Другая правда. Том 2

* * *


Раньше Настя всегда говорила, что на ней все заживает как на собаке, и это было правдой. Царапины затягивались быстро и без следа, синяки рассасывались, сломанная нога срослась в короткие сроки, а то, что она очень долго болела, связано было с совсем другими причинами. Раньше… Тот перелом был лет пятнадцать назад. Она была на пятнадцать лет моложе. С годами процессы в клетках замедлились. С этим ушибом ей придется маяться долго. Не дай бог, окажется, что она не просто ударилась, а сломала кость или повредила тазобедренный сустав. Тогда вообще полный караул. Перелом со смещением она бы, наверное, почувствовала, а вот если трещина… «Подожду до завтра, – решила она. – Если опухоль не начнет спадать, придется тащиться к врачу. Жаль, что я не кошка и не собака. И даже не хомячок. Была б я зверем, позвонила бы Дорошину, он привез бы Нину. А хирурга-травматолога, который в воскресенье приедет на дом и привезет с собой рентгеновскую установку, среди моих знакомых нет».

А вдруг она теперь будет хромать до конца жизни?

Она вспомнила вчерашний день, старую Илону Арнольдовну с ходунками, ее квартиру, уютную, красиво декорированную и обставленную удобной мебелью. Пройдет еще несколько лет, Илоны не станет, в эту квартиру переедут, скорее всего, ее внуки с правнуками. Будут жить в этих же стенах, сидеть на этих же стульях и диванах, пить чай из тонких фарфоровых чашечек, смотреть на фотографии в рамках и с нежностью вспоминать бабулю.

А что будет с их квартирой, когда не станет ни ее, Насти, ни Лешки? Детей у них нет. За Лешкой наследовать будет некому, Настин наследник – единокровный брат Александр и его дети, так что квартира достанется, скорее всего, им. Саша человек не бедный, старенькая малогабаритная «трешка» в непрестижном районе его семье вряд ли будет нужна, квартиру сразу же продадут. В нее въедут какие-то чужие люди, но сперва сделают ремонт. Будут ходить по комнатам, решать, где и что переделать, возмущенно хихикать, мол, кому могло прийти в голову покрасить стены в такой цвет, да как неудобно расположены розетки, да какой уродский дизайн… А может быть, дом к тому времени пойдет под снос, затеют какую-нибудь очередную реновацию, и квартиру вообще не будут продавать, просто уничтожат. И для чего тогда она сейчас колотится с этим ремонтом? Вкладывает столько нервов, сил, денег…

Господи, ну что за мысли! Опять она за свое. Зачем, зачем… Затем, чтобы прожить вторую половину жизни в более комфортных условиях. Ну ладно, пусть не половину, пусть треть или даже только четверть. Но разве этого мало? Разве Лешка, ее любимый Чистяков, гений и труженик, не заслужил нормального жилья и собственного кабинета?

И вообще, в чем проблема? Огромное число людей трудится каждый день, и результаты этого труда крайне редко остаются в веках, если ты не Катулл, не Бах и не Микеланджело. Взять хоть бухгалтеров: работают, сводят балансы, составляют отчеты, сидят в офисах до поздней ночи в конце года, вкладывают кучу сил, тратят здоровье, а проходит всего несколько лет – и все, в архив и под нож. Никому больше не нужно. А уборщицы, которые наводят чистоту в этих самых офисах? Тоже тратят силы и здоровье, а результат проживет хорошо если несколько часов. Платье, сшитое швеей-мастерицей, вложившей в него всю фантазию и душу, вряд ли попадет в музей.

Надо быть проще. Надо перестать носиться с собственными усилиями как с писаной торбой. Вложила их, потрудилась, получила результат – молодец, двигайся дальше, а обо всем остальном забудь. Не жди награды. Не думай о вечности. Просто делай и радуйся, если получилось. Не получилось – обдумай причины, найди ошибки, извлеки опыт и в следующий раз делай иначе. Люби своих близких и избегай излишней рефлексии.

Просто живи.

Так чем же все-таки заняться сегодня, Сокольниковым или переводом?





* * *


Таблицу они все-таки добили. Как ни пыталась Настя Каменская заставить себя отвлечься, на борьбу с договором ее хватило только до обеда. Запланированную еще на вчера курицу в сметане она приготовила довольно ловко и отварила побольше картофеля, чтобы еды хватило еще и на ужин.

После обеда Петр прочитал ей вслух наброски придуманных диалогов. С фантазией у парня все было в порядке, но с фактами беда. То одно ускользало от его внимания, то другое. Сконструированные им истории были хорошими, но в каждой из них оказывались потерянными те или иные обстоятельства дела. И ни в одной Настя не увидела убедительного ответа на вопрос: зачем признаваться в преступлении, о котором никому не известно и которое никто не пытается раскрыть? Для чего Сокольникову и его подельнику нужна была явка с повинной? В чем состоял их план? Варианты, которые предлагал Петр, не подтверждались материалами дела полностью.

– Хорошо, – вздохнула Настя, – вечером попробуете еще раз. Пойдемте заниматься таблицей.

– А вы сами-то уже знаете ответы на вопросы? – спросил Петр.

Он выглядел расстроенным. Видно, ждал, что Настя придет в восторг от его прозаического таланта.

– Не знаю. Я надеялась, что ваши фантазии дадут толчок моим мыслям. У меня с фантазией совсем плохо, я все больше по фактам специализируюсь.

Им пришлось поменяться ролями, потому что боль в бедре не давала ни сидеть на корточках, ни ползать по полу. Данные в таблицу вносил Петр, а Настя сидела за компьютером, листала файлы и диктовала.

К вечеру картина обрела более или менее ясные очертания. Были свидетели, чьи показания наличествовали в полном объеме как в деле, так и в протоколе судебного заседания. Были свидетели, чьи показания полностью убрали из материалов следствия, но они в той или иной степени отражены и в протоколе суда, и в приговоре. И только Дмитрий (а возможно, и не Дмитрий вовсе, а Дормидонт) Щетинин выпадал из общей массы. От протокола первого допроса оставлена одна страничка из четырех. От протокола второго, январского, допроса – тоже одна. От протокола очной ставки – несколько последних строк плюс рукописные замечания к протоколу. Ни одного титульного листа. И ни единого упоминания в судебной части материалов. Если бы не описи, с которых начинался каждый из семи томов…

– На описях многие погорели, – с удовлетворением сказала Настя. – Когда есть опись, в голове автоматически возникает представление о хорошо проделанной и должным образом законченной работе, мол, смотрите, опись-протокол-сдал-принял, все честь по чести, все проверено и выверено, все подшито и подписано. Формируется очередная иллюзия. Факт наличия описи очень часто ведет к тому, что сами документы оцениваются недостаточно критически, дескать, чего уж там особо проверять и вникать, все наверняка сделано как следует, вон опись какая аккуратная, значит, и в деле все в порядке. И могут не заметить, что среди документов затесалось что-нибудь лишнее, подсунутое позже, чего в описи нет, но оно имеет значение для дела. Или наоборот, чего-то не хватает, хотя в описи указано. Расшить и потом заново сшить дело – много ума не надо, достаточно ловкости и аккуратности. Вообще опись – золотое дно информации. Психологическое значение описи часто переоценивают, а вот информационное – недооценивают. Тот, кто прятал от нас Щетинина, думал прежде всего о его допросах, а про описи не вспомнил. Только благодаря этому мы с вами вообще узнали, что был такой свидетель, что его допрашивали и сколько страниц занимают протоколы. Не было бы описи – мы бы так и мучились в догадках: что за листочек в материалах, чей это допрос, о чем?

– Это и есть та ошибка, которую мы искали?

