Память гарпии (СИ)

С какой-то животной хитростью двуединое существо повернулось к Тохе и Набату, хотя они были дальше от него, чем Орфин. Словно поняло, что именно их ждут остальные. Призраки дрогнули под шквалом его нитей.
По дуге над монстром пронесся Алтай, с размаху врезав посохом — удар пришелся по спине девочки. Свист нитей стих, но лишь на мгновенье. Усилий Алтая не хватало.
Орфин хотел было крутануть штурвал — может, удастся сбить существо бортом лодки или хотя бы переключить его внимание. Но в последний миг понял, что нельзя. Это ударило бы всех троих пассажиров о стену из натянутых нитей, и к тому же могло лишить Тоху контакта с его вожделенным прототипом, ведь в Бытом двигатель остался бы лежать неподвижно.
Проклятье!
— Хочешь воспоминаний?! — выкрикнул Орфин. Прозвучало надрывно.
При всей своей чудовищности это существо казалось ему болезненно-уязвимым. Словно все его травмы вывернуты наружу и кровоточат. Прежде чем сойти с ума и озвереть, это были люди — сперва живые, затем призраки. Такое безумие и беспамятство — наверное, самая страшная судьба в Пурге, похуже даже полного забвения.
Проще всего было бы оскорбить существо, ударить по слабому месту. Орфин так злился, что в голове вертелась целая сотня едких идей. Но… был и другой путь.
— Эй, папаша! Ты помнишь хотя бы имя дочери?! Помнишь день, когда она родилась?!
Взгляд четырех мутных глаз замер на нем.
— Отдай… нам!
— Думаешь, от моей памяти станет легче? Ты ищешь не там!
Орфин бросил короткий взгляд на Тоху и Набата. В руках инженера уже сформировался широкий металлический цилиндр с прорезями — должно быть, он скоро закончит. Нужно просто удержать внимание двуликого.
— Хочешь, я отдам воспоминание о своем ребенке? Думаешь, это заменит ее? — Орфин вошел в раж. — Нет! Но я скажу тебе, как вспомнить хотя бы ее лицо! Ты ведь и его забыл, так? Отпусти ее! Она не часть тебя! Отпусти — и сможешь ее увидеть!..
— Хватит… болтать! Ты сгинешь… Отдай… Ты знаешь… слова…
Он, и правда, знал их. Отчетливо помнил тот разговор в баре фантомов и то, как призрак за стойкой отрекался от памяти. «Пусть моя память о горах отныне служит мнемой…»
Впрочем, Орфин не собирался отдавать ему ни крупицы своей памяти. Считав упертость по его позе, двуликий снова повернулся к кочевникам.
Да гори оно огнем!
— Эй, извращенец! Может, ты сам и ее убил, а?! Не хотел отпускать дочурку! Хочешь вспомнить это?!
Существо взревело пронзительным диссонансом двух голосов. В грудь Орфина вонзилось разом три нити, и еще десяток просвистел вокруг. Он задохнулся от боли и упал бы, но теперь сами нити держали его на весу.
«Что я делаю?!»
— Наш! Гр-рязный… к-комок… пр-раха! Пойман — наш! Твою память — нам! Отдай!
Двуликий рывком переместился и выпустил новые нити, наращивая сеть-ловушку вокруг Орфина. Тот едва мог пошевелиться. Лишь мысленно молился, что кочевники успеют и как-нибудь… вытащат его из этой передряги!
— Ладно, уймись!.. Да отдам я воспоминание, сука! Прекрати стрелять! Если ты меня прикончишь — я ничего дать не смогу!
— Есть! — гаркнул вдруг Тоха.
Пора уходить. Орфин хотел было обернуться, но даже его голову удерживал частокол остекленевших струн. Единственное, что он мог — скосить глаза.
Его пробрало страхом. Он и не думал, ввязываясь в это дело, что ставки окажутся так высоки. Но что теперь? Он застрял в этой чертовой паутине, ранен, а кочевники получили то, за чем пришли. Ему вдруг с ужасающей ясностью увиделось, к чему всё идет. Даже если он чудом освободится, на прохудившейся лодке не хватит места, и им придется уйти — ничего личного, парень, просто ты чужак. Он дал им наводку, сам полез в капкан — что еще с него взять? Они такие же мертвецы, как все в Пурге — такие же выживальщики.
