Час расплаты

Жак чуть повернул голову, прищурился:

– Знаете что?

– Знаю, что происходило в квартире Ледюка.

Наступила тишина. Кадеты переглянулись, а потом все, естественно, посмотрели на Хуэйфэнь.

– Что? – спросила она с вызовом в голосе.

Жан Ги сидел на расстоянии в несколько скамей. Утром они с Гамашем первым делом привели кадетов в церковь. Нужно было поговорить с ними где-нибудь в приватном месте. И нейтральном. И спокойном.

– Я давно знал, что Серж Ледюк преступник, – начал Гамаш. – Я вернулся к работе, чтобы вычистить академию. И не только от коррупции. По качеству новых агентов, поступающих в Квебекскую полицию из академии, я знал, что в школе все совсем не в порядке. Они неплохо знали теорию, но при этом были очень жестокими. Не все, конечно, но многие. Более чем достаточно. Что-то нарушилось либо в процессе приема, либо в подготовке. Либо и в том, и в другом.

Коммандер Гамаш говорил, наблюдая за ними. А они – за ним.

Если Гамаш и Бовуар рассчитывали, что четверка сломается и выложит им все, то они ошибались. Заговор молчания глубоко вошел в их плоть и кровь и казался почти нерасторжимым.

– Первым делом я уволил большинство прежних преподавателей и привел своих. Офицеров с реальным опытом работы в полиции. Честных мужчин и женщин. Но таких, кто знает, что с властью приходит искушение. Власть и искушение – эти две вещи и есть реальная угроза для агентов Квебекской полиции. Раны, нанесенные самим себе.

Жан Ги слышал их дыхание. По меньшей мере один, а то и больше из них были на грани гипервентиляции.

И все же они оставались неподвижными. И молчали.

– Но Сержа Ледюка, Герцога, я оставил.

– Почему? – спросил Натаниэль.

Взглянув на побледневшего парня, Гамаш постарался справиться с дыханием. Он посмотрел на свои руки, крепко сцепленные – не разъять.

Серж Ледюк нанес немалый ущерб. Но на нем, на Армане Гамаше, тоже есть вина.

Если он хочет, чтобы кадеты говорили ему правду, он должен хотеть делать то же самое.

– Я не знал, – ответил он, глядя в холодные глаза молодого человека. – Я думал, он жестокий человек, садист. Коррупционер. Я думал, что смогу собрать свидетельства против него и отправить его в тюрьму, чтобы он не мог учинить того же самого в другом месте. Я думал, что смогу контролировать его. Думал, что, пока я здесь, он не пойдет на злоупотребления.

– Не верь всему, что думаешь, – пробормотала Амелия.

Гамаш кивнул:

– Злоупотребления не прекратились. Мне и в голову не приходило, что он прогнил до такой степени.

– Когда вы узнали? – спросила Хуэйфэнь.

– Вчера вечером, когда смотрел кино.

– «Мэри Поппинс»? – удивилась она.

Вероятно, она пропустила эту сцену.

– «Охотник на оленей». То, которое смотрел Оливье. – Он подался вперед. – Я хочу помочь вам.

– Мы не нуждаемся в помощи, – отрезал Жак. – С нами все в порядке.

Гамаш собрался с мыслями и заговорил:

– Вы знаете, откуда это у меня?

Он провел пальцами по глубокому шраму на виске. Трое кадетов отрицательно покачали головой, но Жак злобно сверкнул глазами.

– Я возглавлял рейд на заброшенную фабрику. В заложники захватили молодого агента, немногим старше вас, и время истекало. Мы собрали все сведения, какие могли, о территории и о террористах. Об их численности, оружии, месте, где они могут находиться. И пошли в атаку. Инспектор Бовуар был серьезно ранен. В живот.

Кадеты повернулись на своих скамьях и посмотрели на сидящего сзади Бовуара.

– Три агента были убиты, – продолжал Гамаш. – Я пришел на их похороны. Шел за гробами. Провел время с их родителями, мужьями, женами, детьми. А потом лечился. Потому что я сломался. Я до сих пор посещаю психотерапевта, когда становится невмоготу. Это по-человечески. Именно наша человечность и позволяет нам отыскивать преступников. Но еще это свойство означает, что нам не все равно и что мы получаем бескровные раны. Каждый день, когда я вижу этот шрам в зеркале, – на сей раз он не прикоснулся к виску, – он напоминает мне о боли. О моей боли. Но главным образом об их боли. И каждый день он напоминает мне об исцелении. О доброте, которая существует в мире. «А к Добру нас каждый раз что есть силы тянут за руку. Даже в конторе, где тяжким грузом почиют грехи». Так легко увязнуть в болоте жестокости, которой слишком много в нашем мире. Это естественно. Но чтобы излечиться по-настоящему, мы должны признавать и добро.

– Это была не наша вина, – сказал Жак.

