Другая правда. Том 2

– Куда ближе, в Новосибирске.

– А-а… А ты, значит, молодого гостя к себе ведешь, пока муж в отъезде?

Тетка была вредной и обожала сплетни, но ее внук был таким славным мальчишкой и так горячо жаждал овладеть премудростями математической науки, что Настя все ей прощала. Еще в седьмом классе он с упоением решал задачи из физматовского курса и порой приятно удивлял Чистякова нестандартностью мышления. Но сейчас почему-то не было настроения прощать и не обращать внимания.

– Да, – Настя лучезарно улыбнулась соседке, – вот, познакомилась только что на улице, веду к себе юного любовника. А что такого? Имею право. Надеюсь, вы Леше не скажете, не выдадите меня?

– Конечно-конечно, – торопливо закивала тетка с третьего этажа. – Но ты, Настасья, все же поостереглась бы, совесть иметь надо, не в твои года уже… вот это самое…

– Вы правы, в мои года еще рано, вот в ваши – в самый раз, пора начинать.

– Хамка ты, Настасья!

Настя снова улыбнулась, ничего не ответила и направилась к лифту.

– Что это было? – оторопело спросил Петр, когда кабина двинулась вверх.

– Это была Зоя Леонидовна с третьего этажа. А в чем дело?

– Вы с ней так разговаривали… Мне даже не по себе стало.

– Видите ли, Зоя Леонидовна – особа крайне неприятная, грешит любопытством и злоязычием, но она единственная из всех соседей, кто знает нас по имени и вообще в курсе, что мы есть на этом свете. Звучит банально, но в случае надобности к ней хотя бы можно обратиться за щепоткой соли или за таблеткой, если нет возможности купить самой. Ее внук бывает у нас дома, он хороший парень, умный, учится в МИФИ, общается с моим мужем на разные математические темы. Иногда Зоя бывает совершенно невыносима, как, например, только что…

Двери лифта разъехались, они вышли, и Настя продолжила:

– Но я всегда терпела и молчала. Все-таки единственный человек во всем доме, с которым мы более или менее знакомы, не хотелось обострять отношения. А сегодня не промолчала. Все равно мы скоро переедем, так какой смысл наступать себе на горло и терпеть?

Она сняла кроссовки, сунула ноги в тапочки и прошла в комнату.

– На чем мы остановились?

– На том, что можно поехать к матери Сокольникова и спросить, кому и зачем она передавала материалы. Чего гадать-то попусту? Если мать уже умерла, нужно найти сестру, она наверняка полностью в курсе. И про отца мы совсем забыли, а он ведь тоже может знать.

– Скучно с вами, Петр. Вы все время ищете самый легкий и самый ненадежный путь: задать вопрос и получить ответ. Способ, конечно, работает часто, но не всегда, даже на допросе в кабинете следователя или в зале суда свидетеля просят дать подписку о том, что он предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Допущение, что человек соврет, отвечая на вопрос, заложено в закон. В закон! А вы надеетесь на то, что вам, человеку с улицы, все немедленно кинутся говорить правду. Очередная иллюзия. И потом: ответы на вопросы – это всего лишь слова, они могут быть какими угодно. Нужно анализировать поступки, потому что они неподдельны, они отражают то, чего человек на самом деле хочет, чего добивается, к чему стремится. Анализ поступков и поиск мотивов этих поступков – вот что важно и интересно, а вовсе не слова.

Она вытащила из тубуса один лист, разложила на полу, прижала уголки снятыми с полки книгами, достала длинную метровую линейку, взяла со стола карандаш.

– Сразу предупреждаю: юношескую гибкость я давно утратила, у меня больная спина, поэтому зрелище дамы в возрасте, ползающей на карачках, вряд ли доставит вам эстетическое удовольствие. Но вы уж потерпите.

Она вдруг вздохнула, неуклюже уселась на пол, вытянула ноги.

– Знаете, Петр, я чувствую себя отвратительно.

– Вам нездоровится? – испугался он. – Принести лекарство? Может, «Скорую» вызвать? Вы только скажите…

– Да я не в этом смысле, – грустно засмеялась Настя. – Не физически. Морально. Со стороны выглядит так, будто я все время вас поучаю, читаю вам длинные лекции и нотации, морализирую и все такое. Я сама себе противна в этой роли. Могу предположить, что и вас это сильно раздражает.

