Крылья бабочки

Трейси усадили за большой круглый стол, застланный узорчатой скатертью, она оказалась аккурат напротив синьоры Розы и Марко, который улыбался тепло и искренне, но без какого-либо подтекста. Разговор не прекращался ни на мгновение, даже несмотря на обилие и потрясающий вкус угощений. Свежая чиабатта и подсушенная в печи брускетта, взбрызнутая оливковым маслом и посыпанная чесночной пудрой; кростини с соусом песто и хрустящая пита с кунжутом и ароматным маслом; мягкие сыры и острые колбасы; запеченные мидии и нежнейшая, нарезанная тонкими ломтиками, рыба. Фаршированные грибы, огромные креветки, свежие овощи — стол был уставлен всевозможными закусками, а ведь еще даже не подавали основные блюда. Трейси уже чувствовала себя сытой, а Селия с дочерями принесли огромное блюдо с пастой лингуини и морепродуктами в сливочном соусе, каннеллони, начиненные окунем и брынзой, и телятину с лимоном и каперсами. Рядом с Трейси сидел Энцо, который вполне сносно объяснялся на английском, и мечтал уехать в Штаты, под крыло своего кузена. Он-то и объяснял ей замысловатые названия блюд и хитро посмеивался над ее заявлениями, что она больше не сможет проглотить ни кусочка, ведь их ожидал десерт.

Вопреки боязни быть непонятой и остаться за бортом общей беседы, Трейси органично влилась в компанию. Она ведь гостья, и всё внимание было сосредоточено на ней: если она чего-то не понимала, ей переводили. Мужья дочерей Селии и Сола не говорили по-английски совсем, а сами женщины только расхожими фразами. Зато синьора Роза изъяснялась практически без акцента — в Нью-Йорке она прожила полжизни.

— Трейси, надеюсь вам понравилась наша стряпня? — добродушно поинтересовалась Селия.

— Это потрясающе: я никогда не ела так вкусно и так много! — Трейси была совершенно искренна, чем вызвала всеобщий смех.

— А вы сами нравится готовить? — спросила Конни, тщательно подбирая слова.

— Признаться, не очень, — ответила Трейси, поощряя улыбкой ее старание задать вопрос верно. Ей понравилась Констанция, отчего-то сильно напоминавшая Шэрен. Не внешне: маленький рост, темные волосы, смуглая кожа — ничего общего с лучшей подругой, похожей на золотистое солнце. Но в Конни чувствовалась та же нежность и доброта — это располагало и покоряло.

— Не умеешь? — удивилась Фабиа. Старшая дочь Селии пошла в отца: высокая, статная, фигуристая. В ней ощущался стержень и характер.

— Не то, чтобы не умею, — начала Трейси, когда синьора Роза прервала ее:

— А мужчина? И для него не готовишь?

— Я много работаю, поэтому… — Она смущенно пожала плечами.

— Будь он итальянцем, ни за что не потерпел бы подобного, — шутливо пожурила Селия, а синьора Роза воскликнула:

— Она слишком худая, чтобы понравиться итальянцу! Правда, Энцо?

— Мама! — неодобрительно вскрикнула Селия.

— Конечно, ба, — отозвался Энцо и, лукаво улыбнувшись, воскликнул: — Вella donna! *** — Он восторженно поцеловал пальцы, открыто заявляя, что гостья — настоящая красавица. Трейси звонко рассмеялась. Энцо Динаре казался ей настоящим итальянским Казановой, точнее, он мог вырасти именно таким. Высокий, пока достаточно худенький, но очень привлекательный: карие глаза в окружении длинных черных ресниц, чувственные губы, изогнутые на подобии лука, высокие скулы. Энцо был красноречив и обаятелен и явно уже сейчас пользовался успехом у противоположного пола. Трейси ничуть не обидело замечание синьоры Розы, хотя в более чопорной компании его назвали бы беспардонным. Наоборот, Трейси чувствовала, что это дружеское подтрунивание — знак расположения: ее приняли, поэтому держались абсолютно свободно. Она бросила взгляд на Марко: он улыбался одними уголками губ и выглядел довольным. За столом он держался так непринужденно и уверенно, что она сама поверила, что они только партнеры.

