Дважды два выстрела

Когда стол перед ними — такой же дощато-желтый, как дверь заведения — заполнился тарелками, тарелочками, мисочками и плошками, окружавшими здоровенный кувшин с рубиново-алым клюквенным морсом, Макаров усмехнулся:

— Вершина, ты сказала? Значит, про Степаныча, небось, расспросить хочешь?

Вот уж воистину — все всё про всё знают. Недели не прошло с момента смерти Шубина, а даже заведующий служебным тиром в курсе.

— Вы его знали?

— Ну а как ты думаешь? Работать-то вместе не пришлось, я давно уж комиссовался, сильно меня один клиент зацепил, — хоть и выговаривали операм за то, что подозреваемых «клиентами» именуют, но традиция эта была неистребима. — При тире я состою уж и не вспомню сколько. Так что знал-то я его не близко, светлая ему память. Золотой был мужик. Хоть и непростой, чего уж там. А как стрелял, боже ты мой! Расписаться мог на стенде!

— Иван Ильич, а в последние два года он заходил к вам? Ну в тир то есть?

Тот как-то вдруг выпрямился, развел плечи — даже лицо стало официальное:

— Не положено это, Арина Марковна.

Ну да, ну да. Последние два года — это уже после выхода Шубина в отставку, понятно, чего этот Макаров так встрепенулся.

— Иван Ильич! Ну что вы, в самом деле? Мы ж не под запись беседуем.

Он вздохнул:

— Ну а как не пустишь, сама посуди.

— То есть заходил?

— Ну да. Нечасто, но… бывал.

— А стрелял из того оружия, что в тире, или свое приносил?

— Арина Марковна!

— Ну Иван Ильич! Я же действительно не под запись спрашиваю. И не пойдет это никуда дальше, честное слово! Мне просто самой понять бы, как все произошло. Почему оба его пистолета стреляные. Из одного он застрелился. А второй?

— Один… второй… темнишь. Я тебе вот как скажу. Стрелял он у меня из своего ПМ — из моего, значит, тезки. Но! Не бывал уже давно. Полгода, а то и больше. И нечищенным ствол не бросил бы. Да и ты ж говоришь, недавно из него стреляли? Или не из «макарова»? Я ж степанычевский арсенал лично не досматривал, кто его знает, сколько там стволов имелось. Но, опять же, ты сказала «оба», значит — что? Значит, два их было. Правильно я рассуждаю?

— Абсолютно так, Иван Ильич. И стреляли из обоих недавно. Там запах свежий, прямо шибало. Криминалисты говорят, что, похоже, из ПМ Шубин стрелял в тот же день.

— Криминалисты? — со странной интонацией протянул тезка пистолета. — А следователи теперь что, совсем в таком не понимают?

— Иван Ильич, УПК велит у экспертов спрашивать. Хотя если не на протокол, я тоже сказала бы, что шубинский «макаров» свежеотстрелянный.

— Ну добре, коли так. Только это точно не у меня.

— А может, вы просто не знаете? К примеру, подменял вас кто-то?

Он покачал головой:

— Я уж почти год как никуда из тира ни ногой. Каждый день как штык на месте. Вот куда мне еще деваться? Дачи у меня отродясь не было, жена ушла, когда я только-только капитана получил. Сказала, сил нет каждый день бояться, уговаривала уйти из милиции — тогда еще милиция была, не полиция. Вот бы ей чуток подождать… А может, и к лучшему. Деток нажить не успели. Так что сама понимай, куда мне с рабочего места? Водку квасить? Так что, если б Степаныч зашел, я знал бы. Но — давно уж не бывал. А теперь-то… э-эх! Нешто и впрямь водки выпить? За упокой души? А, дочка? Помянешь со мной Егора Степаныча? — он махнул, подзывая официантку.

— Мне еще в следственный комитет надо… — извинилась Арина и двинулась было к выходу, но вернулась.

— Иван Ильич, вы случайно не знаете, что у Шубина в личной жизни было? Неужели он бобылем вековал? Такой видный мужчина…

— Не знаю, дочка. Мы ж с ним, что называется, на брудершафт не пили. Ты бы лучше у Иван Сергеича спросила.

— У Молодцова?

— Точно.

— Спрашивала, — она помотала головой, демонстрируя нулевой результат расспросов. — Они ж из разных поколений, так что сами понимаете.

— Тоже верно. А тебе понять надо, что за горе у Степаныча приключилось, что он сам себя порешить вздумал, так? Вот что я тебе скажу. Если кто про него что и знает, это Халыч. Ты-то его не застала, но…

— Морозов? Я у него училась.

— Вот и спроси. А за упокой все-таки со мной выпей. Видишь, даже рюмок две принесли. Я тебе на самое донышко плесну. Уважь старика. Одному мне как-то… невместно.

Официантка, видимо, не заметила, что Арина собралась уходить, и в комплект к графинчику принесла действительно две рюмки. Арина присела на краешек стула, взяла одну из них, где водки было совсем чуть-чуть. Отнекиваться дальше было бы совсем нехорошо. Что она, принцесса, которой неприлично прикоснуться к старому солдату?

Опрокинув в себя рюмку, Иван Ильич зажмурился на мгновение, закаменевшее было его лицо помягчело, расслабилось:

— Покойся с миром, Егор Степаныч! Спасибо тебе, дочка.

— Вам спасибо, Иван Ильич, — улыбнулась Арина и, уходя, оглянулась от двери. Начальник тира, пригорюнившись, сидел, невидящим взглядом уставившись на полную рюмку.


До комитета от «Блина» было рукой подать. Еще от скверика она увидела, что возле крыльца клубится какая-то толпишка. Негустая, но… неожиданная. Чего это они тут собрались? Завидев Арину, «они», все, сколько их было, бросились навстречу. Сперва показалось, что их очень много — тычут микрофонами, наставляют камеры — но в действительности «нападавших» было не больше десятка. Пытаясь остановить девушку, они многоголосо гудели:

— Транько заказал убийство Коломыйцева?

— Ведекин шантажировал своего директора?

— Ведекин по заказу Транько…

— Защита Транько заявляет о его невиновности и пересмотре дела…

Вопросы сливались в сплошной гул. Только один голос выделялся, как выделялся бы груздь в корзине с сыроежками. Нет, он не был особенно громким или пронзительным. Голос как голос. Но звучал он словно бы знакомо. «Госпожа Вершина, прокомментируйте, пожалуйста!» «Девушка, сюда нельзя!» Она вгляделась в частокол микрофонов, но так и не поняла — кто именно бросил зацепившую ее слух фразу.

Подняв плечо и цедя сквозь зубы «без комментариев», Арина прошмыгнула в стеклянные двери, почти упав в объятия стоявшего за ними дежурного, от неожиданности даже вспомнив его фамилию. Сержант Верзилов, вот как его звали! И был он, вопреки фамилии совсем не высок, на полголовы выше Арины, но довольно плечист.

— Верзилов? — уточнила она.

— Так точно, Арина Марковна, — отрапортовал он со вздохом.

— Почему этих, — она кивнула назад, где за стеклянной дверью все еще копошилась толпа с микрофонами.

— Ну так… не за что вроде, — сержант опять вздохнул. — За просто так же нас тоже по головке не погладят. Они ж, видите, даже на крыльцо не поднимаются. Имеют право находиться в общественном месте.

— Имеют, — согласилась Арина.

— Вы, когда домой соберетесь, мне на пост позвоните, я вам патрульную машину вызову и с пожарного хода выйдете.

— Там поглядим, — кивнула Арина, направляясь к лестнице.

Сержант был прав, прогонять эту шушеру было не за что, и огрести за подобное «посягательство на демократические права и свободы» можно было изрядно. Так прополощут во всех СМИ, что Пахомов язык до мозолей сотрет, оправдываясь перед вышестоящим начальством. И ей, Арине, не поздоровится. В общем, ничего личного, просто бизнес. Чтоб вас, ей-богу. Ей нравилось незнамо откуда ворвавшееся в язык «папарацци». Хорошее слово — в меру свистящее и достаточно, ну, для понимания, что ли, колючее. Папарацци.

Впрочем, эти, сегодняшние ее отчасти даже развеселили. Право слово. Почему вдруг Транько и Ведекин? Дело было, конечно, громкое, но почему не убийство в художественной галерее, которое ей Карасик передал? Дело никак не менее эффектное, к тому же куда более свежее. Или дело в списке Шубина? Но, во-первых, откуда они про него узнали, во-вторых, почему из всех перечисленных там убийств — именно убийство Ведекина их так разгорячило? Да потому, что чернухи им всем не хватает, бандитских разборок, не наелись, видно, в девяностые, и сейчас подавай им что-нибудь хотя бы слегка мафией попахивающее, разоблачительное. Разве это не забавно?

