Катастеризм

Увы, от притязаний Ориона не спасло даже это – он продолжил преследовать бедных Плеяд, и Зевсу пришлось превратить их всех в звёзды и закинуть на небо, где Орион продолжил бесконечно за Плеядами гнаться (увидеть это можно в созвездии Тельца). Восхождение на небо в виде созвездия называется «катастеризм».

Но вот что интересно: хоть каждый день одна из голубок умирала и сменялась новой, с неба на нас по-прежнему смотрят не семь неведомых новых нимф, а всё те же Плеяды. Компоненты менялись, но суть общности сохранилась. Плеяды не перестали быть Плеядами, хотя вполне возможно, что среди голубок ни осталось ни одной из тех, что когда-то впервые вылетели за амброзией.

Время, как Орион, гонится за нами всеми. И ежесекундно в организме человека умирает новая голубка. Но если отыскать правильного Зевса, то, заменяя и воскрешая их, можно вечно сохранять общность: стаю, созвездие.

Человеческую жизнь.

Достигнуть катастеризма.

Такова цель проекта «Плеяды».

– Грег Шарп



ФИЛИАЛЫ

К сожалению, не во всех странах мира разрешена наша деятельность. Мы говорим об этом открыто, поскольку не считаем, что реакционные настроения некоторых правительств указывают на объективные недостатки проекта, и продолжаем надеяться, что закон Робертсона – Колбридж в США и его аналоги в Канаде, Евросоюзе, Британии, Исландии, Аргентине, Уругвае, Парагвае и ряде стран-сателлитов являются лишь временными мерами. Мы продолжаем вести переговоры с правительствами этих стран и в любом случае благодарны им за то, что их жёсткая позиция по вопросам исследований долголетия подталкивает нас всё тщательнее прорабатывать свои стандарты, обеспечивая потенциальным партнёрам исключительный уровень защиты и безопасности.

Тем не менее, как бы громко это ни звучало, медлить кажется нам нечестным по отношению к человечеству. Мы сожалеем, что пока не можем в полной мере развернуть свою деятельность в перечисленных странах, но и отказываться от неё не планируем. Ключ к долголетию и качественному скачку в продлении молодости кажется нам достаточно убедительной целью.

16.02.20XX головной офис проекта «Плеяды» переехал в ЮАР. В ближайшее время мы планируем открыть ещё два: в Москве и Дели. Мы надеемся, что этих трёх точек в трёх концах света будет достаточно, чтобы к «Плеядам» могли присоединиться интересующиеся учёные – и потенциальные партнёры, готовые принять деятельное участие в наших экспериментах.

©pleiadestiny.org





Глава 6

Решётка Германа




Экспериментальные технологии не бывают удобными и безболезненными. Хочешь комфорта – садись на старую добрую двуколку, а не в новомодное авто, возмутительная скорость которого – двадцать километров в час! – по признанию большинства, наносит организму непоправимый вред.

Тульин был готов и к тошноте, и к головным болям. К чему он не был готов – так это к офисным часам. Не укладывалось в эту самую ноющую голову, что у будущего тоже есть расписание и перерыв на обед с пятнадцати часов.

Он невольно пошевелил плечами, чувствуя, как фантомно ноет затылок.

Как рассказал ему Сунага, первые эксперименты по передаче сигналов напрямую в мозг использовали сетки электродов, в него внедряемых, – варварство по нынешним меркам. Потом пришёл период увлечения магнитными и вибрационными транскраниальными воздействиями, когда все на время поверили, что с мозгом можно выйти на связь, вообще физически его не касаясь. Увы; первые методы были признаны небезопасными для пациента, а вторые успешно доставляли лишь грубые сигналы вроде «дёрни пальцем». В итоге, как водится, решением стал синтез технологий.

Несколько месяцев назад под череп Тульину впрыснули каплю специальной жидкости – не шприцем, а микроскопическим насосом, похожим на жирную канцелярскую кнопку. Произошло это всё же не в тот, первый день, а ещё через неделю, когда он сломался, разблокировал номера и приехал в BARDO снова. На второй раз Гамаева уже была на месте – и провела процедуру лично. Тульин ничего не почувствовал и даже как-то обиделся: неужели у него такой хилый мозг, что для полного заворота ему достаточно всего капли… чего бы это ни было? Объём так мал, объяснила Гамаева, чтобы не повышать внутричерепное давление. Мозг – штука тонкая: станет ему лишь чуть тесно – и пойдёт какая-нибудь странная цепная реакция. А у нас тут приличный институт с перерывом на обед и аппаратом по напылению бахил.

Мозг – штука тонкая, поэтому грубыми воздействиями вроде вибраций или магнитных полей, даже самых филигранных, его не заманипулируешь.

Но хитрая инъекция обманывала природу. Жидкость была лишь носителем; на самом же деле под череп Тульину вогнали несколько тысяч микромашин. Попав под череп, микромашины производили его подробное сканирование, находили нейроны и прикреплялись к ним, изображая дендриты – то есть хвостики, по которым клетки мозга получают сигналы. Посылать на реальные дендриты продвинутую информацию – например, подробное изображение – почти невозможно, а вот фальшивые с ней легко справлялись. Дальнейшие процедуры можно было проводить уже неинвазивными методами, то есть ничего никуда не втыкая, а просто передавая роботам сигнал извне.

Так у Тульина в мозгу поселились маленькие головастики, способные понимать специально для них разработанный язык программирования.

Вся процедура, включая настройку, заняла не больше пары часов.

Откровенно говоря, ему было совершенно наплевать на этих подселенцев; он вяло думал, что чем меньше в голове Тульина самого Тульина, тем лучше, и на этом мысль его заканчивалась. Но из вежливости он всё же поинтересовался тогда у Гамаевой, не опасно ли носить такую технику в себе постоянно.

Значит ли это, что теперь потенциальный хитрый хакер способен взломать его мозг, подсев на соседнее кресло в метро?

«Нет, – отвечала Гамаева. – Мы передаём данные посредством электромагнитной индукции, а она работает на очень ограниченной дистанции. Хакеру пришлось бы приставить вам свои хакерские устройства прямо к голове, что вы, наверное, заметили бы».

Если бы кому-то сдалось взламывать его мозг и что-то куда-то приставлять, Тульин был бы, наверное, польщён.

«А что насчёт случайных воздействий? Если я, скажем, случайно усну на соленоиде, ну или просто на магните, могут микромашины на это среагировать? Решить, будто им посылают сигнал? – Он сам же хмыкнул, как бы демонстрируя нелепость мысли. – Показать мне Господа?»

«Исключено. В конце каждого рабочего дня мы деактивируем машины, и активировать их обратно можно только специфической командой с длинным хешем. А любой действительно подозрительный сигнал запустит в них процедуру самоуничтожения. – Гамаева коротко улыбнулась. – Функционально говоря, микромашины в вашем мозгу – это что-то вроде катетера в вене: очень незначительное вторжение в целостность организма, которое само по себе ничего не делает, а лишь облегчает к нему доступ. Они уж точно проще и безопаснее, скажем, подкожных чипов с инсулином, антиалкогольных подшивок или продвинутых кардиостимуляторов. Так что не переживайте».

Тульин не переживал совершенно, но какая- то остаточная вежливость, плескавшаяся на дне души, подсказывала, что Гамаевой лестно его утешать.

Это позволяло ей чувствовать себя смелым просвещённым технофилом.



Всё это было несколько месяцев назад.


Сегодня же Тульин расплатился с нахрапистой Викой в такси, вошёл в BARDO и немедленно уткнулся в зеркало. Разве раньше оно тут висело? Навскидку он не мог сообразить.

А он точно вошёл в BARDO и стоит перед зеркалом или это впрыскивают ему в мозг видео с камеры наблюдения, на котором какой-то похожий на Тульина человек в несвежем джемпере куда-то вошёл? Тульин потёр ладонью лицо – и поразился тому, какие у него холодные пальцы.

И почти не дрожат.

– Вы в порядке? – высунулся из своего кабинета Сунага, и Тульин, вздрогнув, обернулся. Жизнерадостного японца, кажется, ничуть не смущало, что человека перед ним будто прокрутило в бетономешалке. А может, это просто человек хреново умел читать эмоции на лице азиатского типа.

Способность читать эмоции – это тоже распознавание паттернов.

Если она сломалась, то его, наверное, уволят.

– Ничего… – пробормотал Тульин. – Я просто… Знаете, я иногда вижу то, чего нет.

Сунага понимающе кивнул.

– Это все люди делают. Во сне.

– Я наяву.

– …Или при переутомлении. – Он снова нырнул в свою комнатку, откинулся на офисном кресле и тапнул сенсор электрического чайника, удобно примостившегося на дальнем конце стола. – Когда я писал диплом, дедлайнил по-чёрному. Ну, в смысле, дописывал в последний момент. Двое с лишним суток не спал. Так вот под конец я видел самых настоящих муши – то бишь зелёных чёртиков – куда яснее, чем вас сейчас. Как живых… – Сунага вздохнул. – Если человек ворочает ящики, у него устают мускулы и выделяется молочная кислота. Вы ворочаете информацию, и у вас случается усталость иного рода. Это нормально.

– Разве я не должен был за столько времени уже привыкнуть? – сказал Тульин, чтобы что-нибудь сказать.

– А чёрт его знает. Технология ведь экспериментальная – кто знает, сколько времени занимает адаптация! Может, её и вообще не случится, а с побочными эффектами просто придётся жить. Оно вам сильно мешает?

Тульин замялся.

Зелёных чёртиков он не видел.

Он вообще соврал, когда сказал, что видит то, чего нет. На самом деле всё было наоборот.



Есть такая оптическая иллюзия: решётка Германа.





Если взять чёрное поле и покрыть его белыми линиями так, чтобы оно разбилось на квадраты, то точки, в которых линии пересекаются, изменят цвет. А вернее, конечно, не изменят; присмотревшись к любому такому пересечению, мы увидим, что оно вполне себе белое (а каким ему ещё быть?). Но вот те пересечения, к которым мы в этот момент не присматриваемся, то есть те, что остались на периферии зрения, выглядят почему-то серыми.

Вернее, не выглядят. Нельзя сказать, что мы отчётливо видим в этих пересечениях серые точки; они пляшут на краю нашего зрения, на краю сознания, то ли существуя, то ли нет. Это не визуальный образ, а лишь намёк на него. Призрак.

Однако же этот призрак однозначно не белый.

Этот странный эффект возникает из-за так называемого латерального торможения. Когда мы что-то видим и информация об этом попадает на нейрон, он не только передаёт её дальше, но и приглушает действие своих соседей – это необходимо, чтобы в хаосе, коим на самом деле является реальный мир, мы распознавали чёткие картинки. Соответственно, когда нейрон регистрирует белую точку на более-менее тёмном фоне, он не только спешит известить организм о белой точке, но и приказывает соседям зафиксировать, что всё вокруг этой точки – какое-то тёмное. Даже если на самом деле оно светлое. Отсюда и берутся иллюзорные серые пятна, которых на самом деле нет.

В затенённом зале, где работал Тульин, всегда бормотала какая-нибудь музыка и сплетались в фенечку звуки чьих-нибудь игр. Он подмечал пару раз, что далеко не все здесь пустые роботы, люди лишь казались такими из-за специфически расфокусированного взгляда, но на обед ходили группами, перешучивались, кто-то даже вроде завязал отношения. Но сам никогда и ни с кем не здоровался – молча проходил на место, устраивал кресло, опускал на затылок капюшон, разве что иногда заваривал себе перед этим кофе. Капюшон запускался быстро, начинал еле слышно гудеть, приятно вибрировал и холодил затылок: температура его циклически менялась – кажется, чтобы тонизировать работу мозга, но, может, и для безопасности самой техники.

После этого приходил туман – по-своему сладкий.

Когда Тульин работал, у него возникало двойное зрение, похожее на серые точки решётки Германа. Подключившись к капюшону, он мог закрыть глаза, но полноценно увидеть идущие в мозг фальшивые картинки ему не удавалось – они сливались в клокастое марево, как если бы издевательски долгая экспозиция на видео превратила людей в серо-бурую многоножку. Лишь иногда в месиве будто мелькали образы – а может, он их придумывал? Со скуки Тульин пытался порой выловить их в этой мутной реке, но стоило ему на них сосредоточиться, как серое пятно выскальзывало – перекрёсток решётки белеет, если сфокусировать взгляд именно на нём. В бодрые дни это слегка его раздражало, но обычно не вызывало эмоций – Тульин надеялся лишь, что BARDO правда получает от него всё необходимое. Фальшивые сигналы, пришедшие по фальшивым хвостикам нейронов, плясали и таяли.

Фокус же был в том, что иногда – изредка – плясать и таять начинал и реальный мир.

Нет, Тульин не видел галлюцинаций. Когда он вошёл в BARDO и уткнулся глазами в зеркало, ему не померещилось, будто из бездны выглядывает дракон или по ней вьются кислотные узоры.

Ему померещилось наоборот: будто весь мир на секунду стал периферийным. Будто нет ни зеркала, ни Тульина в нём, ни Сунаги, ни BARDO, а есть лишь дрожащая серая точка, иллюзорность которой сознаёшь даже тогда, когда более-менее ясно выхватываешь её периферийным зрением.

Он почувствовал на плече тёплую ладонь и вздрогнул, но это был всего лишь Сунага. Подошёл проверить, чего это его подопечный завис перед зеркалом, вперившись в самого себя.

Или просто вежливо намекал, что рабочее время уже идёт.

Добродушно похлопав Тульина по плечу, Сунага вознамерился было вернуться к себе в комнатку. Потом обернулся:

– О, меня же просили вам передать – ну, Юлия Николаевна просила. Тут такой момент… деликатный.

Тульин заиндевел, но попытался не подать виду.

– Давайте я начну с того, что напомню вам: BARDO – совершенно легальная организация, и мы не делаем ничего незаконного и предосудительного. Такое вступление уже звучит не очень, да? Но это правда. Тем не менее мы стараемся не афишировать свою деятельность. Это просто… никому не было бы на пользу.

– Тут что же, всех приглашала Юлия Николаевна лично?