— Марко, а твоя жена научилась готовить? — тем временем прокряхтела синьора Роза, поворачиваясь к внуку. — Помню в ваш первый приезд она не знала, как печь разжечь.

— Анжела прекрасно готовит, мать ее всему научила. — Марко встал на защиту жены, и Трейси понравилось это. Она верила, что если мужчина оскорбляет одну женщину, завтра он то же самое скажет о тебе. Марко никогда не говорил об Анжеле плохо. Но здесь была и другая правда: он оскорблял ее не словом, а делом. Каждую ночь, обнимая Трейси, шепча ей нежные слова, он унижал жену.

Синьора Роза отмахнулась от его слов, явно сомневаясь в талантах его жены, и спросила:

— А вы знакомы с Анжелой?

— Да, конечно, я знаю миссис Мариотти. — Всё, последнее сомнение растаяло — вряд ли любовница была бы знакома с женой.

Следующие пару часов беседа протекала по-семейному непринужденно и очень весело: Трейси казалось, что чем больше члены семьи Мариотти ели, тем больше и громче они разговаривали! Она сама больше не могла проглотить и крошки, поэтому к десерту даже не притронулась, а вот густым сладким вином откровенно наслаждалась.

Трейси больше не требовался переводчик: все, кто мог хоть пару слов сказать на английском, так и делали, чем веселили синьору Розу, которая между взрывами смеха откровенно призналась, что давно так хорошо не проводила время и нарочито грозно сетовала Марко на его редкие визиты. Итальянская речь плавно перетекала в английскую и наоборот — всё это было так живо, красноречиво и сопровождалось красочными жестами, что Трейси не составляло труда не терять сути разговора.

Она откинулась на спинку удобного стула, подставляя лицо теплому вечернему ветру: окна были распахнуты, а легкий тюль то и дело взлетал, напоминая о длинном итальянском лете, благодаря которому комнату наполняли запахи оливы и лимонных деревьев. Трейси вообще казалось, что в самом палаццо был такой же сад как и во дворе: зелень, цветы и деревья были важным элементом декора буквально в каждой комнате, а неровная облицовка сводов, штукатурка под старый стертый камень и массивные арки создавали впечатление, что они затерялись во времени и попали в средневековый замок, только мебель была современной. Как ей объяснила Селия: это маленький кусочек старой Сицилии, которую помнила синьора Роза.

За окном давно стемнело, и ночная прохлада наконец сменила духоту итальянского дня, нежно лаская кожу и озорно перебирая блестящие листья в мангровых зарослях, покрывавших высокие горы. Ночь скрывала это от людских глаз, но радовала стройным шелестом слух. Хозяйкой дома было принято решение продолжить ужин на воздухе: в саду быстро накрыли стол — хлеб, сыр, салями и вино. Разговор завязался о былом: синьора Роза вспоминала мужа, ругала Америку, отнявшую его у нее, и грустила о единственном сыне, который погряз в делах и стал не частым гостем в родном доме. Трейси было интересно послушать об Антонио Мариотти. Она никогда не спрашивала Марко о родителях, только знала, что живут они в Лас-Вегасе и занимаются игорным бизнесом. Большего он не говорил, а она не спрашивала, а вот сейчас с интересом узнала о его матери — уроженке Кливленда, — с которой Антонио учился вместе в Пенсильванском университете. О сложных временах для их семьи после ареста деда Марко; о том, как Антонио Мариотти не просто реабилитировал их имя, но и стал успешным и богатым бизнесменом. Потом разговор плавно перетек на самого Марко, и Трейси подумала, что пора уходить: вино ударило в голову, разносясь жгучей хмельной сладостью по всему телу, а он был так близко — сидел в соседнем плетеном кресле, если перекинуть ногу на другую сторону, то можно коснуться носком туфли его колена.

— О нет, — Трейси жестом показала Родриго — мужу Фабии, — который собрался вновь наполнить ее бокал рубиновым вином, что пить больше не будет. — Я, наверное, пойду в свою комнату. Я немного устала.

— Конни, проводи девочку, — мягко произнесла синьора Роза. Констанция улыбнулась и сразу поднялась.

— Не нужно беспокоиться, я помню дорогу, — заверила Трейси, но Сол Динаре велел дочери сесть и смеясь, что-то быстро сказал на итальянском.

— Идите, — махнула рукой Селия.

— Andiamo, Marco****, — Сол выразительно начал поторапливать его, и Марко неохотно подчинился. А Трейси вообще перестала что-то понимать.

— Трейси, мой муж хочет угостить Марко своим домашним ликером. Они проводят тебя, — пояснила Селия.

Пока они шли через сад по шершавой каменной дорожке, Марко коротко переводил увещевания своего дяди. Тот говорил про свои виноградники и фантастическое вино, которое Трейси уже попробовала, а вот Лимончелло — лимонный ликёр, — который он начал производить не так давно, напиток совершенно особенный, и она просто обязана составить им с Марко компанию. Трейси ни слова не понимала из быстрой речи Сола, но его энтузиазм был так заразителен, что ей ничего не оставалось как согласиться.

Вход в винный погреб был из кухни: они спустились по узкой деревянной лестнице и оказались в прохладном небольшом помещении, где находился какой-то садовый инвентарь и прочая хозяйственная утварь. Сол поманил их дальше, щелкнул выключателем, озаряя просторную комнату, наполненную пузатыми бочонками и стеллажами, желтым светом. Трейси не успела оглядеться, как послышался щелчок, и мир померк.

— Пробки выбило, — после короткого, но сочного диалога, сердито констатировал Марко. Видимо, он тоже больше не хотел угощаться алкоголем. Трейси единственная была с телефоном, поэтому включила фонарик и спросила:

— Где щиток? Я включу.

Она не успела и шага сделать.

— No-no, signorina. Io stesso! ***** — Сол аккуратно взял у нее телефон и пошел наверх. Как только круг света, который как сияющий ореол окружал его крепкую массивную фигуру исчез, Марко, стоявший чуть позади, обхватил Трейси за талию и крепко прижал к себе.

— La mia bella******. — Он скользнул губами по ее виску, Трейси повернула голову на бок и поймала его губы. Поцелуй был коротким — всего пара мгновений, — но жгучим до боли. — Не запирай дверь, я приду, — Марко обжег ее щеку горячим дыханием.

— Нельзя, — шепнула Трейси, он еще сильнее обнял ее, выбивая воздух из легких, затем резко отпустил, заставляя пошатнуться от потери опоры. Через секунду мир снова обрел краски, а Сол, громко причитая, спускался по лестнице. Он рассказывал что-то, затем откупорил высокую пузатую бутылку с жёлтой жидкостью и наполнил ею три бокала, висевших тут же, на подвесном поручне. Трейси не чувствовала вкуса, но восторгалась как можно более искренне. Она понимала, что принимать Марко — ужасно безрассудный поступок, но тело настолько истомилось без него и засыпать в его объятиях так приятно, что все обещания вести себя осмотрительно были забыты. Для Трейси даже во тьме сияло свое солнце.




Mio cara* - моя дорогая.



Stai attento** - осторожней.



Вella donna*** - красивая женщина.



Andiamo, Marco**** - давай, Марко.



No-no, signorina. Io stesso!***** - нет-нет, мисс. Я сам.



La mia bella****** - моя красавица.

Что для одного счастье, для другого боль

Марко пришел в спальню Трейси далеко за полночь. Луна висела так низко над горизонтом, что серебристый свет прекрасно освещал массивную кровать. Он подошел ближе, на ходу стягивая темную футболку и кидая ее на стоявший возле небольшого столика стул. Трейси крепко спала: белая простынь откинута в сторону, сорочка задралась, обнажая стройные ноги и черные кружевные трусики. Щелкнула пряжка ремня — Трейси заворочалась и перевернулась на бок, поджимая одну ногу к животу и демонстрируя упругие ягодицы. Марко улыбнулся: у нее была прекрасная фигура, но задница — вне конкуренции. Он полностью разделся и бесшумно лег рядом, склоняясь к ее лицу, рассматривая во сне.