Голос Петра вибрировал от радостного возбуждения. Насте очень не хотелось его разочаровывать, но что-то подсказывало: нет, это не то. Или не так. Или не совсем так.

Что-то не гладко. Царапает. Выбивается из стройной схемы. Но что?

– Подождем с выводами, – осторожно ответила она. – Надо еще подумать.

Лечебные мази, похоже, помогали, и к вечеру боль была уже не такой сильной, да и опухоль начала понемногу спадать. Теперь на бедре наливался цветом огромный синяк.

Они доели курицу с картошкой, сделали кофе и устроились в комнате: Настя вытянулась на диване, Петр уселся в компьютерное кресло.

– Жалко, что вам ходить больно, – заметил Петр. – Я с Аллой разговаривал, она хотела нас на ужин к себе пригласить, вчера и она, и Климм мне звонили, а у меня телефон был выключен, я только сегодня узнал о приглашении. Сразу отказался, подумал, что вы все равно не пойдете.

Красавица Алла и ее невзрачный, но очень обаятельный друг. Забавная парочка.

– Зачем же вы отказывались? Сходили бы без меня.

– Да ну, – Петр махнул рукой. – Я же понимаю, для чего Алла меня зовет. Опять начнет на мозг давить, чтобы я Кате помог, пропиарил ее хоспис.

– В таком случае, зачем она и меня приглашает? Я-то для чего нужна на этом ужине?

– Это хитрость такая, чтобы я заранее не догадался, о чем пойдет речь. Климм тоже считает, что материал о Сокольникове не имеет перспективы и лучше бы мне писать о хосписе, помогать в привлечении спонсоров.


– Может быть, они правы? – лениво предположила Настя.

Лежать было хорошо. Намного лучше, чем сидеть. И поясница отдыхает, и больное место можно устроить так, чтобы оно почти ни с чем не соприкасалось. Конечно, не очень-то прилично валяться в халате в присутствии постороннего молодого мужчины, ну да бог с ними, с правилами хорошего тона.

Звякнул сигнал поступившего сообщения, Настя протянула руку и взяла с пола телефон. От Зарубина: «Выгляни в окошко, дам тебе горошка». Она тут же зашла в почту и обнаружила письмо, которое, оказывается, пришло почти час назад. Ну, Серега! Ну, мастер!

«Нашел твоего мальчика. Щетинин Дмитрий Алексеевич, 1964 г.р., Подольск. Подробности по тел. Лень. Обнимаю».



Да, Сережка всегда был таким: разговаривать мог часами без умолку, но написать хотя бы три строчки для него целая проблема.

– Прости, не проверяла почту, не думала, что ты так быстро управишься, – сказала она виновато, когда Зарубин ответил на ее звонок.

– Ну здрасьте! – Сергей даже почти обиделся. – Недооцениваешь меня и возглавляемый мною личный состав, матушка Пална. Я тебе отписался и сижу, как дурак, жду, что ты позвонишь, а от тебя ни ответа – ни привета, вроде как тебе уже и не надо. Пришлось эсэмэску слать, чтобы ты вздрогнула и проснулась.

– Ну прости, – снова извинилась Настя. – Расскажешь про Щетинина? Тебе удобно сейчас разговаривать?

– Нормально. Как раз привез своих с дачи и погнал тачку в гараж ставить.

– Так ты за рулем?

– Доехал уже, из гаража как раз тебе и послал весточку. Сижу, курю бамбук, отдыхаю от пилежки. Значит, так… Погоди, блокнот уронил… Да что за черт!

Ей было слышно, как Зарубин возится и чем-то шуршит.

– Все, – с облегчением произнес он наконец, – достал, открыл. Готова слушать?

– Сержик, я включу громкую связь, можно? Только за языком следи.

– О! Так мы не одни?! С Лехой, что ли? Леха! Привет тебе! – заорал Сергей.

– Лешка в командировке.

– А кто там у тебя?

– Молодой любовник. Ты будешь рассказывать, а он – записывать.

