Дети времени

Наконец Холстен на них посмотрел.

На них были корабельные костюмы – и это радовало. Он почти ожидал, что они окажутся одетыми в шкуры и кожу, что было бы вдвойне неприятно, поскольку на «Гильгамеше» в изобилии водилось только одно животное.

Тут были две женщины и один мужчина – и они выглядели неожиданно аккуратно и опрятно. Секунду он не мог понять, почему их присутствие настолько его встревожило. А потом до него дошло, что, будь это какая-то неожиданная авария, они должны были выглядеть встрепанными и усталыми, а мужчина еще и небритым. С другой стороны, костюмы на них были явно не новыми: поношенными, обтрепавшимися и не один раз штопанными.

– Что происходит?

Мужчина, выдавший успокоительные фразы, снова открыл рот, но Холстен вскинул руку, чтобы он замолчал, и с трудом встал.

– Да-да, понял. Так что происходит?

– Будь добр пройти с нами, доктор Мейсон, – сказала ему одна из женщин.

Он обнаружил, что его руки сами сжались в жалкие кулачки и он пятится.

– Нет… Нет, мне надоело, что каждые полвека меня вытаскивает очередная банда клоунов-полудурков с идиотскими планами и ничего мне не объясняет. Говорите, что происходит, а иначе… клянусь, иначе я…

А вот тут была проблема, потому что он – что? Что иначе сделает великий Холстен Мейсон? Устроит крошечную истерику здесь, в бесконечном космосе? Вернется в свой гроб без крышки, сложит руки на груди и притворится, будто спит мертвым сном?

– Клянусь, я… – снова начал он, но без уверенности.

Троица обменялась взглядами, пытаясь общаться с помощью гримас и выгнутых бровей. Они хотя бы пока не пытались никуда его тащить. Он отчаянно обвел взглядом камеры основной команды, пытаясь что-то понять.

По крайней мере половина камер стояла открытыми. Некоторое количество оставалось закрытыми, и пульты на их крышках демонстрировали прохладно-голубой свет нормальной работы. Еще какое-то количество переходило в зеленый или даже в желтый, который, видимо, был и на его собственной. Он подошел к одной из них и посмотрел на лицо мужчины, который, насколько он помнил, входил в команду Карста. На пульте было несколько тревожных огоньков, которые, как предположил Холстен, на каком-то уровне сигнализировали о дурном.

– Да, – пояснила одна из женщин, заметив его взгляд, – у нас много работы. Приходится расставлять приоритеты. Вот почему мы просим вас пройти с нами.

– Послушай… – Холстен чуть подался к ней, чтобы прочесть имя на ее костюме, – Эйлен, я хочу знать, какова ситуация с «Гилли» и… Ты не Эйлен. – Потому что он вдруг вспомнил настоящую Эйлен, одну из научников: женщину с резкими чертами лица, которая не ладила с Вайтес… да и вообще ни с кем.

Он снова начал пятиться.

– Сколько прошло? – вопросил он.

– С какого момента?

Они медленно к нему приближались, словно стараясь не спугнуть нервного зверька, обходили сломанный гроб, чтобы взять его в клещи.

– С тех пор как я… как Гюин…

Но откуда им знать. Скорее всего, они даже не помнят, кто такой Гюин, – или, может, он стал каким-то демоном в их мифологии. Это были люди, родившиеся на корабле, дети «Гильгамеша». Все эти гладкие речи, костюмы, напускная компетентность – это все игра. Они просто обезьяны, подражающие своим давно исчезнувшим образцам. «Новая стазис-камера», к которой его отведут, уничтожив настоящую, окажется простой коробкой с прикрепленными к ней немногочисленными проводками – гробик культистов из груза, построенный доверчивыми дикарями.

Он быстро огляделся в поисках того, что можно было бы использовать как оружие. Поблизости ничего не оказалось. У него появилась безумная идея: разбудить других членов основной команды, вытащить безопасника в качестве монструозного пугала, чтобы их прогнать. Он предчувствовал, что его преследователи вряд ли будут терпеливо ждать, пока он соображает, как именно это сделать.

