Другая женщина

— Тогда ладно, — бросил он. И разъединился.

Не знаю, зачем я поддалась давлению. Мне просто казалось, что так поступить проще. В итоге исчезала одна проблема, а значит — о ней не нужно беспокоиться, ее не нужно решать. Мне и без того хватало проблем. Я хотела спокойной жизни, вот и все.

Мы прождали на станции «Блэкхит» двадцать пять минут, когда Памми наконец соизволила явиться, тем самым вынудив нас опоздать в свадебный салон, где мы назначили просмотр. Терпеть не могу опаздывать. Спросите кого угодно из моих знакомых, что я меньше всего люблю делать, и все ответят: «Опаздывать». Меня всегда жутко бесит, когда люди настолько мало уважают твое время, что без зазрения совести заставляют тебя тратить его зря. Я не терплю этого на работе. И не ожидаю в своей частной жизни — если, конечно, нет какой-то очень уважительной причины. Пожар, землетрясение, смерть — вполне допустимые оправдания. Но Памми смогла предложить лишь следующее: «Извините, не успела на поезд, мы ведь из-за этого не опоздаем, верно?»

Я отвернулась, уклонившись от ее неискреннего поцелуя, и зашагала вперед, вверх по холму, к вересковой пустоши, оставив маму и Памми беспомощно тащиться сзади. Пиппа пыхтела, стараясь не отстать от меня.

Когда мы входили в салон, над дверью прозвенел колокольчик, и меня тут же окатила волна жара: солнце било прямо в окна. Посреди зала, на маленьком круглом столике, громоздилась композиция из белых лилий.

— Доброе утро, Эмили, — проворковала Франческа (мой модельер), скользя к нам. — Всего две недели до вашего великого дня! Вы готовы?

Похоже, лицо у меня было все в красных пятнах, и я чувствовала, как у основания позвоночника начинают собираться капли пота.

— Почти, — улыбнулась я.

— Мне ужасно жаль, но, поскольку вы припозднились на полчаса, мы немножко ограничены во времени: ко мне через тридцать минут придет следующая невеста.

Этот день должен был стать для меня особенным. Спокойным. Непринужденным. Но в груди у меня уже сжалась пружина тревоги.

— Но не волнуйтесь, — добавила она, пытаясь сгладить эффект от предыдущей фразы. — Я уверена, что мы все успеем.

Мне хотелось чуть-чуть посидеть, выпить стакан воды и успокоиться, прежде чем отправляться в жаркую кабинку для переодевания. Но на это, судя по всему, уже не оставалось времени. Я обнаружила, что зря надела толстые колготки: черные шерстинки усеяли плюшевый ковер кремового цвета, застряли между вспотевшими пальцами ног. Все шло не так, как мне хотелось. Мне потребовались все мои внутренние ресурсы, чтобы не разреветься. Я мысленно отчитывала себя: если заплачешь, все примут тебя за изнеженную принцессу, устраивающую истерику из-за сущих пустяков.

Я приподняла руки, и Франческа медленно стала надевать мне платье через голову. Покачивающаяся материя миновала мои плечи, покрыла верхнюю часть туловища.

— А вот и момент истины. Я задержала дыхание, словно от этого наряд будет сидеть на мне лучше.

— Посмотрим, не придется ли сделать посвободнее.

Я слегка улыбнулась, уверенная, что мне удается следить за весом, и одновременно сомневаясь в своей силе воли.

Поймав свое изображение в зеркале, я с трудом узнала эту женщину, глядящую на меня из стекла. Шифоновые складки изящно драпировали мою грудь, талию сжимали невидимые швы, шелк цвета слоновой кости идеальными ручейками ниспадал до самого пола.

Неужели я выхожу замуж? Как это вообще может быть? В глубине души я по-прежнему чувствовала себя ребенком. Девочкой, играющей в свадьбу. И тем не менее я стояла здесь, якобы совершенно взрослая, готовая принять на себя ответственность, сопряженную с положением жены. Жены Адама. Я представила, как он стоит в церкви, в самом начале прохода, и я направляюсь к нему, и его лицо сияет, но при этом, приблизившись, я вижу, что оно застыло от волнения. Родители улыбаются, гордясь тем, какой женщиной я стала. Мама — в темно-синей шляпке с вуалью, а папа — в своем элегантном новом костюме. («Между прочим, к нему и жилет прилагается».) Здесь же — мой брат и его собственная маленькая семья, крошка Софи пытается удрать из цепких материнских рук и поиграть на скамье. А потом я поворачиваю голову и вижу, что за Адамом стоит его брат Джеймс, выполняющий роль шафера. И чувство вины стискивает мне сердце, выжимает из него жизнь. Его мать, с лицом искаженным ненавистью (видимой лишь мне), цепляется за его локоть.

— Вы готовы? — Франческа заглянула в кабинку, чуть отодвинув занавеску.

Я нервно кивнула. Снаружи до меня доносилась беспечная болтовня. Пронзительный голос Памми, казалось, вонзается в меня, словно колючая проволока.

