Ярость

Ему почти казалось, что для нее их затея – нечто вроде студенческой выходки, хотя погибнут люди. Уже сегодня. Вероятно, несколько сотен.

Юстус слишком нервничал, и за руль села Нееле. Противогазы они пока сняли – сейчас они лежали у Юстуса на коленях. На плечи накинули пледы, чтобы встречные водители случайно не заметили защитных костюмов.

Они уже ехали по Остермашерштрассе, когда Нееле включила радио. Ей это показалось знаком судьбы, голосом Вселенной. По радио «Остфризия» передавали рождественскую песню Беттины Гёшль. Песня называлась «Мой список подарков» [23], и рассказывала про мальчика, который написал о своих желаниях младенцу Иисусу.

«Ну вот, круг замкнулся, – думала Нееле. – Когда я стояла возле «Тен Кате», та же самая Беттина Гёшль давала концерт, а потом я разложила письма с угрозами и пошла гулять по рождественской ярмарке».

Эта Гёшль со своими песнями – настоящий символ спокойной, благополучной Остфризии, которой скоро придет конец.

У Юстуса зазвонил мобильный. Он вздрогнул, посмотрел на жену и спросил:

– Нужно было его выключить, да? Это дом престарелых.

– Спокойно ответь.

Новость привела Юстуса в такой ужас, что сначала он даже не смог ответить. Он скорчился на пассажирском сиденье, словно от сильного удара ниже пояса, и его лицо исказилось от боли.

Телефон упал под ноги, и Юстус схватил жену за руку. Она испугалась, что он резко повернет руль, и оттолкнула его.

– Черт подери, что такое?

– Мама… Ей плохо… Упала с кровати… Высокая температура… Нужно срочно ехать туда!

– Упала с кровати?

– Да, черт, они мне только что сказали!

– Значит, она умирает?

Он широко раскрыл рот, но не издал ни звука, сглотнул и снова попытался заговорить.

– Откуда я знаю!

Он наклонился, чтобы найти телефон. В результате на пол полетели и противогазы.

Нееле затормозила и прижалась к обочине.

– Дай телефон!

Он повиновался.

– Алло, это Нееле Шаард. Что с моей свекровью?

– Она упала с кровати. У нее множественные переломы. Она хочет увидеть вас и своего сына. Вам лучше приехать, и…

Нееле повесила трубку.

– Он еще жива, – сказала она Юстусу.

– Мы должны ехать, – ответил он.

– Прямо сейчас?

– Да. Я никогда себе не прощу, если она умрет, а меня не будет рядом…

– Хочешь сказать, мы должны развернуться и поехать в Эмден, в дом престарелых?

– Да.

Она указала на защитный костюм.

– В таком виде?

– Конечно, нет. Сначала заедем домой, переоденемся и…

– А наши планы?

– Плевать… Потом разберемся. Сейчас нужно ехать туда. Ты же понимаешь? Это просто… важнее.

Оба замолчали. Нееле прекрасно понимала, что должна развернуть машину и ехать в дом престарелых, а их план на данный момент неосуществим.

Беттина Гёшль пела:

Тут приходит мама, не знает как сказать:


Бабушка болеет, не стоит ее ждать.

Теперь я все желанья за одно бы отдала:

Чтоб моя бабуля в гости к нам пришла.





У Юстуса, который всегда считал рождественские песни пошлыми и глупыми, а уж детские песни – тем более, затряслись губы. Он не стыдился своих слез. Нееле обернулась, и в эти секунды Юстус особенно глубоко затронул ее сердце. «Какой мужчина, – подумала она. – Я могу отравить вместе с ним питьевую воду в Нордене, но при этом он такой мягкий, что начинает плакать от детской песенки».

Ничего на Рождество уж больше не прошу,

Лишь одно желание упрямо я твержу.

Чтоб бабуля снова с нами здесь была.

Чтоб была здорова, бодра и весела.

Все свои желанья за одно бы отдала:

Только чтоб бабуля в гости к нам пришла.





Теперь Нееле вела машину левой рукой, а правой гладила Юстуса по лицу. Пальцы намокли от его слез.

– Все будет хорошо, любимый, – пообещала она. – Все будет хорошо. Сейчас мы приедем домой, быстро переоденемся и поедем к твоей маме. Она не умрет. Еще долго не умрет. Она еще успеет увидеть, как поднимется ее сын, потому что наполнит счета своих клиентов капустой. Потому что скоро ее сын начнет грести деньги лопатой. Она будет так тобой гордиться, Юстус, так гордиться!

– Да, – сказал он, – я так об этом мечтаю. Она не может умереть сейчас.





* * *


Сегодня дым трубки Курта Фрёбеля чуть не довел Генцлера до рвоты. Запах «Латакии» был еще более едким, чем обычно. Окна черного «Ауди А7» были закрыты, и кондиционер задувал в салон теплый воздух.

Гецлер уже представлял, как понесет костюм в прачечную, чтобы избавиться от запаха. В таком виде пойти к сестре он не мог.

Фрёбель продолжал дымить, глядя на Генцлера испытующим рентгеновским взглядом, который означал: «Я знаю о тебе все, только и жду момента, когда ты совершишь ошибку. Твое личное дело становится все толще».

Генцлер ненавидел, что его контролируют. Но в мире, где никто никому не верит, приходилось контролировать даже контролеров.

Он не хотел нести ответственность в одиночку.

Гроссманн должен был объявиться еще несколько часов назад. То, что он не позвонил сам, Генцлер мог списать на обычное для этого сноба высокомерное презрение к дисциплине. Но Гроссманн не отвечал на звонки, и Генцлер начал нервничать.

Он боялся утратить контакт со своим самым ценным осведомителем. Их судьбы были связаны роковым образом.

– У Серкана сдали нервы, – сказал Генцлер. – Он грозил, что убьет Номера один.

Фрёбель долго молчал и курил. Потом достал трубочные принадлежности и раздавил пепел серебряным тампером.

– Брехливая собака не кусает.

Генцлер сглотнул. Он нажал на кнопку, чтобы хоть на сантиметр опустить оконное стекло и предоставить дыму возможность покинуть машину. Генцлер не любил спорить со своим контролером. Он чувствовал от него зависимость, хотя официально все было вовсе не так.

– Не могу согласиться, – сказал Генцлер.

– Зачем ему рассказывать нам о своих планах заранее? Это всего лишь угрозы, чтобы мы приглядывали за Номером один.

– Нет, я знаю Серкана уже много лет. Для него это вопрос чести.

– Чести?

– Да. У него тоже есть система ценностей.

– Система ценностей?