– Пожалуйста, доктор Мейсон, – терпеливо проговорила одна из женщин, словно он – какой-то старый маразматик, отказывающийся вернуться в постель.

– Вы не знаете, кто я! – проорал им Мейсон, а потом присел – и каким-то образом снова выпрямился уже с обломанной крышкой стазис-камеры. Ее несбалансированный вес стал для него странным уверением в том, что в этом мире есть нечто надежное, что он может контролировать.

Он ее бросил. Позднее он вспоминал это с изумлением, наблюдал за тем ярящимся незнакомцем, в которого вдруг превратился, швыряющим неуклюжий снаряд через открытый гроб прямо в них. И он попал точно в цель, ударив по их поднятым рукам, отбросив в сторону, – а потом промчался мимо них в расстегнутом на спине корабельном костюме и выскочил из стазис-спальни.

Он совершенно не представлял себе, куда можно направиться, и потому просто бежал вперед, спотыкаясь и шатаясь, проносясь по коридорам, которые он помнил – но которые в его отсутствие превратились в нечто странное и поломанное. Повсюду видны были снятые панели, открытая проводка – частью даже вырванная или перерезанная. Кто-то вспарывал «Гильгамеш» изнутри, обнажая его органы и внутреннее устройство в бесчисленных узловых точках. Холстен невольно представлял себе организм, распадающийся на последней острой стадии какого-то заболевания.

Впереди показались еще два человека – опять прилизанные незнакомцы в оранжевых корабельных костюмах. Они возились в путанице проводов, но резко выпрямились на крики, долетавшие из-за спины Холстена.

Он понял, что ему придется прорываться через них. На этом этапе его единственной надеждой было продолжение бега, потому что так он хотя бы сможет оказаться где-нибудь еще. Здесь он оставаться не мог. «Здесь» было явно громадным и тонко устроенным космическим кораблем, который разрывали изнутри… и как после этого кто-то из них сможет выжить?

«Что случилось? – отчаянно спрашивал он себя. – Лейн пыталась прекратить инфицирование Гюином. Я ничем помочь не мог. В результате мне пришлось снова заснуть. Так как все дошло до подобного?»

У него было такое ощущение, будто им овладевает какой-то дотоле неизвестный недуг – некий эквивалент укачивания, вызванный слишком большим количеством не связанных между собой эпизодов истории, запихнутых в его тесное личное время.

«Значит, это конец? Неужели это конец всему человечеству?»

Он уже приготовился к тому, чтобы отпихнуть плечом оказавшихся у него на пути дикарей, но они не стали преграждать ему дорогу, так что он проковылял мимо, поймав их недоумевающие взгляды. На секунду он увидел себя их глазами: выпучивший глаза старик, натыкающийся на стены, сверкающий голым задом.

– Доктор Мейсон, подожди! – кричали ему вслед, но ему нельзя было ждать.

Он бежал и бежал, пока они наконец не прижали его к стене в обсерватории, где звезды плыли у него за спиной, словно он собирался угрожать им, что выпрыгнет наружу.

К этому моменту их было больше трех: на суматоху собралось уже не меньше дюжины, новые мужчины и женщины – и все незнакомые, в старых корабельных костюмах с мертвыми именами на них. Они настороженно наблюдали за ним, хотя деваться ему было уже некуда. Те трое, что его разбудили, были заметно опрятнее остальных, чьи костюмы и лица выглядели более обжитыми. «Комитет по встрече, – сухо подумал он. – Из награжденных за лучший наряд дикарей за кто его знает какой сейчас год».

– Что вам надо? – спросил он, задыхаясь – с таким чувством, словно он один противостоит всей вселенной.

– Нам нужно перевести тебя в камеру… – начал было мужчина из комитета по встрече тем же жизнерадостным, спокойным и неестественным тоном.


– Нет, – возразил кто-то. – Я же говорил тебе: не этого. Насчет этого есть специальные указания.

«Ну да, конечно».