– Нет, ну что вы…

– Я не умею быть учителем, никогда этим не занималась, у меня нет опыта. И нет таланта объяснять сложный ход вещей коротко, в двух словах, мне все время кажется, что нужны мелкие подробности и детали, чтобы собеседник меня понял. Наверное, это заблуждение, и люди гораздо умнее и соображают быстрее, чем мне представляется, им не нужны мои пространные разъяснения и аргументы, они уже все поняли после первых двух фраз. Признаю за собой этот недостаток, но предупреждаю честно: пытаться избавиться от него не буду. Во всяком случае, не сегодня и не в ближайшее время. Вы – мой первый ученик и, вполне возможно, последний, так что дидактические навыки мне вряд ли пригодятся в будущем. Если вам показалось, что я пытаюсь быть ментором и учить вас жизни, то это не так, честное слово, поверьте. Поэтому прошу вас не сердиться и не раздражаться, извинить меня и смириться с моей педагогической неполноценностью.

Петр растерянно молчал, не зная, что ответить, и Настя по его молчанию поняла, что ее длинные объяснения и в самом деле воспринимаются им как поучения. Понятно, что молодого человека такое не может не бесить. Должно и бесить, и раздражать, и вызывать отторжение, желание непременно опровергнуть или сделать наоборот. «Никуда я не гожусь, – уныло констатировала она. – Знаний и опыта выше крыши, могла бы научить многому, а умения, таланта научить бог не дал. Ничего, кроме отвращения и злости, я у своих учеников вызывать не буду».

– Не пытайтесь найти слова, – мягко добавила она, – мне не нужен ваш ответ, мне нужно, чтобы вы услышали мои извинения и поверили в то, что они искренние. А теперь будем чертить. Как раз до отъезда на свидание с Лёвкиной успеем сделать рамку и надписать строки и столбцы, а когда вернемся – начнем искать и вписывать информацию. Работа предстоит долгая, кропотливая и муторная, предупреждаю честно. Но если мы хотим что-то понять, ее нужно проделать.





* * *


К месту, указанному Гусаревым, Настя подъехала совсем другим маршрутом и с другой стороны. Спасибо бывшему коллеге Коле Селуянову, знавшему Москву не хуже собственной квартиры и постоянно следившему за всеми изменениями как в строительстве и ремонте, так и в расстановке дорожных знаков. Для него это после выхода в отставку превратилось в хобби, и Настя, равно как и все давние сослуживцы, регулярно получала от него письма о том, что в конкретном месте затеяли ремонт дороги или поменяли разметку и знаки, и если ехать вот так, то получается, например, 40 минут, а если вот эдак – то на 7 минут быстрее. А еще вот в этом месте поменяли длительность светофоров, из-за чего начали скапливаться пробки, хотя их там отродясь не бывало, поэтому он рекомендует объезжать… И так далее. Колины советы Настя всегда принимала с благодарностью и активно ими пользовалась, уже много лет назад признав, что они действительно очень дельные и на них можно полностью полагаться. А уж сколько раз эти знания помогали сыщикам в работе – и не перечислить!

Когда навигатор веселым голосом известного спортивного комментатора сообщил, что до конца маршрута осталось 5 минут, Настя, стоя на перекрестке, позвонила Гусареву.

– Я выхожу вам навстречу, – ответил он. – Маргарита Станиславовна уже освободилась.

Настя ожидала увидеть импозантного мужчину лет сорока пяти, моложавого и стройного, с хорошей стрижкой, но из здания на крыльцо выкатился низкорослый толстячок с густой бородой на темно-красном от загара лице, сильно оттопыренными ушами и абсолютно лысым черепом.

– Еще раз напоминаю: постарайтесь поменьше говорить, хорошо? – шепнула она Петру, пока помощник Лёвкиной семенил к ним по ведущей к крыльцу дорожке, вымощенной симпатичной плиткой.

Глядя на Маргариту Станиславовну, трудно было поверить, что между нею и личным помощником есть романтическая связь. Но ведь слухи об их отношениях курсировали еще двадцать лет назад, и они продолжают быть вместе. Почему? Дружат? Или дербанят все эти годы какой-то общий источник доходов, о котором не хочется говорить вслух? Вместе замазались когда-то, вместе и продолжают.


Лёвкина была в хорошем расположении духа, похоже, только что прошедшие переговоры закончились полным успехом. Элегантная, ухоженная, со следами как минимум двух подтяжек, благодаря которым линия подбородка и шеи смотрелась пока еще безупречно, Маргарита Станиславовна выглядела почти точно так же, как на фотографии двадцатилетней давности, сделанной во время осмотра местности. Казалось, и не постарела вовсе, и фигура такая же красивая, только одета не в форму, а в дорогие брендовые шмотки. Даже волосы той же длины, хотя и пострижены совсем иначе, и окрашены в другой цвет.

– Здравствуйте, юноша, – насмешливо произнесла Лёвкина, когда ей представили Петра. – Судя по тому, что вы пришли сюда, в полиции вам не понравилось. Можете не извиняться, но совет примите: никогда не пытайтесь подойти на улице к людям, которые ходят с охраной, если, конечно, это не ваши хорошие знакомые. Человек пользуется охраной именно потому, что имеет основания чего-то или кого-то опасаться, и любая попытка несанкционированного контакта с ним будет заканчиваться как раз так, как в вашем случае.

– Да я понимаю, Маргарита Станиславовна, я и не собирался ничего такого делать, просто стоял и смотрел на здание, где ваш офис, а тут вы вдруг выходите… Ну, я и кинулся, не подумав.

– Хорошо, закончим с этим, – решительно сказала она и перевела взгляд на Настю. – Можете считать, что ваши извинения приняты. У вас есть еще вопросы?

– Вопросов нет, но я хотела бы объяснить причину случившегося. У Петра есть фотокопии материалов старого уголовного дела по обвинению Андрея Сокольникова в тройном убийстве, он журналист, но хочет попробовать себя в художественной литературе, и обратился с просьбой научить его разбираться в процессуальных документах, чтобы его будущий текст не страдал вопиющей недостоверностью. Я взяла на себя смелость прочитать ему краткий курс уголовного процесса, совсем поверхностный, примитивный. Петр еще молод и, как настоящий журналист, предпочитает получать устные ответы из первоисточников, а не копаться в документах. В какой-то момент ему стало скучно читать бумажки и разбираться, что к чему и что было сначала, а что потом, и он предпочел найти следователя и спросить, чтобы было быстрее, проще и понятнее. Я не снимаю с себя вины за то, что недоглядела и не смогла вовремя удержать Петра. Как говорится, хороший хозяин должен держать невоспитанного щенка на коротком поводке. Я этого не сделала, за что еще раз приношу свои извинения и обещаю впредь быть внимательнее и аккуратнее.

Никакой особенной реакции на свои слова Настя не заметила ни в лице Маргариты Станиславовны, ни в лице Геннадия Валерьевича. Получалось одно из двух: или исполнитель циркового номера на перекрестке скупо доложил об исполнении задания, не вдаваясь в детали, и они не знают, что именно он сказал Каменской в тот момент, или Лёвкина и Гусарев вообще ни при чем, никого не нанимали и не посылали. Но если не они, то кто тогда? Зачем кому-то их защищать и оберегать от возможных проблем, которые могут возникнуть в будущем, если в прошлом были какие-то косяки и если вдруг прыткий журналист их обнаружит и обнародует? Слишком много «если»… Конструкция должна быть проще, ибо давно известно: чем проще – тем надежнее. Может быть, муж Маргариты так печется о супруге, не ставя ее в известность?

Лёвкина задумчиво кивнула:

– О каком деле идет речь? О деле Сокольникова, я правильно услышала?

– Да, о нем.

– И что вас заинтересовало в этом деле?

В голосе Лёвкиной зазвучала настороженность, а сидящий рядом с ней помощник слегка нахмурился.

– Меня – абсолютно ничего, – улыбнулась Настя. – Могу только рассыпаться в комплиментах вашему профессионализму. Как я понимаю, вы оба вели предварительное следствие?

– Да, мы тогда работали вместе в Центральном округе, на том деле нас поставили в одну бригаду. Вас ничего не заинтересовало, а вашего протеже? О чем он хотел со мной поговорить?

Лёвкина теперь вела себя так, словно Петра здесь вообще не было.

– Он поразился количеству жалоб, поданных на действия следователей. Уж в чем только вас обоих не обвиняли! Подследственный и его мать жаловались на вас, адвокат жаловался на прокуратуру, которая отвергала все обвинения в ваш адрес, а в суде по этому поводу даже допрашивали зампрокурора Темнову.

Маргарита Станиславовна улыбнулась в первый раз с начала встречи. Улыбка была скупой и быстрой, но вымученной и неискренней не выглядела.

– Помню, помню. Само дело уже забылось, а вот муть с жалобами мы с Геной помним очень хорошо. Темнова потом еще несколько лет нам эту историю припоминала при каждом удобном случае. Ваш юноша хотел спросить, правда ли, что мы с Геной были любовниками, украли фамильные ценности и крышевали черных риелторов? Что мы там еще делали? Смотрели сквозь пальцы на то, что опера выбивают из подследственного признательные показания? Или даже сами избивали его, собственными руками и в своих кабинетах?

– Нет, – покачала головой Настя, – для его будущего сюжета не имеет никакого значения, правда это или клевета. Он только хотел спросить, что вы чувствовали как следователь, которому предъявляют подобные обвинения. Что думали, как реагировали, как к этому отнеслись ваши коллеги и начальники. Одним словом, то, что важно для художественного произведения, но никак не отражено в процессуальных документах. И еще он хотел узнать, какое впечатление на вас произвела мать Сокольникова.

