я не имел в виду… — лепетал Хёгни под дружный хохот, — герре Вихман, да я за тебя… за всех за вас!.. в огонь, и в воду, и кракену в пасть!

— Ну-ну, кракену в пасть, — ухмыльнулся Бели Белый, — кракен от такого лакомства сдохнет!

— И сам ты вонючка, — сказал Хёгни.

Тут его поддержали не менее дружным хохотом, потому что Бели действительно редко мылся, любил ходить в грязи да саже, за что его и прозвали Белым.

Прощаясь с ватагой, Хёгни благодарил сердечно Фарина Фритьофсона, Сигмара Пустую Чарку и прочих моряков, а больше всех — Хеннига Вихмана. Напоследок полюбопытствовал:

— А что это у тебя одна нога, герре стернман? Вторую акула откусила?

— Не акула, — буркнул Вихман. — Шлюха портовая. Мало-де заплатил. Вот такенные у неё были клыки. Клянусь тебе всеми асами и ванами! Ты сам-то как на счёт шлюх?

— Никак, — смутился Хёгни и попытался отшутиться, — денег жалко.

— Оно и правильно. Ну, бывай здоров, родич конунга! Пойдёшь с нами в третий раз?

— Пойду, коль судьба!

— Коль судьба… — эхом отозвался Вихман.





5


Вот Хёгни сравнялось четырнадцать зим. Осень кончилась. А за несколько дней до Йолля его отец, Альвар Свалльвиндсон, увидел сон, от которого проснулся в поту. И до рассвета не ложился. Финда выспрашивала: что, мол, привиделось тебе, милый, и тот сказал одно лишь слово: