Ящик Пандоры
Часть 9 из 18 Информация о книге
– Это угроза? – Да, я вам угрожаю. Настает ее очередь опустить глаза. Она откидывает с лица рыжую прядь. – Нельзя стереть воспоминание, выплывшее из глубинной памяти. Что всплыло, то всплыло, ничего не поделаешь. – Знаю, это в ваших силах. – Ничего вы не знаете. Прошлое незыблемо. Из него нельзя ничего изъять. Но кое-что все же можно предпринять… – Я слушаю. – Добавить… Можно добавить позитивное воспоминание с соответствующими переживаниями, это помогает забыть негатив или по крайней мере свести к минимуму его воздействие. Рене в сомнении. Опал продолжает: – Это как в детстве. Когда у детки бо-бо, мама сует ему что-нибудь вкусненькое. Царапина на коленке никуда не девается, но с печеньем уже не так переживаешь. – Не говорите со мной, как с несмышленышем. – Это метафора, чтобы вы поняли, как это работает. – Делайте как вам удобно, главное, исправьте зло, которое мне причинили. – Что ж, пойдемте. Они возвращаются в театр на барже. Опал отпирает дверь «Ящика Пандоры», включает прожектор, усаживает Рене в красное бархатное кресло напротив огромного глаза-декорации. Не успевает Рене сесть, как звонит его телефон. Наверняка это Элоди с вопросом, где он. – Переключите на режим полета, – велит Опал. – Это спектакль, пусть заказной, но все-таки. – Виноват. – Какая жизнь интересует вас теперь? – После героической, где я погиб молодым, насильственной смертью, не создав семьи, хорошо бы прямо противоположную, где я дожил до преклонных лет и умер естественной смертью, в окружении родных, в мирной стране. – Как пожелаете. Она предлагает ему закрыть глаза, расслабиться, представить себе лестницу, дверь в бессознательное, пройти в коридор со 111 пронумерованными дверями. Загорается красная лампочка над дверью 95. Он входит в нее. 13. У него худые, все в венах, морщинах, коричневых пятнах руки. Он лежит в постели, вокруг люди. Справа седой старик, три молодые пары и шестеро детей. Слева священник и мужчина в старинном одеянии. Рене Толедано осознает, в каком теле находится: в этой жизни он – старуха. – О, моя дорогая! Рене соображает, что седовласый старик, произнесший эти слова и взявший ее руку для поцелуя, – ее муж. – Видишь, здесь кюре и нотариус. Человек, представившийся нотариусом, протягивает листок с надписью крупными буквами: «ЗАВЕЩАНИЕ». Рене становится понятнее, кто он, вернее, она. Он видит красиво выведенные строки: Графиня Леонтина де Виламбрез Замок Виламбрез, 1785 Дальше идет длинный список построек, земельных угодий, лошадей, ослов, кур, а также всяческих карет, плугов, предметов обстановки и столового серебра. Глаза снова пробегают список, дрожащая рука неуклюже выводит подпись, нотариус бормочет слова благодарности и исчезает. Потом подходит кюре с предложением «облегчить душу исповедью». Она припадает к его уху. – Исповедуюсь в том, что много времени потратила на попытки уклониться от положенных мне по рангу светских обязанностей: всех этих балов, светских глупостей… Меня часто не хватало на мужа и детей! – Отпускаю ваши грехи. – Это не все. Исповедуюсь, что имела плотскую связь с садовником, ибо муж мой давно утратил мужскую силу, а я всегда сохраняла тягу к плотским утехам. – М-м-м… И этот грех отпускаю вам. – Знайте, как это ни тяжко, что я вступала в связь не только с садовником, но и с конюхом и со многими лакеями, чего не стыжусь: почему только у мужчин должно быть право не стесняться своих побед, хотя у нас, женщин, тоже есть стремление к противоположному полу? Богу угодно, чтобы настал день, когда женщины станут равными мужчинам и тоже смогут по своему усмотрению покупать любовь, отбирая тем самым у мужчин одну из их многочисленных привилегий. Удивленный кюре покашливает, надеясь, что остальные ничего не слышали. – Еще я должна сказать вам, святой отец, что презираю всех святош, верящих в суеверия, коими Церковь кормит наивных и доверчивых ради своего собственного обогащения… – Полагаю, все уже сказано, – прерывает ее священник. Он молится на латыни, перекрывая голос старухи. Потом крестит ей лоб. – Отпускаю вам ваши грехи, графиня. Да пребудет ваша душа в раю. После ухода нотариуса и кюре к ней подходит граф. – Что ж, любимая, теперь самое время сказать мне… где? Он гладит ее по лбу. – Что «где»? – Где вы зарыли ларец со слитками? – Знаете, Гонзага, я терпеть не могу эти упоминания вашей любви ко мне: «любимая», «дорогая»… Мы не на конюшне! – Прекрасно, Леонтина. Скажите нам, где ларец. Если не скажете, то вся семья лишится родового достояния. По словам врача, вам остались считаные часы. – Отчасти это наследство, оставленное мне родителями, а они, если вы не забыли, Гонзага, в конце жизни относились к вам неодобрительно. Передать эти деньги вам значило бы проявить неуважение к ним. – Речь не об одном мне, любимая, есть еще дети! Дети мои, скажите вашей матери и бабушке, как она вам дорога. Подходит старший сын. – Ну же, матушка, говорите! – произносит он с угрозой. – Известно, что ларец где-то в парке, за замком, но где? У озера? В лесу? – Где золото, мадам? – пристают внуки. – Где слитки? Мы хотели бы на них взглянуть… – Итак, вы собрались здесь, вокруг меня, только из-за наследства. Как стервятники, дожидающиеся, пока зверь издохнет, чтобы разорвать его на части. – Для нас позор, что вы можете так думать! – Дражайшая супруга! – Матушка! – Мадам! Все пытаются схватить ее за руку, но она всех отталкивает. – Такими вы мне отвратительны. Ваша любовь ко мне – лицемерие! Леонтина разглядывает свое семейство. Все притворяются, будто ничего не слышали, и продолжают подлизываться. – Ну же, скажи, любимая! Где сокровище? – Где сокровище, матушка? – Где сокровище, мадам? – Марсу, – бормочет графиня. – «Марсу»? Это название коммуны, где спрятан ларец? – «Марсу»? Это какое-то диалектное словечко. – А по-моему, это латынь, надо вернуть священника, вдруг он поймет? Старуха с трудом приподнимает голову: