Другая женщина

— Просто хотела узнать, долго ли ты еще, — пояснила я.

— Зачем? Я что-то пропускаю? — осведомился он.

Я заставила себя дышать глубоко и ровно.

— Нет, я просто хотела понять, ложиться мне или нет.

— Ты что же, притомилась? — По его тону я чувствовала, что он пытается острить.

— Да, совершенно вымоталась.

— Так чего же ты ждешь?

— Ладно, проехали. — Терпение мое истощалось. — Делай как знаешь, черт побери.

— Спасибо, так и сделаю.

Вот какие слова я успела услышать, прежде чем разъединиться.

Конечно, я могла бы закатить ему истерику, но он слишком набрался, чтобы до него дошло. И потом, я только сама больше расстроюсь. Пускай торчит там сколько хочет, раз уж ему приспичило быть занозой в заднице. В пьяном виде он будет мне только мешать, а у меня и так полно забот: вот-вот явится Памми.

Я наконец уложила Поппи, и инстинкт — вот уж безумие — заставил меня обежать квартиру, чтобы убедиться, что перед ее приездом все в ажуре. Я не хотела давать ей повод для того, чтобы подначивать меня, перечисляя все, что я не делаю правильно, и все, что я делаю совершенно неправильно. Но когда я пыталась расправить покрывало поверх одеяла в гостевой спальне, я почувствовала, что швы у меня на животе вот-вот разойдутся, и невольно задалась вопросом, зачем я, собственно, так стараюсь. Ей не нужны причины для того, чтобы унижать меня. Если она не найдет причин, она их выдумает.

Адам явился домой в самом начале четвертого утра — с таким грохотом, что разбудил Поппи, которая принялась плакать и ревела до следующего кормления.

— Премного благодарна, — бросила я, нося ее взад-вперед по комнате и укачивая. Он рыгнул, хмыкнул и перекатился на спину.

После этого он не показывался мне на глаза еще восемь часов. Наконец он поднялся, принял два алка-зельтцера, пробурчал: «Чувствую себя хреново» — и снова направился к кровати. Не стану притворяться: я испытала пусть и крошечное, но удовлетворение, когда проследовала за ним в спальню, раздернула шторы и воскликнула:

— Просыпайся, соня! Тебе пора ехать за матушкой.

Он испустил весьма громкий стон, и в этот момент (только в этот) я льстила себя надеждой, что он страшится ее визита даже больше, чем я.

К тому времени, как он ее привез, наша квартира сияла чистотой, Поппи спала у меня на согнутой руке, а на кухне стоял свежий кофе. Я ощущала себя самодовольной суперженщиной, восседая в кресле и ожидая свою роковую соперницу. Под ноющую руку я подложила специальную подушку для кормления.

— Ах ты умница, — проворковала Памми, входя в нашу парадную гостиную. — Ты все так замечательно сделала.

Она не стала трудиться целовать меня, предпочтя сфокусироваться на Поппи.

— Какая прелесть, — закудахтала она. — Она прямо вся в тебя, Адам.

— Ты думаешь? — горделиво произнес он. Голос у него по-прежнему был хриплый после вчерашнего.

Он взял Поппи у меня и опустил на руки Памми. Меня так и подзуживало вырвать ее, забрать назад. Памми прошлась по комнате, держась спиной ко мне. Посмотрела в окно — прямо, потом пониже, на улицу. Я нетерпеливо расхаживала, как львица, не в силах отвести от них взгляд. Памми что-то шептала и то поднимала, то опускала голову, но я не видела Поппи. Я знала, что она там. Конечно, она там. Мне просто требовалось видеть ее. Держать ее на руках.

— Я ее заберу, — заявила я, приближаясь к ним. — Надо ее переодеть.

— Но я только что ее взяла! — рассмеялась Памми. — И потом, что такое грязный подгузник, когда речь идет о бабушке и внучке? — Она посмотрела вниз, на Поппи, словно ожидала от нее ответа. — В любом случае я пока даже запаха не чувствую. И я уверена, что сумею сменить ей подгузник, если понадобится.

Я покосилась на Адама, взглядом умоляя его, чтобы он отдал мне моего ребенка. Но он просто отвернулся.

— Кому-нибудь налить чашечку? — спросил он.

— Я с удовольствием выпила бы одну, сынок, — отозвалась Памми. — Ты сама ее кормишь? — спросила она меня.

— Да, — коротко ответила я.

— Если хочешь, можешь сцедить немного молока, я с удовольствием покормлю ее ночью, если ты не против. Чтобы ты отдохнула.

Я покачала головой:

— Нет никакой необходимости.

— Ну, тогда, может быть, я ее вывезу на прогулку в коляске? Чтобы вы с Адамом побыли одни? Помню, как тяжело пришлось нам с Джимом, когда появились мальчишки. Все меняется, и теперь надо трудиться вдвое усерднее, чтобы все получилось как следует.

Я натянуто улыбнулась.

— Кстати, я кое-что купила для Поппи. Надеюсь, ты не станешь возражать.

— С чего бы мне возражать? — устало спросила я.

— Ну, некоторые мамочки слишком строго к такому относятся, не правда ли? Насчет того, какие одежки должен носить их ребенок, как он должен выглядеть. Стараются, чтобы все было как они хотят.

Я пожала плечами.


— Но я просто вынуждена была купить эту штуку, как только ее увидела. Она меня так рассмешила.

Не выпуская ребенка, она протянула мне сумку и внимательно смотрела, как я извлекаю оттуда крошечный белый бодик.

— Как мило, — выдавила я. — Спасибо.

— Подожди, ты еще не рассмотрела, — заявила она. — Погляди, что написано спереди.

Я перевернула его и подняла повыше. Поперек груди шли вышитые буквы: «Если мама скажет нет, я попрошу у бабушки». Я невольно содрогнулась.

— Ну просто очаровательно, правда? — засмеялась Памми.

С тем же успехом она могла купить собачий жетон с надписью «Если найдете, верните бабушке».

— Смотри, что твоя мама купила для Поппи. — Я развернула боди надписью к Адаму. — Просто очаровательно, ты не находишь? — Я надеялась, что она заметит мой сарказм.

Адам улыбнулся мне.

— Я ее возьму, пока вы будете пить чай, — проговорила я, направляясь к Памми.

Она снова рассмеялась:

— Я ведь сама вырастила двоих, не забывай. И при этом ухитрялась время от времени выпивать чашечку чая. Я, знаешь ли, могу делать две вещи одновременно.

Адам засмеялся вместе с ней — засмеялся надо мной. Я затаила дыхание, когда она поднесла к губам чашку с горячей жидкостью. И безмолвно молила: только не пролей.

Едва Поппи начала хныкать, я вскочила с кресла и нависла над Памми, мысленно уговаривая ее отдать мне ребенка. Вместо этого она сунула палец ей в рот.

— Господи помилуй, Эмили, какая ты нервная. У нее все замечательно, смотри. Видишь?

— Знаете, я бы предпочла, чтобы вы этого не делали. — Я постаралась произнести это как можно спокойнее, но внутри у меня все клокотало.

— Если она плачет, это еще не означает, что она голодная, — заявила Памми. — Иногда ей просто хочется что-то пососать. А раз это ее успокаивает, что же тут плохого, верно?

— Я не хочу приучать ее к пустышкам и прочему, — тихо проговорила я. — Кроме того, это не очень гигиенично.

— Ей-богу, сейчас все на этом прямо помешались, — заметила она. — Все вам советуют покупать дорогие стерилизаторы и прочие новомодные устройства. А в наше время — таблеточка мильтона и немного кипяченой воды, да и то если повезет. Если соска падала на пол, вы ее просто подбирали, на секундочку совали себе в рот и отдавали ребеночку. И поглядите, какие у меня выросли мальчишки. Им это не принесло ни малейшего вреда, правда?

— Мы совсем недавно стали этим заниматься, мама. — Наконец-то Адам за меня заступился. — Мы действуем методом проб и ошибок. Смотрим, что сработает, а что нет.

Я благодарно взглянула на него.

Памми продолжала:

— Я просто говорю — ни к чему такой педантизм. Дети — крепкий народец, им не так уж много надо. Если она плачет, можешь какое-то время не обращать на нее внимания. Ты взвалишь на себя огромную обузу, если будешь каждый раз мчаться к ней, чтобы покормить.

Я посмотрела на часы. Памми не провела у нас и пятнадцати минут.

Потом, после вымученного застольного разговора, я не доела макароны с курицей (произведение Адама) и, извинившись, отправилась в постель, забрав Поппи с собой. Последним, что я услышала, плотно закрывая дверь в свое святилище, были слова Памми:

— Она слишком мало ест. Ей необходимо хорошо питаться ради ребенка.

Адама еще не было в нашей кровати, когда Поппи проснулась, готовая к полуночному кормлению. Но мне показалось, что в гостиной работает телевизор. Потом я смутно вспоминала, что когда-то позже он пришел, но я толком не знала, в котором часу. Я даже толком не знала, какой нынче день: все они для меня сливались в один. Если Поппи спала, то я тоже спала. Все было по-прежнему тихо, когда в шесть утра я проснулась. Первая мысль: «Ура! Она проспала больше пяти часов без перерыва». Вторая мысль: «Черт, да она вообще дышит?»

Я наклонилась, заглянула в ее кроватку-корзину, увидела ее розовое одеяльце и муслиновую простынку. В предрассветной полутьме я прислушалась, стараясь различить ее всхлипывания, но услышала лишь чириканье ранних птиц. Я попыталась как-то настроить зрение. Все расплывалось, и я потерла глаза. Я видела одеяло и муслин, но они казались какими-то плоскими, словно просто лежали на матрасе — без всякого ребенка между ними. Резко сев на кровати, я сунула руку в корзинку. Но там было холодно и бесприютно.

Я бросилась к выключателю у двери. От выброса адреналина у меня подгибались ноги.

— Какого?.. — вскрикнул Адам, когда комната озарилась электрическим светом.

Я метнулась обратно к корзинке, но та и в самом деле оказалась пуста. Я громко ахнула:

— Ребенок! Где ребенок?!

— Что? — Адам, казалось, еще толком не проснулся и мало что соображал.

— Ее нет. Поппи тут нет. — Я то всхлипывала, то кричала. Мы столкнулись друг с другом в дверях спальни, одновременно пытаясь выйти. — Памми! Поппи!

— Мам?.. — крикнул Адам, одним прыжком спустившись на промежуточный этаж, в гостевую спальню. Я стояла на верхней площадке и видела, что занавески там открыты, постель заправлена и пуста.

Я тяжело осела на пол.

— Она забрала ребенка, — вскрикнула я.