— Что ж, тогда вперед, — уговаривала меня Франческа. — Покажитесь своим зрителям.

Я резко отвела в сторону тяжелый бархат занавески и вышла из кабинки.

— О, Эм! — воскликнула мама.

— Ты такая красивая. — Глаза у Пиппы расширились. Она поднесла ладонь ко рту.

— Тебе так кажется? — спросила я. — Ты именно такого ожидала?

Я обращалась к Пиппе, но ответила Памми.

— Нет, — произнесла она как бы в нерешительности. — Я думала, оно будет… не знаю… как-то побольше.

Я опустила взгляд на эти плавные линии, облегавшие все мои очертания. Как эти линии сужаются к талии, затем расширяются, охватывают бедра, а потом ниспадают на пол.

— По-моему, идеально, Эм, — выпалила Пиппа. — Так тебе подходит.

— Да, милая, смотрится и в самом деле очаровательно, — добавила Памми. — Ты его наверняка не раз наденешь. Просто прелестный наряд для того, чтобы отправиться на какое-то особое событие.

Ее слова меня задели, хотя ни Пиппа, ни мама не поняли их тайного смысла. Памми вечно так себя ведет: во всеуслышание делает тебе комплимент, а потом добавляет шпильку, которая почти ни для кого не заметна. Разумеется, кроме самой мишени, то есть меня.

— А с волосами ты будешь что-нибудь делать? — спросила она. — Чтобы немного их украсить.

Франческа показала простую диадему со стразами, прикрепленную к однослойной фате.

— Ты сделаешь высокую прическу или распустишь? — возбужденно спросила Пиппа.

— Думаю, высокую, — ответила я, морща нос: определенного решения мне пока так и не удалось принять. Франческа подобрала мои распущенные волосы, высвободила несколько прядей, чтобы они окаймляли лицо, и наскоро закрепила всю конструкцию несколькими шпильками, а потом осторожно поместила сверху диадему.

— Чтобы вы получили представление, как это будет, — пояснила она.

— Ну, это же не будет в точности так, правда? — фыркнула Памми. — Я полагаю, вы уже договорились с профессионалами, чтобы они занялись этим в день торжества.

Вопрос был риторический, и я не сочла нужным отвечать.


— Значит, вам нравится? — спросила я, обращаясь ко всем. — Как по-вашему, что об этом подумает Адам?

По всему салону эхом зазвучали всевозможные «потрясающе», «он будет в восторге», «просто фантастика», но громче всего, казалось, раздается слово «интересно».

К тому времени, когда мы выбрались наружу (ровно через тридцать три минуты после того, как вошли), в голове у меня стучало. На обратном пути низкое яркое солнце резало мне глаза.

— На ланч я заказала нам столик в Due Amici, это же твое любимое место, — радостно щебетала Пиппа. — Мы чуть-чуть рановато, но я уверена — им найдется куда нас посадить. А если нет, можно просто выпить у стойки.

— А ты не возражаешь, если мы отложим это до следующего раза? — спросила я.

Пиппа развернулась ко мне, подняв брови. Она ждала, пока я продолжу.

— У меня страшно разболелась голова, — объяснила я. — Если честно, мне будет достаточно просто посидеть и выпить чаю.

Она взяла меня под руку, уводя в сторонку от сплетничающих мамаш, которые слишком увлеклись беседой, чтобы это заметить.

— Я правильно тебя поняла? — уточнила Пиппа. — Ерундовина?

Я улыбнулась. Мы уже сто лет не пользовались этим выражением. По крайней мере, с тех пор как я сблизилась с Адамом. Это наша тайная кодовая фраза, означающая «вытащи меня отсюда». Кажется, последний раз я ее применяла, когда под действием принятого алкоголя позволила убедить себя отправиться домой к какому-то парню, с которым познакомилась на вечере караоке в «Псе и утке» на Брюэр-стрит. Пиппа миловалась в уголке с его приятелем, и дальнейшие планы казались отличной идеей, пока мы, опрокидывая одну рюмку за другой, уродовали «Городскую черту Натбуша»[12]. Но когда мы все набились в такси и Пиппа уселась на своего нового дружка, у меня вдруг, к счастью, случился припадок благоразумия. Я не хотела этого делать и не хотела туда ехать. «Ерундовина!» — завопила я, и Пиппа резко выпрямилась, словно заслышав крик Тарзана. «Серьезно?» — воскликнула она. «Ага, — ответила я. — Е-рун-до-вина». Я нарочно произнесла помедленнее — скорее ради своей же пользы, а не для того, чтобы она меня лучше поняла. Если бы я спьяну выговорила это слово иначе, парни могли бы вообразить, что им предстоят какие-то невероятные увеселения.

— Она тебя достает, да? — спросила теперь Пиппа, чуть кивая в сторону Памми.

Я кивнула и почувствовала, как глаза мне щиплют слезы.

— Хочешь, поедем ко мне?