– Ну, так скажите, – обратился к ним Холстен, – скажите, кто вы на самом деле. Вот ты! – Он ткнул пальцем в не-Эйлен. – Кто ты такая? Что стало с настоящей Эйлен, если ты оказалась в ее шкуре… одежде, ее одежде? – Он чувствовал, как в нем пытается вырваться на свободу глубоко загнанное безумие. Эта толпа из серьезных вежливых людей в краденых корабельных костюмах уже пугала его сильнее, чем мятежники, сильнее, чем оборванные культисты. И почему все всегда вот так? – Что с нами не так? – Только по их лицам он понял, что произнес это вслух, но остановить поток слов уже не мог. – Что с нами такое, что мы не можем жить в этой гребаной яичной скорлупе корабля, не набрасываясь друг на друга? Почему нам надо обязательно кем-то командовать, кому-то лгать, кому-то вредить? Кто вы такие, чтобы говорить мне, где мне быть и что делать? Что вы творите с бедным «Гильгамешем»? Откуда вы все, уроды, взялись?

Эти последние слова вырвались у Холстена пронзительным воплем, которому он сам ужаснулся: что-то в нем сломалось и больше не поддавалось контролю или ремонту. Секунду он с открытым ртом смотрел на свою аудиторию из молодых и чужих людей, и все – в том числе и он сам – ждали, скажет ли он еще что-то. Вместо этого он почувствовал, как его губы кривятся и дергаются – и из его груди начали рваться болезненные рыдания. Это было слишком. Слишком. Ему пришлось переводить безумные речи многотысячелетнего ангела-хранителя. Его похищали. Он видел чужой мир, полный земных кошмаров. Он боялся. Он любил. Он был знаком с человеком, который хотел стать Богом. Он видел смерть.

Последние недели выдались тяжелыми. У вселенной были целые столетия, чтобы поглотить потрясения, а у него – нет. Его будили и брали в плен, будили и брали в плен – а жесткий стазис не давал возможности восстановить равновесие.

– Доктор Мейсон, – проговорил один из них с неумолимой, жестокой вежливостью. – Мы – техподдержка. Мы – команда.

А та женщина, которую он выделил, добавила:

– Эйлен была моей бабушкой.

– Техподдержка? – выдавил Холстен.

– Мы ремонтируем корабль, – пояснил другой юноша, невероятно серьезно.

Новая информация кружилась у Холстена в голове, словно стая летучих мышей, пытающихся выбраться наружу. «Техподдержка. Бабушка. Ремонт».

– И сколько времени, – спросил он дрожащим голосом, – уйдет на ремонт корабля?

– Столько, сколько нужно, – ответила внучка Эйлен.

Холстен сел на пол. Вся сила, ярость, уверенность и страх – все утекало из него настолько ощутимо, что ему казалось, что вокруг него должна собраться видимая лужа растраченных эмоций.

– Почему я? – прошептал он.

– Твоя стазис-камера требовала немедленного внимания. Тебя пришлось будить, – сказал мужчина из комитета по встрече. – Мы собирались найти тебе место для ожидания, пока приготовят новую камеру, но теперь…

Он посмотрел на одного из своих товарищей.

– Особые распоряжения, – подтвердил один из недавно появившихся.

– Попробую угадать, – вмешался Холстен. – Ваше начальство хочет меня видеть.

Он понял, что угадал, хотя они воззрились на него чуть ли не благоговейно.

– Это Лейн, да? – проговорил он уверенно, но слова внезапно разбудили острые сомнения. «Моя бабушка», – сказала не-Эйлен. И где сейчас Эйлен? – Иза Лейн? – добавил он и услышал, что голос у него снова дрожит. – Говорите!

В их взглядах он увидел себя: перепуганного человека, оказавшегося в чужом времени.

– Идем с нами, – попросили они.

И на этот раз он пошел.





6.3 Причащение




Бьянка прежде уже разговаривала с Посланником и усвоила набор Пониманий, подаренных исследователями, которые перевели долгую историю контактов с искусственным богом в легко поддающийся анализу формат. Бьянке эти результаты представляются крайне любопытными – и она сомневается, чтобы кто-то до нее приходил бы к таким же выводам.

