Час расплаты

– Ты видел этот фильм?

– Non.

– И я тоже. Поэтому-то мы и не поняли, когда она добавила «Клэртон» к своей фамилии. Для нас это ничего не значило. Только для тех, кто хорошо знал «Охотника на оленей» и помнил эту сцену. Тебе пришлось назвать фильм, чтобы мадам Колдбрук разговорилась?

– Oui. Я спросил про «Клэртон», но она просто повторила, что это ошибка. И только когда я сказал про «Охотника на оленей», все выяснилось.

Их разговор запечатлелся в его памяти.

«Как вы сказали?» – спросила мадам Колдбрук.

«„Охотник на оленей“, – повторил Бовуар. – Кинофильм».

Он молился, чтобы она не спросила у него почему, ведь он понятия не имел.

«Тогда вы помните сцену с револьвером. Помните, что они заставляют делать Роберта Де Ниро».

«Да», – солгал Бовуар.

Последовала долгая пауза.

«Когда вы поняли?» – спросил он.

«Не сразу. И не из вашего письма. И даже не из начала нашего разговора. Я до сих пор не уверена».

«Но подозреваете. Настолько сильно, что послали нам намек. Вы хотели, чтобы я спросил, вот я и спрашиваю».

«Позвольте задать вопрос, инспектор. Был ли у револьвера какой-нибудь специальный футляр?»

Настала очередь Бовуара сделать паузу.

«Да», – ответил он наконец.

«Тогда это почти наверняка. – Долгий вздох, дошедший из самой Англии. – К нам поступает много звонков из полицейских управлений разных стран с сообщениями о том, что наше оружие использовалось в преступлениях. В большинстве случаев это уличные бандитские группировки. Револьверы в наши дни встречаются редко. Но нельзя сказать, что их совсем нет. И вот когда вы сказали, что жертва была не из тех людей, которые держали бы у себя револьвер, и что его убили одним выстрелом в висок…»

«Вы все поняли», – подхватил Бовуар.

«Я задумалась. Мне показалось, что вам стоит поразмышлять над этим».

«Тогда почему вы не сказали мне во время нашего разговора? – спросил он. – К чему эти туманные намеки?»

«Это против политики нашей компании – признавать, что наши револьверы используются в таких жестоких делах. Меня могли уволить. Но я должна была намекнуть вам. Я понимаю, намек не из самых очевидных, однако большего я не могла себе позволить. Надеялась, что вам известна эта сцена из фильма».

«Мне неизвестна, но коллега увидел фильм вчера вечером, и его осенило. Почему вы спросили о специальном футляре для револьвера?»

«Насколько мне известно, часто воспроизводится какой-то ритуал. Делается специальный футляр. Это становится чем-то вроде церемонии. – Ее голос дрогнул от отвращения. – Я могла ошибаться».

«Но вы не думаете, что ошибаетесь, да?»

Бовуар все еще пребывал в недоумении, но один ответ возник на периферии его сознания. Некая аномалия. Не мысль, а чудовище. Оно пряталось, перебегало за границами его разума.

А после следующих слов мадам Колдбрук оно пересекло границу и впилось прямо ему в разум.

«Только револьвер и можно использовать. Барабан должен вращаться, чтобы игра получилась. Вы думаете, он умер играя?»

Игра.

Кровь отхлынула от конечностей Бовуара так быстро, что он чуть не выронил трубку.

Игра.

Теперь они знали, зачем Ледюку понадобился револьвер.

В свете единственной лампы в кухне Жан Ги смотрел на своего тестя.

Гамаш сидел, уставившись в пол и слегка покачивая головой.

– Вы не могли знать, patron. Должно быть, это продолжалось долгие годы.

Он тут же пожалел о своих последних словах.

Гамаш поморщился, как от боли, поднял голову и посмотрел Жану Ги в глаза.

– Ты можешь себе представить? – спросил он. – Их ужас? И никто ничего не сделал, чтобы остановить это. Я ничего не сделал, чтобы остановить это.


– Вы не знали.

– Я мог его уволить. Должен был его уволить. Я оставил его, чтобы приглядывать за ним, пока не соберу больше информации о его преступлениях. Я смотрел в одном направлении и упустил худшее из того, что делал Ледюк.

– Никто этого не видел.

– Нет-нет, кое-кто видел, – сказал Гамаш, захлебываясь от гнева.

Он сумел обуздать его, но ярость продолжала клокотать в нем.

– Вы правы, – сказал Жан Ги. – Кое-кто знал о том, что происходит. Он приставил револьвер к виску Ледюка и выстрелил.

На лице Гамаша появилось удивительное выражение. Примитивное, первобытное, дикое мгновение удовлетворения. И исчезло.

– Это и было мотивом?

– Oui, – сказал Гамаш. – Я так думаю.

Мадам Колдбрук спросила, не умер ли Ледюк во время игры. Нет. Он не играл. Никогда. И все же игра убила его. Он был убит. Казнен. Не во время игры, но благодаря ей.

– Тот, кто его убил, хотел впутать вас, – сказал Бовуар. – Поместив ваши отпечатки на револьвер. Чтобы выглядело так, будто вы его убили. Это сделал Шарпантье, да?

Гамаш посмотрел на кухонные часы. Половина четвертого утра.

– Нам нужно немного поспать, – сказал он. – Нам предстоит трудный день.

Но сон не давался Жану Ги. Он лежал, уставившись в потолок. Гамаш спросил, может ли он представить. Он лежал и пытался представить, что переживали кадеты, и не просто кадеты, а чьи-то дочери и сыновья.

Он представил собственного ребенка в такой ситуации. В ситуации, когда никто и пальцем не пошевелил, чтобы остановить это. Помочь им. И Жан Ги начал понимать то дикое выражение на лице тестя.

А еще он вспомнил кое-что другое. Незаметное движение ноги Гамаша, заталкивающей что-то между стулом и стеной.

Сна все равно не было ни в одном глазу, и Бовуар встал и на цыпочках спустился по лестнице в кухню. Включил свет, нашел коробку, поднял ее и уставился на крышку. На ней были отпечатки пальцев. Один комплект, и только один.

Гамаша.

Бовуар смотрел на коробку из-под обуви. Эта коробка была не из тех, что привезли из исторического общества. Он знал, что это личная коробка, личные материалы.

И в ней находились ответы на многие вопросы.

Бовуар медленно нагнулся и поставил ее на прежнее место.

Он повернулся и чуть не свалился на пол. В дверях стоял Гамаш.

– Разве тебе не говорили, Жан Ги, что, если ты собираешься делать что-то тайное, свет включать не нужно?

– Я пропустил это занятие.

Гамаш улыбнулся и подошел к Жану Ги. Перевел взгляд с человека на коробку на полу, потом снова на человека.

– Merci.

– Я даже не собирался заглядывать внутрь, – сказал Жан Ги. – Извините.

– Non, не за что. Любопытство – качество чисто человеческое. Тебе понадобились сверхчеловеческие усилия, чтобы поставить ее на место. Спасибо, что подумал о моей приватности.

Арман Гамаш поднял старую коробку и протянул ее зятю.

Не сказав больше ни слова, он пошел на лестницу, а Жан Ги сел в кресло и открыл коробку.





Глава тридцать девятая




Арман Гамаш оглядел кадетов, одного за другим.

Сначала Натаниэля, потом Хуэйфэнь, потом Жака, наконец его глаза остановились на Амелии.

– Я знаю, – тихо сказал он.