Тут я подумала: а ведь Адам дома, жаждет услышать, как я провела этот особенный день. Мне совершенно не хотелось сейчас заниматься еще и этим. Я не могла изобразить на лице полнейшее счастье и сквозь зубы врать ему, как замечательно все прошло. Но я не желала и признаваться, как все вышло в действительности — как его мать снова все испортила. Каким-то образом он убедил себя, что в последнее время мы с ней гораздо лучше ладим друг с другом, и с тех самых пор с ним мы стали ближе, чем прежде. Прекратились глупые препирательства о моей (как он ее называл) неоправданной паранойе: раньше такие споры вспыхивали всякий раз, когда в разговоре всплывало ее имя. Я поняла, что в такие минуты, когда он говорит о ней, гораздо легче просто слушать, улыбаться и не возражать. Потому что я вдруг начала осознавать: может, она и права. Я поняла: если в решающий момент мне действительно придется заставить его выбирать, я совершенно не представляю, по какому пути он пойдет.

— Милые дамы. — Пиппа повернулась к мамашам. — Эмили не очень хорошо себя чувствует, так что я отвезу ее к себе.

— Что случилось, детка? — вскрикнула мама, принимаясь тереть мне спину. — Хочешь, я поеду с вами?

Я покачала головой:

— Нет, спасибо, мам. Все будет нормально. Меня просто немного подташнивает, только и всего.

— Видно, она совсем за собой не следит, — вмешалась Памми так, словно меня тут не было. — Наверняка пыталась сбросить вес, села на какую-нибудь безумную диету, чтобы влезть в это платье.

Скорее всего, Пиппа заметила выражение моего лица, потому что быстро увела меня от них, тем самым помешав мне врезать этой пронырливой суке прямехонько между глаз.

— Это мне одной так кажется? — спросила я, когда мы очутились в полной безопасности — на ее диване, с пластиковыми чашками супа, крепко зажатыми в руке. — Все твердят, какая она добрая и заботливая. Но я вижу только краснорожего дьявола. Как будто из ее башки торчат рога, честное слово.

— Просто она прикидывается перед всеми, кроме тебя. Ее все видят эдакой мисс Невинность, которая по доброте душевной устроила тебе сюрприз — пригласила твою давнюю подругу на твой же девичник. Умоляла, чтобы ей позволили прийти на примерку твоего платья, потому что у нее никогда не будет собственной дочери, с которой она могла бы разделить эти неповторимые переживания. И прочее, и прочее, и прочее. И если уж честно, Эм, на это все ведутся. Даже ее собственный сын не в состоянии понять, какая она на самом деле. И увидеть, сколько мучений она тебе причиняет.

— Значит, я все придумала? — Я чувствовала, как в глазах у меня набухают слезы, и с трудом сглотнула.

— Ну конечно нет. — Она пододвинулась ко мне, обняла одной рукой. — Я отлично вижу, что она делает. Но я тебе не помощник — ну, кроме таких вот случаев, как сегодня. — Она потянула меня к себе. — Тебе нужно привлечь на свою сторону твоего собственного жениха. Заставить его увидеть, что она творит и в какое унизительное положение она тебя ставит. Нельзя начинать семейную жизнь с таким камнем на сердце, иначе обида в конце концов разрушит ваш брак. А то и тебя. Надо тебе поговорить с ним, все ему рассказать.

— Я пыталась! — всхлипнула я. — Но когда я все проговариваю вслух, звучит это жалко. Словно я избалованный ребенок. Даже мне самой так кажется, а уж Адам вообще, наверное, бог знает что думает.

— Что он сказал насчет Шарлотты у тебя на девичнике? Тут нет ничего жалкого. Это вполне реальная черта, которую она перешла. Многим такое и в голову бы не пришло. Не говоря уж о том, чтобы действительно так поступить.

— Я ему не говорила…

— Что? — вскричала Пиппа. — Вы с ним поженитесь через две недели — и ты не рассказала ему о таком серьезном событии?

Я покачала головой:

— Мы же оба вернулись всего несколько дней назад. И в те немногочисленные моменты, когда мы вместе, разговор у нас идет либо о Лас-Вегасе, либо о самой свадьбе.

— Ты упорно прячешь голову в песок, — сурово произнесла она. — Так и заболеть недолго.

Я вяло кивнула. Я и так понимала, как скверно на мне сказывается вся эта история.

— Поговорю с ним сегодня вечером, — пообещала я.

Когда я пришла домой, Адам смотрел по телевизору регби. Игра была в самом разгаре.

— Мы можем поговорить? — тихонько спросила я. Мне даже почти хотелось, чтобы он меня не услышал. Я надеялась, что мне удастся оттянуть неизбежное объяснение хотя бы до следующей недели.

— Ну да, — рассеянно отозвался он. — А до конца матча можно подождать?

Я кивнула и отправилась на кухню. Вынула из холодильника несколько перцев и принялась их яростно кромсать. Он даже не спросил, как прошел мой день.