На периферии слуха раздался звон бьющихся нитей и выкрики. Алтай промелькнул над лодкой, снеся посохом хрусталь паутины и почти попав двуликому в сросшиеся головы. Он приземлился на каменный обломок и изготовился к новом прыжку.
На дальнем краю лодки сверкнуло движение. Белый шар размером с яблоко врезался твари между лиц и разбился ослепительным светом. Нити, проходившие сквозь Орфина, со звоном рассеялись. Он рухнул на дно лодки и на несколько секунд совсем потерял связь с реальностью. Когда зрение вернулось, он увидел, что Набат заводит мотор, а Тоха натирает ладони, выращивая между ними второй белый шар. Двуликая фигура оставалась всё дальше позади, и ее чудовищные крики глохли за шумом лодки.
 
Орфин лежал, не шевелясь, и чувствовал холод и сосущую пустоту. Тонкие раны в груди горели и пытались затянуться, но им неоткуда было взять на это мнему, кроме как из собственной памяти. Всё прочее он растратил. Даже собственное тело теперь предавало и тянуло из него крупицы души. Он не хотел забывать, но это было в природе теней — как для живых выдернуть руку из ведра со льдом. Физическая реакция.
В паре метров над ним возникла борода Набата.
— Ты больной на всю голову, — мрачно заметил он. Затем крикнул куда-то в небо: — Эй, Алтай! Давай-ка его к Насте!
Лодку тряхнуло, когда на нее приземлился бродяга. Он окинул Орфина суровым взглядом.
— Ты держись, ладно?
С этими словами он склонился, подхватил Орфина под мышки и взмыл по ветру.
Тот старался «держаться», правда… Но к моменту, когда они добрались до пристанища кочевников, раны давно затянулись. Физически ему стало от этого гораздо легче, остался только лёгкий озноб, но на сердце скребли кошки. Он понятия не имел, каких воспоминаний только что лишился и много ли их было. Его представления о собственной жизни стали еще более размытыми, а сам он на шаг приблизился к забвению. Эта мысль изводила его, когда он следовал за Алтаем в шатер загадочной Насти.
— Можно было и не гнаться, — сказал он с горькой досадой.
Бродяга промолчал; выглядел он удрученным. С чего бы это? Двигатель ведь добыли.
На секунду доверие снова покинуло Орфина. Что, если задача этой кочевницы — вовсе не вылечить его? Но он одернул себя: хватит мнительности. Не скатись в паранойю.
Они вошли под полог. Обстановка внутри шатра напоминала выцветшую сепию с фотографий позапрошлого века. Настя — та самая блондинка, которой все сторонились — сидела, зарывшись в подушках, лицом ко входу. На ее коленях лежала стопка бумаг, а в пальцах застыл карандаш. Она настороженно смотрела на вошедших.
Едва Алтай начал объяснять, в чем дело, как она отложила записи, плавно поднялась и указала Орфину на лежанку справа от входа. Он сел, и она опустилась напротив.
При первой встрече было не до того, но теперь Орфин разглядел ее внимательнее. Худое угловатое лицо с морщинкой между бровей и старомодная прическа в стиле Мерилин. В ее серой коже почти не осталось цвета, и Орфин мельком задался вопросом, сколько десятилетий она уже странствует по Пурге?
Алтай оставил их наедине.
— Орфин, да? — начала женщина таким тоном, словно извинялась. Она открыла ладонь и слегка протянула вперед. — Не бойся. Ты знаешь, кто я, да? Как будешь готов, клади руку, и я передам тебе немного мнемы.
— Первый раз кто-то настолько тактичен.
Пожалуй, эта церемонность только нагнетала обстановку. Орфин решил не разыгрывать драму и просто взял ловчую за руку. Чувство было… двоякое. Сперва пронизывающее внимание, как ледяные пальцы — Настя заглянула ему в душу. Он на миг оцепенел, как в Приюте, когда имел дело с Геласием. Но затем на смену парализующему холоду пришло покалывающее тепло, с которым мнема проникала в призрачный организм. Он хотел бы раствориться в этом чувстве, но саднящая горечь не отпускала.
— Вижу, тебе досталось, — прошептала Настя с искренним сочувствием.
Орфин напрягся.
— Ты что, читаешь память?
— Не в том смысле. Но я вижу рваные края. Кто-то сделал это… намерено.
Орфин неохотно кивнул.
— Я всякий раз… чувствую вину за свою касту, когда вижу такое.
Через несколько минут ощущение пошло на спад, и кочевница мягко сказала: «Отпускай». Он убрал руку.