Заходер и все-все-все…
Больше всего он любил Дом творчества писателей Переделкино.
Переделкино(1964 год)В начале февраля Борис уехал в Переделкино. По записям предстоящих дел в тетрадке (которую он брал с собой) можно понять, как серьезно он работал:
5 февраля.
Приезд в Переделкино, пробуду здесь до 29(?).
Предстоит:
1. Работать над сказками.
2. Заявка для Н. П. [2] («Ящерица» и «Сестра моя жизнь»).
3. Подготовка книги для С. П. 14.02. (Перепечатать «Кит и кот», «Носорог», «Термит», «Ежики» и т. д.)
4. Заявка для мультфильма?
5. Стихи для Э. У. — отредактировать.
6. Стихи для Кати [3].
7. Редактура «Винни-Пуха» для «Детгиза». 12.02.
8. (Следуют четыре подпункта, среди которых: гости, примерка, кинофильм о Кире (Париж, радио), книжки для Д. Г. и В. П. для Лен. Телевид.)
9. Радио: запись поэмы.
Такой плотный график работы наметил Борис Владимирович для себя на февраль.
И в этой же тетрадке, почти в самом начале января, я наткнулась на запись, которую хочется привести, так как она многое определяет в его творчестве.
Пожалуй, немалое — больше того, в чем-то определенное влияние на мое писательство имел дефективный мальчик Витя, рассказ о котором я услыхал году в 47-м.
Учительница в школе для дефективных детей долго объясняла классу басню «Лебедь, рак и щука», заставляла ребят тащить в разные стороны тетрадку, линейку.
Наконец, кажется, усвоили.
— Поняли, ребятки?
— Поняли!
— Кто может объяснить, почему воз и поныне там?
Долгое смущенное молчание, наконец нерешительно поднимается грязная ручонка.
— Ну, ну, скажи, Витенька!
И Витенька сказал:
— Лосадок не было!
Рассказывали мне это, разумеется, просто как забавный анекдот. Я же, видимо, именно с тех пор накрепко усвоил, что реальная основа басни должна быть безупречно точной. Ведь, в самом деле, даже если бы Лебедь, Рак и Щука тянули дружно, вряд ли они смогли бы сдвинуть воз…
Это, конечно, не уменьшает достоинств классической басни. Но в чем-то дефективный Витя оказался «правее» гениального И. А. Крылова. Оказался большим реалистом.
Ялта(1964 год)Ранняя весна. Борис Заходер в Ялте.
Под первым стихотворением из лирического цикла «Листки» стоит дата: 16 марта.
Эпиграф (только в тетрадке, в книгу не включен):
Все привидения в этом фильме вымышленные, и всякое сходство является чисто случайным. («Привидения в замке Шпессарт».)
Меньше чем за месяц написано 70 стихотворений! В полном издании в подзаголовке он назвал их «Горячка рифм в семи главах и семидесяти стихотворениях», с эпиграфом из А. С. Пушкина: «Блажен, кто с нею сочетал горячку рифм…»
Первая публикация, далеко не полная, была в сентябрьской книжке «Юности» за 1965 год.
Одно из стихотворений говорит о настроении поэта той весной:
Какие дни, какие дни!Как праздник — каждый день!Пятнадцать градусов в тени —А кто вас гонит в тень?Не нужно слез, не нужно драм.Взгляни, какие дни!Как говорил старик Хайям —Блаженствуй и цени!..Завершаются «Листки» стихотворением, печатавшимся неоднократно:
Не бываетЛюбвиНесчастной.Может быть она горькой, трудной,БезответнойИ безрассудной,Может быть — смертельно опасной, —Но несчастнойЛюбовьНе бывает,Даже если она убивает…Тот, кто этого не усвоит, —И несчастной любвиНе стоит!..Первое свидание(конец лета 1964 года)Получив огромный букет цветов с коленопреклонением (да, да, с настоящим, старомодным!), наслушалась его новых стихов, полных лиризма и необыкновенного целомудрия:
Она такая скромница!Ни разу не забудется!Тем, видно, и запомнится,С тем, видно, и забудется…МАДРИГАЛТы прекрасна. Да, ты прекрасна.Говорить тебе это — опасно:Это пошло. Звучит ужасно.Что поделаешь. Ты — прекрасна.Смотришь так лукаво и ясно…Разве ты со мной не согласна?Знаю, знаю, что все напрасно.Но, боже мой, как ты прекрасна!Затем:
Ты смотришь поройТак печально и мудро…Да, ты не похожаНа раннее утро!Нет, нет, не нужнаНи помада, ни пудра —Глаза твои смотрятПечально и мудро…Что делать!Очень давно замечали:«Во многой мудростиМного печали».А напоследок выслушала много других — вольных и грешных — Пушкина. Всю ответственность за мое окончательное соблазнение Борис взвалил на Александра Сергеевича:
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,Стенаньем, криками вакханки молодой,Когда, виясь в моих объятиях змеей,Порывом пылких ласк и язвою лобзанийОна торопит миг последних содроганий.О, как милее ты, смиренница моя,О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склонясь на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничемуИ разгораешься потом все боле, боле —И делишь, наконец, мой пламень поневоле.