В его жизни никогда не было места для чего-то светлого, искреннего, бескорыстного. Или ты, или тебя. Была преданность, которая по большому счету основывалась на уважении и страхе. Если тебя перестанут уважать или бояться — конец. А дружба, нежность, любовь — все с выгодой, с расчетом и ничего просто так. Ему нравилась жизнь, которую он вел: власть, деньги, риск. Трейси зевнула, пряча лицо в подушку, а Марко легонько провел пальцами по ее плечу, сбрасывая с него тонкую бретельку. Раньше он не предполагал, что может получать удовольствие, любуясь спящей женщиной.

У него было много любовниц с яркой, сногсшибательной красотой. Есть жена, с которой многое связывало. И не одну из многочисленных женщин, прошедших через его жизнь, — кто-то на годы, кто-то всего на час, — Марко не хотел сжать в объятиях и никогда не отпускать. Только глядя на спящую Трейси, его сердце замирало от нежности, а руки едва касались, чтобы не побеспокоить безмятежный сон, хотя он дождаться не мог, когда все разойдутся, и у него появится возможность снова быть с ней.

Трейси вздрогнула, когда пальцы Марко очертили ореолу соска, и открыла глаза.

— Ты пришел… — Она сонно улыбнулась, а он резко обхватил ее, притягивая, прижимая к себе. Его тело тут же отреагировало на ее манящее тепло, а сердце, еще секунду назад замиравшее от нежности, с силой ударилось о ребра, бешено колотясь от страсти. — Я так долго ждала, думала ты уже не придешь.

Марко задумчиво поцеловал ей плечо, потом перевернул, чтобы видеть лицо.

— Тебе хорошо со мной, Трейси?

Она долго молчала, впитывая в себя его ауру, насыщаясь абсолютно уникальной энергетикой. Потом провела пальцами по острым скулам, заглядывая в синие, почти черные глаза, позволяя рассмотреть всё самому. Трейси взяла его лицо в свои ладони и поцеловала, нежно и бережно, не давая признаний, но открывая свое сердце. Была ли эта любовь в каком-то общепринятом понимании она не знала, но определенно любила. Вопреки всему.

Утром, сразу после завтрака, Марко уехал в Палермо встретиться со старыми друзьями отца и навестить родню жены. Трейси, естественно, осталась в палаццо, но ее это не сильно расстроило: ночь прошла восхитительно, а сама Трейси чувствовала во всем теле ленивую расслабленность, поэтому отдохнуть и погулять по великолепной территории виллы было более предпочтительным, чем ехать в шумный город. Его она еще успеет увидеть: сегодня вечером Марко пригласил ее и свою младшую кузину с мужем послушать оперу. Этому желанию никто не удивился: ведь оперу он обожал, а театр Массимо считался лучшим в Италии и одним из самых больших в Европе. Грех было не воспользоваться возможностью послушать «Идоменей» Моцарта.

А пока Трейси наслаждалась прогулкой, устроенной ей Энцо и его маленьким племянником Майклом. Ей легче было называть его на американский манер, Микеле — слишком непривычно. Они обошли дом, прошли через душистый сад, пестревший спелыми плодами апельсинов и лимонов, яркими цветами бугенвиллии и гибискуса, спустились по ухоженной добротной дорожке, на которую падали могучие тени высоких статных кипарисов, и оказались в раскидистой тенистой оливковой роще.

Серебристо-зеленые кроны с шершавой корой, в трещинах которых угадывался суховатый древесный аромат, хотя вся роща буквально пропиталась травянисто-масляным духом: легкий запах листвы смешался с насыщенным фруктовым, который давали еще не зрелые, но уже ароматные оливки. Они гуляли меж деревьев по плотно утрамбованной земле, которая превратилась в полноценную дорожку. Энцо рассказывал, что осенью здесь будет кипеть работа: сбор урожая. В его семье всегда делали превосходное оливковое масло, но исключительно для себя, никакой коммерции.