– Интересно… А ты что будешь делать?

– Лежать и слушать. Что еще полезного может делать женщина в преклонных годах? – засмеялась Настя. – Давай уже, не тяни.

Петр откатился к столу, с готовностью схватился за ручку, подвинул к себе чистый лист бумаги.

– Твой мальчик родился в Подольске, – начал Зарубин. – Насчет судимостей ты все правильно говорила, первая ходка по малолетке, грабеж в группе, дали пять, отбыл два с половиной и вышел. Вторая ходка – разбой, в восемьдесят восьмом, освободился в девяносто четвертом. На зоне оброс солидными связями, на воле быстро поднялся и занял позицию «разводящего», помогал бандитам договариваться с бизнесменами. Или наоборот, бизнесменам помогал договариваться с бандосами. Короче, работал стрелочником, выполнял полезную функцию урегулирования сложных отношений между ворами и финансами. Потом остепенился, сменил малиновый пиджак на серый в полосочку.

– Ты имеешь в виду фонд, где Щетинин числился заместителем директора?

– Да прям! – фыркнул Сергей. – Фонд этот был типичным бандитским гнездом, вывеску, правда, нарисовали шикарную. Ты сама небось помнишь, как оно все было в те годы.

– Помню, – вздохнула Настя.

– А в конце девяносто восьмого у твоего мальчика случился необыкновенный карьерный взлет. Его взял к себе один очень удачливый бизнесмен.

– Почему удачливый?

– Потому что девяносто восьмой год же! Почти у всех всё рухнуло, а этот удержался на плаву. Видать, хорошие связи были, вовремя получил предупреждение и сумел все активы куда-то вывести и деньги прокрутить. Ну и с криминалитетом умел отношения правильно выстраивать, у него для этого специальный человечек был, так человечка грохнули аккурат в тот день, когда дефолт объявили. Наверное, не на одного Горевого работал тот человечек, кому-то еще помощь оказывал, вот и получил благодарность.

– Горевой? – переспросила Настя. – Это тот, на которого в прошлом году было покушение? Я что-то в интернете читала, кажется… Или нет, я путаю. Покушение было на его конкурента, и блогеры подняли крик, что замешан некто Горевой.

– Ага, тот самый. Ему нужна была замена убитого человечка, вот он и нашел себе Щетинина. Выбор, судя по всему, оказался удачным, Щетинин до сих пор на него работает. Солисты спелись, голоса звучат слитно. Нынче твой мальчик уже солидный дяденька, имеет молодую жену и несовершеннолетних деток мужеска пола. Ты, матушка, давай спрашивай, что тебе интересно, а то у меня тут много всего понаписано, я тебе хоть до утра читать буду.

– Неужели много? – засомневалась Настя.

– Скажи спасибо Сташису, постарался парень ради тебя. Повезло тебе, что Антон сегодня дежурит, вот я его и нагрузил твоей просьбой, а уж он сети раскинул максимально широко. Любят тебя молодые мужики, как я погляжу, а, матушка Пална? – захихикал Зарубин.

– Сержик! – с упреком протянула она и бросила опасливый взгляд на Петра, сидящего за столом. Для этого пришлось приподняться и повернуться. Движение получилось непродуманным и неловким, Настя забыла о травме и всем весом оперлась на ушибленное место. Боль пронзила такая, что из глаз искры посыпались и дыхание перехватило. Она поскорее приняла прежнее положение, даже не успев сообразить, увидела Петра или нет.

– Про участие в неонацистской группировке сведения подтвердились? – спросила Настя, отдышавшись.

– Да, был причастен, но не активен.

– А с подольской ОПГ какие были связи? Он же там жил, вряд ли мимо подольских братанов проскочил.

– Не, он там только родился и проживал до пяти лет, потом семья перебралась в Москву. Первую ходку ему уже Черемушкинский райнарсуд обеспечил, малолетки же почти все безмозглые, шкодят в том же районе, где живут.