– Гена, – обратилась Лёвкина к помощнику, – ты мать помнишь? Что-то у меня ничего о ней не отложилось, кроме жалоб, которые она писала.

– Жуткая баба, – коротко и категорично сказал Гусарев. – Детали забыл, конечно, но общее впечатление осталось. И не в жалобах дело. На следователей жалуются все, кому не лень, это нормально, все давно привыкли. И то, что матери на допросах выгораживают детей и клянутся, что они хорошие и «не могли такого сделать», тоже в порядке вещей. А с этой мамашей… Примеры привести не могу, много времени прошло, но в памяти осталось, что пока разговариваешь с ней – все или сладко, или горько, а как только она уходит, появляется такое чувство, будто тебя вымазали в дерьме.

– Сладко – это о сыне, а горько – обвинения и претензии? – понимающе спросила Настя.

– Именно.

– Откуда же ощущение дерьма, если и то, и то другое для следователя нормально?

– Ощущение от чувства, что тебя считают круглым идиотом и пихают тебе на голубом глазу чистое вранье.

– Ясно, спасибо большое.

Настя подумала, что пора уходить, и собралась было встать, но неожиданно Лёвкина снова заговорила:

– О том, что мы с Геной любовники, шушукалась вся контора. На самом деле Гена – сын давнего друга моего отца. Если помните девяностые, то знаете, что времена были непростые, молодых сотрудников ломали быстро, заставляя играть на стороне денег, а не на стороне закона. Не берусь никого судить, но так сложилось. Мне было проще, мои отец и муж занимали довольно высокие посты в ФСБ, и меня трогать боялись, поэтому я имела счастливую возможность вести следствие так, как требует закон, а не так, как нравилось тем, кто платил и заказывал музыку. Можно сказать, мне очень повезло в жизни. Но так везло мало кому. Гене не повезло, его отец был горным инженером на Кузбассе, а не шишкой в столице и не офицером ФСБ. Мой папа, чтобы помочь старому другу, задействовал свои возможности и отправил Гену под мое крыло. С самого первого дня было известно, что Гену назначили на должность в наш округ под давлением с верхних этажей конторы, ну а про меня и без того все всё знали. Я опекала Гену, помогала ему, чем могла.

– Дня не проходило, особенно в первые недели, чтобы я не прибегал к Рите за советом, – вставил Гусарев. – С работой более или менее справлялся, все-таки за плечами в то время было уже три года следственной практики, а вот как уворачиваться от требований начальства, как не подставиться, как избежать открытой конфронтации – это всё Рита, ее наука. Поскольку я все время шнырял к ней в кабинет, слухи и пошли.

– Как только мы в первый раз услышали, что мы, оказывается, любовники, сразу же взяли мужа и втроем поехали к моему отцу, – снова заговорила Лёвкина. – Хотели посоветоваться. Папа подумал и сказал: пусть говорят, так даже лучше, Генку заведомо трогать не будут, дадут ему возможность нормально работать, а не бандитам подпевать. Муж не возражал, только посмеялся. Говорил, что у него теперь есть право ухлестывать за Генкиной невестой.

– Но нормально работать вам все-таки не дали, – заметила Настя.

Лёвкина чуть приподняла красиво очерченные брови.

– В каком смысле?

– В интернете висит материал, где сказано, что с вами расправились за доведенное до суда дело против какого-то не то банкира, не то олигарха.

Лёвкина хмыкнула, потом улыбнулась, на этот раз свободно и широко.

– Расправились – слишком сильно сказано. Впрочем, журналисты чего только не напишут для красного словца, не в обиду будь сказано вашему юноше… К тому времени мой отец умер, муж вышел в отставку, мы с Геной остались без прикрытия, и нам просто дали понять, что либо нам придется играть по тем правилам, по которым играют все, либо мы должны уйти и освободить место для тех, кто спит и видит, чтобы их «прикарманили» и дали заработать. У мужа остались крепкие связи, он сказал, что поможет мне наладить бизнес, найдет деньги, будет поддерживать своим ресурсом, если я решу уйти. Вот я и ушла. И Гена вместе со мной. Я ему предлагала стать партнером, но он отказался.

– Почему?

– Видите ли, Анастасия Павловна, – снова заговорил Гусарев, – вы в той передаче, в прямом эфире, сами же говорили, что каждый имеет право заниматься тем, подо что у него мозги заточены. У Риты они заточены под бизнес, под руководство делом и людьми, а у меня – нет. Я по природе своей идеальный ассистент. Поэтому меня вполне устраивает должность личного помощника.