– Я говорил о другом. Думаю, вы сами знаете.

– Почему мы должны вам верить? – требовательно спросил Жак. – Три агента погибли из-за вас. Я видел запись. Видел, что случилось. И еще я видел, что вы каким-то образом вышли оттуда героем.

Челюсти Гамаша плотно сжались, на скулах заходили желваки.


Бовуар шевельнулся, но ничего не сказал.

– Это все обман, – заявил Жак, поворачиваясь к остальным. – Он пытается заставить нас сказать вещи, которые выставят нас в дурном свете. Мы должны держаться вместе. Не говорите ему ничего.

– Вы ничего не обязаны мне говорить, – согласился Гамаш. – Разве что захотите сами.

Он помолчал, давая им время подумать, и продолжил:

– Когда это началось?

Он обращался к Жаку и Хуэйфэнь, но они ничего не ответили.

Тогда он повернулся к двум другим.

Натаниэль открыл рот, но звук, который издала Хуэйфэнь, заставил его сомкнуть губы. Заговорила в конце концов Амелия.

– Когда я отказалась заниматься с ним сексом, он решил отпялить меня всеми другими возможными способами, – сказала она, спеша выговориться, пока не передумала. – Если я не соглашусь, то меня исключат, сказал он. Он сказал, что вы были против моего зачисления и только он сражался за меня. Но если я откажусь, он не будет больше препятствовать моему исключению.

Гамаш слушал, кивая:

– И вы, конечно, поверили ему. Да и как не поверить?

– Я ему не поверила, – возразила Амелия. – Я знала, что он говнюк. А вы казались таким, – она замешкалась, подыскивая слово, – таким добрым.

Они посмотрели друг на друга, и между ними на мгновение возникла близость, почти мучительная. Жан Ги чувствовал, что должен отвернуться, но не смог.

Он знал, что лежит в коробке. И знал, что скрывается во взгляде Гамаша. А еще он знал, что Амелия Шоке почти наверняка не знает, кто она такая.

И кто такой Арман Гамаш.

– Но я не думала, что вы сумеете противостоять ему, – сказала она. – А рисковать не могла. Ведь вы же позволили ему остаться, в конце-то концов.

Это был не упрек, просто объяснение. Но Жан Ги понимал, какое внутреннее кровотечение вызвали эти слова. Гамашу нечего было сказать.

– Мы верили вам, сэр, – заговорила Хуэйфэнь. – Мы думали, что с вашим появлением это прекратится, но стало только хуже.

Жан Ги почти слышал, как колотится в груди Гамаша сердце, и боялся, что оно может в любую секунду разорваться.

– Я совершил ужасную ошибку, – сказал Гамаш. – И вы все заплатили за нее. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы загладить мою вину.

И тут раздался другой звук. Совершенно неожиданный.

Смех.

– Герцог был прав, – сказал Жак. – Вы слабак.

Смех сменился презрительной улыбкой.

– Ледюк сделал меня сильнее. Я поступил в академию мальчишкой. Избалованным, неженкой. А он закалил меня. Подготовил для работы в полиции. Он сказал, что больше меня ничто не испугает, и он был прав. Он отбирал самых перспективных агентов и делал их еще круче.

– Ты ошибаешься, – возразила Хуэйфэнь. – Он отбирал тех, кто представлял для него наибольшую угрозу. Тех, кто в один прекрасный день смог бы отважиться и восстать против того, чему он учит. Ты помнишь, каким ты был в свой первый день в академии? Я помню. Не неженкой и не избалованным. Это Ледюк тебе так сказал, но он лгал. Ты был забавным, умным и целеустремленным. Ты хотел помогать, быть добрым.

– Я был глупым мальчишкой.

– Ты был доброжелательным, – сказала Хуэйфэнь. – А теперь посмотри на себя. Посмотри на меня. Он выбрал нас. И он нас сломал.

– Меня он не сломал, – возразил Жак. – Я сильнее, чем когда-либо прежде.

– Крепче всего там, где было сломано, – сказала Амелия. – Это ведь так, сэр? Вы написали эти слова на доске в первую неделю.

– Если перелому позволяют зажить, – кивнул Гамаш. – Да.

– Три года.

Все посмотрели на Хуэйфэнь. Она говорила обыденным голосом. Просто давала отчет старшему офицеру.

– Это началось в первый месяц наших занятий. Мы никогда не знали, когда нас вызовут и мы должны будем явиться в его квартиру. Иногда одни, но чаще с другими.

– Что там происходило? – спросил Гамаш.

Так не хотелось это слышать, но долг обязывал.

– Он доставал свой револьвер, – ответила девушка. – Был разработан целый ритуал. Герцог клал револьвер на поднос с гравировкой девиза Квебекской полиции. Выбирал кого-нибудь из нас, чтобы мы принесли поднос в гостиную.

– Это считалось честью, – пробормотал Натаниэль.