Королевство

– Триста тридцать третий, – сказал худой мужчина, и я отметил про себя, что он даже на экран не посмотрел.

– Спасибо.

Когда я толкнул дверь номера 333, Шеннон уже собрала лежавший на кровати чемодан и сражалась с молнией. Она прошипела пару слов – полагаю, на баджане, – сдавила чемодан, сделала еще одну попытку. Оставив дверь приоткрытой, я вошел и встал у нее за спиной. Она сдалась и закрыла руками лицо, затряслись плечи. Я обвил руками тело Шеннон, чувствуя, как ее беззвучные рыдания перекинулись и на меня.

Так мы и стояли.

Затем я аккуратно ее развернул, вытер двумя пальцами слезы и поцеловал.

А она, все еще плача, целовала меня и, всхлипывая, укусила за нижнюю губу – я почувствовал, как сладкий, металлический привкус моей собственной крови смешивается с яркой пряностью ее слюны и языка. Я сдерживался, готовясь отступить, как только она выкажет нежелание. Но она не выказала, и я медленно накрыл крышкой все, что меня сдерживало: разум, мысль о том, что случится или не случится потом. Как я лежу на нижней кровати и обнимаю Карла – у него есть только я, и только я его еще не предал. Но картина исчезла, ускользнула прочь, и остались только руки, рвущие края моей рубашки, ногти, прижимающие мое тело к ее телу, язык, словно анаконда обвившийся вокруг моего, ее слезы, текущие по моим щекам. Даже в туфлях на каблуке, она оказалась совсем невысокой – мне пришлось согнуть колени, чтобы задрать ей облегающую юбку.

– Нет! – простонала она и вывернулась, а моей первой реакцией было облегчение. Потому что она нас спасла.

Пошатываясь и все еще слегка дрожа, я сделал шаг назад, заправляя края рубашки под ремень.

Дышали мы прерывисто, а из коридора доносились шаги и голос – кто-то говорил по телефону. И пока шаги и голос отдалялись, мы стояли, настороженно друг друга рассматривая. Не как мужчина и женщина, а как боксеры, два изготовившихся к схватке бешеных козла. Разумеется, схватка еще не окончена, она только началась.

– Да закрой же эту чертову дверь! – прошипела Шеннон.





45




– Я людей поколачиваю, – сказал я, передавая пакетик снюса Шеннон, и сунул другой пакетик себе под нижнюю губу.

– Вот как? – переспросила она, приподнимая голову, чтобы я положил руку обратно на подушку.

– Ага, не постоянно, но дрался я немало.

– Как думаешь, это в генах заложено?

Я изучал потолок номера 333. Мы с Унни обычно проводили время в другом, однако этот был точно таким же, да и запах тот же – наверное, моющее средство со слабой отдушкой.

– Мой отец по большей части лупил мешок с песком, – сказал я. – Да, драться – это во мне от него.

– Мы повторяем ошибки предков, – сказала она.

– И свои собственные, – добавил я.

Сморщившись, она вытащила изо рта пакетик снюса и положила на прикроватный столик.

– Дело привычки, – сказал я, имея в виду снюс.

Шеннон придвинулась поближе ко мне. Ее маленькое тело на ощупь оказалось еще мягче, чем я себе представлял, а кожа – еще нежнее. Грудь – два аккуратных возвышения посреди заснеженной равнины кожи, а торчащие соски напоминают пылающие пирамиды из камней. От нее пахло какой-то сладкой, яркой пряностью, а кожа играла разными оттенками, темнея под мышками и у половых органов. А еще от нее несло жаром, как от печи.

– У тебя никогда не возникает ощущения, что ты ходишь кругами? – спросила Шеннон.

Я кивнул.

– А если идешь по собственным следам, – продолжила она, – разве это не признак того, что ты заблудился?

– Наверное.

Но я подумал, что именно сейчас такого ощущения нет. Секс скорее напоминал случку, а не занятие любовью, борьбу, а не нежность, гнев и страх, а не радость и удовольствие. В какой-то момент она вырвалась, ударила меня ладонью по лицу и приказала остановиться. И я остановился. А потом она ударила меня еще раз и спросила, какого черта я остановился. Тут я рассмеялся, и она бросилась лицом в подушку и заплакала, а я гладил ее по волосам, по спине, вогнутой пояснице, целовал в затылок. Перестав плакать, она тяжело задышала. А я провел рукой между ее ягодицами и укусил ее. Крикнув что-то на баджане, она оттолкнула меня к краю кровати, легла на живот – торчавшие ягодицы напоминали гусеницу. Я так возбудился, что мне стало плевать на то, что эти же самые крики, издаваемые ею в тот момент, когда я ее взял, я слышал из спальни, когда она была с Карлом. Черт знает, может, об этом я и думал, когда кончил: отвлекся, а потому поздновато вышел из нее, но все же вовремя, чтобы остатки спермы оказались у нее на спине, словно перламутровое ожерелье, бело-серое и сияющее в свете горящего на парковке фонаря. Я принес полотенце и вытер их, попытавшись стереть и два темных пятна, а уже потом понял, что эти потемнения не сошли. И подумал еще: как и эти темные пятна, то, что мы сделали, не пройдет.

А потом будет еще. Знал, что будет по-другому. Занятия любовью, а не борьба, слияние душ, а не только тел. Знаю, что несу фигню, но других слов у меня нет. Две гребаные, нашедшие друг друга души – вот кем мы были. Я вернулся домой. Она – мой след, и я его нашел. Все, чего я хотел, – остаться здесь и ходить кругами, потеряться, пока я с ней.

– Мы пожалеем? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я, сознавая, что со мной такого не случится. Только я не хотел ее пугать – а вот она точно испугается, если поймет: я так сильно ее люблю, что мне плевать на все остальное.

– У нас только эта ночь, – сказала она.

Чтобы ее продлить, мы задернули светонепроницаемые шторы и выжали максимум из отведенных нам часов.



Очнулся я от крика Шеннон.


– Я проспала!

Она выскочила из кровати, прежде чем я успел схватить ее, – моя вытянутая рука смахнула с прикроватного столика ее мобильный, и он грохнулся на пол рядом с кроватью. Я рывком отдернул шторы: урвать фрагмент обнаженного тела Шеннон – знал, что какое-то время больше ее такой не увижу. Хлынул дневной свет, и, прежде чем она скрылась в ванной, я успел мельком увидеть ее спину.

Я уставился на валявшийся рядом с кроватью телефон. Загорелся экран. Стекло разбилось. А из-за тюремной решетки трещин мне улыбался Карл. Я сглотнул.

Мелькнувшая спина.

Хватит.

Я снова лег в постель. Последняя женщина, которую я видел обнаженной при дневном свете, была Рита Виллумсен в горном озере – униженная, продрогшая, в купальнике, с посиневшей кожей. А если раньше у меня и были сомнения, то теперь я, как говорится, получил открытое предупреждение.

Я понял, что имела в виду Шеннон, спрашивая о том, заложено ли желание драться в генах.





46




Карл – мой брат. В этом-то и проблема.

Или проблемы.

А если точнее, первая проблема в том, что я его люблю. Вторая – он унаследовал те же гены, что и я. Не знаю, почему я вообще был столь наивным и полагал, что в Карле не заложена та же способность причинять боль, что во мне и папе. Может, потому, что, по всеобщему мнению, Карл на маму похож. Мама и Карл и мухи не обидят. Только людей.

Я встал с постели и подошел к окну – увидел, как Шеннон бежит по парковке к «кадиллаку».

Вероятно, она пожалела. Вероятно, никуда она не торопилась – просто, проснувшись, осознала, что совершила ошибку и надо уйти.

Она приняла душ, оделась в ванной, наверно, накрасилась, а выйдя оттуда, подарила мне своего рода сестринский поцелуй в лоб, пробормотала что-то о встрече в Усе по поводу отеля, взяла сумку и убежала. Когда она чуть не выехала на дорогу перед мусорной машиной, загорелись стоп-сигналы «кадиллака».

В номере с ночи все еще висел запах секса, духов и сна. Я открыл окно – его я в какой-то момент закрыл: Шеннон громко кричала, и я испугался, что к нам придут, также я знал, что мы еще не закончили. И оказался прав: как только кто-то из нас просыпался, даже невинное прикосновение запускало очередной раунд – все это напоминало незатихающее чувство жуткого голода.

Когда я отдернул занавеску, то, что я принял за оттенки кожи, оказалось синяками. Не покраснения после занятий любовью и не появившиеся после сегодняшней ночи полоски на ее коже, – надеюсь, они через день-два исчезнут. Следы сильных ударов – такими они становятся по прошествии нескольких дней и недель. А если Карл еще и по лицу ее бил, то не так сильно – чтобы ей удавалось замаскировать следы макияжем.

Бил ее – как в тот раз в Гранд-отеле мама била в коридоре отца, я сам видел. Это воспоминание мелькнуло у меня в голове, когда Карл пытался убедить меня, что Сигмунд Ольсен свалился в Хукен в результате несчастного случая. Мама. И Карл. Вот так живешь с человеком и думаешь, что знаешь о нем все, а что же на самом деле? Мог ли Карл предположить, что я способен за его спиной спать с его женой? Вряд ли. Я давным-давно осознал, что все мы друг другу чужие; а уж то, что Карл способен причинить насилие, я, разумеется, понял не только по синякам у Шеннон. Мой братец – убийца. Все просто. Синяки и обрыв.





47




Вернувшись на юг, я ждал, что Шеннон мне позвонит, пришлет эсэмэску или мейл – да что угодно. Инициатива, само собой, должна была исходить от нее, ей-то терять больше. Как я думал.

Но никаких новостей.

Никаких сомнений у меня уже не осталось. Она пожалела. Разумеется, пожалела. Эту сказку, фантазию я сам же в нее и заронил, признавшись ей в любви и затем уехав; фантазию, которой она, скучая в деревне, в тишине и покое и при нехватке иных стимулов, придала фантастические черты. Настолько фантастические, что в реальность я их воплотить, конечно, не сумел. Она тему закрыла – можно возвращаться к нормальной жизни.

Вопрос в том, когда я эту тему тоже закрою. Говорил себе, что целью была та самая ночь – для галочки, – а теперь пора двигаться дальше. И все же каждое утро я проверял телефон – вдруг пришло сообщение от Шеннон.

Ничего.

И я стал спать с другими женщинами.

Не знаю почему, но они словно вдруг меня заметили – как будто существует тайное женское общество, где разнеслась новость о том, что я затащил в постель жену брата, значит я весьма привлекателен. Как говорится, хорошо иметь дурную репутацию. Ну или у меня прямо на лбу было написано, что мне на все насрать. Наверное. Наверное, я стал молчаливым посетителем бара с грустными глазами, который, по слухам, мог заполучить любую, кроме той, кто ему на самом деле была нужна, а потому ему на все насрать. Мужчина, которого все хотели убедить в обратном: он ошибается, существуют надежда и спасение, есть другие – а именно они.

И да, я этим воспользовался. Я играл возложенную на меня роль, рассказывал историю, не называя имен и не сообщая, что речь о моем брате, шел к ним домой, если они жили одни, или – вынужденная мера – приводил в Сём. Просыпаясь рядом с чужим человеком, отворачивался к телефону – проверить, не пришло ли сообщение.

Но мне и правда стало лучше. В какие-то дни я целыми часами о ней не вспоминал. Я знаю, что вирус малярии полностью из крови не вытравишь, но вот нейтрализовать его можно. Если я отстранюсь и не буду ее видеть, по моим подсчетам, самое страшное закончится через два, максимум три года.



В декабре позвонила Пия Сюсе и сообщила, что мы стали шестыми в рейтинге лучших заправок Южной Норвегии. Разумеется, я знал, что по таким вопросам звонит не директор по персоналу, а директор по продажам Гус Мюре. Судя по всему, ей еще чего-то было надо.

– Мы хотим, чтобы ты и дальше руководил заправкой, после того как в следующем году истечет срок действия контракта, – сказала она. – Условия, естественно, отразят тот факт, что мы очень довольны. И по нашему мнению, с тобой заправка попадет и на более высокие строки рейтинга.