В последние дни ее вообще многое веселило. Настроение взмывало ввысь, как тот воздушный шарик. И ведь не опускалось, вот в чем штука. Какая-то уверенность необъяснимая проснулась: казалось, все, что она делает, правильно, и самое главное — все задуманное выйдет как задумано. И еще крутился в голове обрывок какой-то песенки: «Завтра будет лучше чем вчера». Так она и ходила, мурлыкая под нос: «Та-ра-ри-ра, та-ра-ри-ра-ра, завтра будет лучше чем вчера!»





* * *


Разложив накопившиеся результаты экспертиз по папкам с текущими делами, назначив еще несколько и вообще подразобрав скопившиеся завалы, Арина ненадолго задумалась над предложением дежурного. Нет, не насчет патрульной машины — зачем ей патрульная машина, если за ней Эрик заедет? Но, с другой стороны, демонстрировать близкие отношения следователя и адвоката вряд ли разумно.

Позвонить Эрику, чтоб припарковался с другой стороны здания?

Подумав. она позвонила все-таки дежурному.

— Сержант Верзилов?

— Слушаю, Арина Марковна. Вам машину найти?

— Там что, все еще акулы толпятся?

— Да вроде нет. Сейчас гляну.

Минуты через две он вернулся к трубке:

— Тихо, Арина Марковна. Разбежались.

Улыбнувшись и поблагодарив, она положила трубку внутреннего телефона.

За стеклянными дверями действительно никого не было. Зато за сквериком что-то блеснуло — как гигантский жук-бронзовка. Арине очень нравился цвет Эриковой «тойоты». Вроде и синий, а вроде и бронзовый, интересно, как он называется? Под ложечкой заплескалась жаркая радостная волна. Почему под ложечкой, усмехнулась Арина, вроде бы радость встречи должна плескаться в сердце, разве нет? Сердце тут же послушно екнуло. Да тихо ты, цыкнула она сама себе, может, это еще и не та машина.

Но машина была именно та, разумеется. И рядом — там же, за углом — к узорной чугунной оградке прислонилась знакомая стройная фигура. Эрик! Обернулся, заметил Арину, распахнул руки в приветственно приглашающем жесте. Ну что, Виталик, весело подумала она. Ты, значит, уверен, что я до сих пор по тебе тоскую? Жить прямо без тебя не могу? А вот индейская национальная изба — фиг вам называется. У меня, мой драгоценный бывший, и без тебя все распрекрасно, а будет еще лучше! Вот!

В несколько секунд она долетела до распахнутых рук, уткнулась в отворот куртки, из-под которого выглядывал сине-стальной джемпер, втянула запах — мягкий кожаный, нежно-шершавый кашемировый и еще какой-то слегка металлический, очень мужской. Почему она совсем не разбирается в мужском парфюме? Впрочем, она и в женском-то не особенно разбирается, не то что мама. Мысли опять запрыгали, как искрящиеся пылинки в солнечном луче — Эрик поймал ее, обхватил крепко, упоительно надежно, приподнял, прижал к себе. Коснувшись беглым, но ласковым поцелуем виска, легко поинтересовался:

— Ну что, сразу ко мне или сперва где-нибудь поужинаем?

Арина слегка растерялась. Не то от радостно ласкового напора, не то от необходимости принимать какое-то решение. Некстати вспомнился стаутовский Гудвин, про которого одна из свидетельниц, смеясь, говорила, что любая усталая женщина отправилась бы с ним куда угодно, потому что с ним ей не пришлось бы ни о чем думать. Вроде бы эту свидетельницу потом убили… Господи, Арина, что у тебя за склад мышления такой извращенный? Начинаешь за здравие, но непременно на убийство свернешь.

Эрик терпеливо ждал. Из полусжатого кулака топорщился лохматый бело-розовый хохолок. Астры. Должно быть, последние в этом году. Арина относилась к цветам довольно равнодушно — вопреки общепринятому «женщинам — цветы». Но астры любила. Именно такие — тощенькие, последние. Должно быть, именно за то, что последние, и любила. Как и мохнатые, в серых «мышиных» шубках лиловые подснежники — она знала, что на самом деле они называются «пролески», но «подснежники» было гораздо, гораздо лучше — их любила за то, что первые.

Эрик улыбался самым краешком губ, ветер слегка ерошил светлые волосы, серые глаза смотрели ласково, нежно… Ох, подумала Арина, век бы так стоять! Последние пестрые листья за витой чугунной оградой, облачно-полосатое закатное небо и этот обволакивающий, околдовывающий взгляд чуть сверху. Все вместе — словно кадр из какого-то фильма. Французского, скорее всего. Только французы умеют так снимать банальные, в сущности, сцены — так, что как будто въяве видны связывающие героев нити. Очень красиво… Но, в самом деле, не век же так стоять?