Вернулись они к обеду, и виной тому стал не только голод, но и испепеляющая жара. Теперь Трейси понимала, что иногда сиеста просто необходима: солнце стояло в зените и светило так ярко и обжигающе, что заниматься физическим трудом было просто невозможно. Это не кондиционированный от макушки до пят Манхэттен.

Жареный цыпленок, легкий вегетарианский суп, свежий хлеб и овощной салат с оливковым маслом и специями — обед был не таким впечатляющим переменами блюд, как вчерашний ужин, но Трейси осталась сыта и довольна, а компания за столом казалась практически семьей. После она поднялась к себе в спальню отдохнуть от духоты и подготовиться к выходу в вечерний Палермо.

Марко вернулся за час до выезда, заставив понервничать готовых, облачившихся в вечерние туалеты спутников на сегодняшний вечер. Трейси надела длинное бледно-розовое платье, плечи и рукава которого состояли из невесомой сеточки, грудь обхватывал тугой лиф, а юбка расширялась от середины бедра. Волосы она собрала в тугой идеальный пучок, демонстрируя элегантные бриллиантовые серьги, подаренные Марко ночью в их номере, когда они были еще в Калабрии. Трейси знала: он будет доволен, что она надела именно их!

И это действительно оказалось так. Марко одобрительно скользнул по ней взглядом, предлагая руку, чтобы проводить в машину — все в рамках приличий, — но Трейси, даже через пиджак смокинга, ощущала исходивший от него жар. Значит, он находил ее сегодня не просто красивой, а невероятно сексуальной. В чем-то он был до сих пор наглым мальчишкой, которому нравилось задирать юбки вечерних платьев чопорных дам, делая их пленницами своего желания. Трейси это отчего-то смешило, пока она не подчинялась настолько, что отдавала себя всю, без остатка, делая все, что он попросит, и получая от этого удовольствие.

Вечер, плавно перетекший в ночь, прошел отлично: ужин в прекрасном рыбном ресторане, опера, затем они вчетвером пили вино в баре, находившемся в центре города на крыше одного из старых домов в греческом стиле. Ночной Палермо пах сладкими цветами, спелым виноградом и густым мятежным духом свободы. Он переливался и шумел, светился и радовался, горел вседозволенностью и очаровывал неподдельной искренностью.

Констанция с мужем, жившие в городе, решили не возвращаться вместе с Марко и Трейси в палаццо: дети остались с бабушкой, и их дом в Палермо остался в полном распоряжении изрядно захмелевших родителей. Их, естественно, никто не стал разубеждать: это позволило Трейси утонуть в поцелуях Марко, мчавшего на большой скорости к дому. Это был самый большой кредит доверия: Трейси всегда переживала, если за рулем сидела не она, и никому еще не позволяла сажать себя на колени и на полную выдавливать педаль газа. Марко она позволяла всё.

— Ты не должен здесь быть, — мягко пеняла она, когда Марко поднялся к ней в спальню. Было поздно — дом спал, но если вчера ночью все так увлеклись вином, что их греховная ночь прошла незамеченной, то сегодня всякое могло произойти, а рисковать и навлекать неприятности на Марко не хотелось. Это всё же его родственники, а Трейси они скоро забудут. — Мы уже завтра улетаем, потерпи.

Он провел рукой ей по спине, распуская волосы, целуя шею.

— Сколько здесь пуговиц! — изумился он, лаская обтянутую гладкой тканью круглую вертикальную стайку. — Помочь?

— Помоги, — ответила Трейси, напрочь забывая, что для удобства одиноких девушек сбоку вшита молния.

Марко медленно расстегнул пуговицы и осторожно стянул с плеч платье, оставляя его на бедрах, и обхватил ладонью округлую упругую грудь.

— Марко, нельзя, — поворачиваясь в его руках и заглядывая в глаза, уговаривала Трейси. Он крепко прижал ее к себе, зарываясь пальцами в волосы, потом потянул, приподнимая голову.

— Я никогда не отпущу тебя.

— Я никуда не ухожу от тебя, — улыбнулась Трейси.