Посланник явно представляет собой разумную сущность, находящуюся на орбите вокруг ее планеты на удалении приблизительно трехсот тысяч километров. Наиболее ранние из существующих Пониманий отмечают, что в течение неизвестного периода времени Посланник отправляла на планету радиосигнал, состоявший из ряда математических последовательностей. Относительно недавно (с точки зрения истории) одна из предшественниц Бьянки отправила ответное послание, положившее начало странному и неудовлетворительному диалогу.

Именно характер этого диалога не давал Бьянке покоя. Она размышляла над опосредованным опытом тех, кто были раньше, ощущала их далекую убежденность в том, что странный голос, который они слышали, принадлежит какому-то разуму, и этот разум глубоко заинтересован в развитии ее вида, нацелен на общение и имеет какие-то более широкие намерения. Эти выводы представляются неоспоримыми. На основе полученных Пониманий Бьянка также убеждается в том, что ее предки также построили целый ряд убеждений, которые при взгляде назад выглядят не столь достоверными. Многие поверили, что Посланник также ответственна за само их существование, и сама Посланник активно эту веру подпитывала. Более того, они верили, что Посланника волнует их процветание и что тот план, которому они следуют так старательно (и позднее с такими затратами), когда они его поймут, принесет им огромную пользу.

Бьянка обдумала все это и обнаружила, что факты, которые бы это подтверждали, отсутствуют. Она знает, что многие представители ее вида по-прежнему привязаны к Храму и вере в то, что Посланник каким-то образом о них заботится, хоть эта вера и стала лишь слабой тенью того фанатизма, который когда-то существовал. Ввиду этого она высказала свои выводы относительно тактично, однако дала ясно понять, что традиционный, устаревший взгляд на Посланника как на представителя их вида, только в большем масштабе – как на какого-то великого паука в небе – нелеп.

Она не может спорить с тем, что Посланник – это сущность с огромным интеллектом. Возможно, этот интеллект превосходит их собственный, но об этом судить трудно, потому что она может только прийти к заключению, что этот интеллект очень отличается от ее собственного. Посланник явно считает само собой разумеющимся очень многое из того, что Бьянка, как бы она ни напрягала свой разум, понять не может. И наоборот, очень многое из того, что говорилось Посланнику, явно было либо неправильно понято Богом, либо встречено полным непониманием. Некоторые понятия, очевидные даже самому невежественному паучонку, явно ускользают от Посланника.

И все это, конечно, происходит при существовании общего языка, с огромным трудом созданного на обоих концах радиоволны. Следовательно, Бьянка не первая считает, что Посланник отнюдь не всевидяща и всезнающа. Ей приходится нащупывать путь, приходится искать понимание – и очень часто безуспешно.

Особо мало понимания обнаруживается в основных вопросах повседневности. Посланник явно не в курсе большей части событий, которые происходят на планете, вокруг которой пролегает ее орбита. Более того: описательные средства обычно не срабатывают. Сущность способна довольно примитивно воспринимать визуальные описания, однако любой язык, окрашенный богатым сенсориумом паука – осязанием, вкусом, – при переводе теряется. Наиболее легко передаются цифры, расчеты, уравнения: арифметика и физика.

Бьянка знакома с подобным общением по другим источникам. В океане процветает цивилизация ракообразных, с которой ее вид время от времени контактирует. Со временем был выработан примитивный язык жестов, а подводное государство ротоногих пережило собственные драмы и кризисы, перевороты, путчи и революции. Теперь у них имеются радио и собственные ученые, хотя их технологии ограничены окружающей их средой и их слабой способностью управлять этой средой. Они совершенно чужды друг другу, не только из-за их водного образа жизни, но из-за их приоритетов и понятий. Единственное, что Бьянка может свободно с ними обсуждать, – это математика, к которой ротоногие питают истинную страсть.

Много лет она потратила на то, чтобы усовершенствовать и развить сложную архитектуру муравьиных колоний, создавая инструмент, необходимый для ее революционных экспериментов. Самые сложные системы, такие как саморегулирующаяся колония, управляющая полетом на Небесном Гнезде, основаны почти исключительно на принципах математики, и их химическая архитектура способна воспринимать числовую информацию и действовать на ее основе, вплоть до выполнения сложных расчетов, проводящихся внутри муравьиного организма и в нейронах отдельных муравьев.