Поручик Державин
Вот так его, офицера секретной следственной комиссии, учрежденной лично ее императорским величеством Екатериной II, едва не удушили лазутчики самозванца. Державин подарил писарю свой серебряный брегет, а губернатор Петр Никитич Кречетников лично похлопал храбреца по плечу и велел выдать ему из казны 50 червонцев. Оставалось только допросить вероломных стражников. Но утром Державину доложили, что по решению саратовских властей четверо злодеев были повешены на городской пощади. Его ярости не было предела! Кто посмел совершить казнь без его приказа? Он был готов отправить в Казань в кандалах всю городскую управу вместе с градоначальником, и только скверное самочувствие помешало ему предпринять решительные действия.
Державин не мог понять, почему так страдает. Непреодолимая слабость сковала члены, и он не мог сделать ни шагу. Даже мысли в голове стали какими-то ватными. Все вокруг виделось ему как в тумане.
Он был крепким тридцатилетним мужчиной и до сих пор никогда ничем не болел. Стоя в караулах на холодном ветру, ни разу не подхватил простуду. А теперь почему-то ему было так худо, что он не мог подняться без посторонней помощи.
Кроме того, Державин чувствовал себя бесконечно одиноким. Унылый врач-немец, пичкавший его какими-то снадобьями, да молодой писарь, спасший ему жизнь, — вот единственные люди, которые навещали его и желали его выздоровления. Все остальные, в том числе городские чиновники, относились к нему почтительно, но равнодушно. Это и понятно. Державин мешал им жить спокойно. Он был для них словно заноза, которая постоянно беспокоит, а вытащить ее невозможно. Даже губернатор Кречетников считал Державина выскочкой, любимчиком главнокомандующего и избегал с ним встреч. А с казанским губернатором фон Брантом Державин рассорился, когда однажды отправил ему письмо такого содержания:
"Надобно остановить беспрестанное взяточничество, которое совершенно разоряет людей. Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому что всякий, кто имеет с ними дело, грабит их. Это делает легковерную и неразумную чернь недовольною, и, если смею говорить откровенно, это всего более поддерживает язву, которая теперь свирепствует в нашем Отечестве".
С лекарем Вильгельмом Франке Державин упражнялся в немецком языке. А его спаситель Вацлав Новак оказался конфедератом, попавшим на Волгу с партией пленных поляков. По отбытии срока заключения, желая скопить немного денег для возвращения домой, он нанялся работать писарем в том же остроге, где отбывал наказание.
— Благодарю, пан Вацлав! — не скрывая волнения, говорил ему Державин. — Вы бросились мне на помощь, рискуя собственной жизнью! Это геройский поступок. Но… мне кажется, вы должны видеть во мне врага?
Молодой лях гордо выпрямился, откинув с высокого лба густые светлые волосы.
— Если бы мы встретились на поле боя, я дрался бы с вами насмерть, — честно признался Вацлав. — Но когда на человека предательски нападают его же охранники — это подлость, с которой нельзя мириться! Я — шляхтич!
Легкая улыбка тронула губы Державина. Ему вспомнились слова Мити: "Ты не поверишь: каждый второй поляк называет себя шляхтичем!" Но искренность и достоинство, с которыми поляк ответил на его вопрос, ему понравились, и он вдруг неожиданно предложил Вацлаву пойти к нему на службу денщиком. Если, конечно, его не обидит такое предложение.
Бывший писарь не только не возражал, но был несказанно рад, что наконец вырвется из постылых острожных стен и начнет другую жизнь — энергичную и интересную.
— Только прошу пана не называть меня денщиком, — смущенно попросил Вацлав. — Лучше — ординарцем!
Державин согласился, забавляясь его тщеславием:
— Как пожелаете! Вот только бы поскорее встать на ноги… Мое тело слабеет с каждым днем, хотя я прилежно выполняю все предписания эскулапа.
Поляк подошел к столу, уставленному склянками с микстурами, коробками с порошками, сбором сушеных трав, пилюлями и мазями…
— Простите, пан офицер, я ничего не смыслю в медицине… Но готов поклясться, что такое изобилие лекарств угробит даже здорового человека. Да что там человека! Слона! Если вы немедленно не прекратите принимать все эти зелья, вам несдобровать. Для чего я спасал вашу жизнь, если вы ею совсем не дорожите?
После этого разговора Державин, к великому неудовольствию меланхоличного герра Франке, прекратил пить лекарства и с помощью Вацлава стал выходить на свежий воздух, прогуливаться возле дома. Силы постепенно восстанавливались, и в один прекрасный день он объявил своему ординарцу, что они выезжают в Казань.
***Тем временем в штаб-квартире генерал-аншефа Бибикова появился некий посетитель, рыбный торговец из Малыковки. Поначалу его хотели выставить вон, но тот был настойчив и утверждал, что желает сообщить лично его превосходительству нечто важное. В конце концов о нем все-таки доложили генералу.
Александр Ильич долго разглядывал рослого глазастого мужика, от которого слегка попахивало свежей рыбой. Его одежда была простой, но добротной, похожей на купеческую.
— Чем обязан, сударь? — нетерпеливо спросил Бибиков.
Звали странного визитера Иван Серебряков, и явился он, чтобы представить главнокомандующему собственный прожект поимки Пугачева. Известно, что самозванец имел большие знакомства со староверами и в случае разгрома его войска стал бы искать убежища именно у них. Староверы вольготно и богато жили на Иргизе, где в последний год их часто навещали иноземные гости с обозами подарков. Когда в междуречье Большого и Малого Иргиза впервые появился Пугачев со своими подельниками, староверы приняли его с особой доброжелательностью.
Серебряков предлагал собрать сотни три верных казаков, служивших в императорских войсках, расположить их в Петровске или Малыковке и ждать появления самозванца.
— Староверы первые его выдадут, когда узнают, что тот разбит! — с уверенностью добавил Серебряков. — Знаю я этих святош!
Бибиков слушал настороженно, раздумывая, что ответить. С одной стороны, тот говорил вещи вполне дельные и разумные. С другой — можно ли доверять этой залетной птице?
В кабинет вошел адъютант, доложил, что из Саратова прибыл подпоручик Державин. Услышав новость, Бибиков искренно обрадовался.
— Просите! А вас, сударь, — он повернулся к Серебрякову, — прошу подождать в приемной!
Державин предстал перед ним — похудевший, но по-прежнему энергичный, с живым огоньком в глазах.
— Рад видеть тебя, мой герой! — Генерал-аншеф обнял своего любимца. — Спасибо за службу, поручик!
Державин вопросительно взглянул на него.
— Рад стараться, ваше превосходительство, но я пока не…
— Отныне вы — лейб-гвардии поручик! Приказ о повышении в звании уже подписан.
И генерал-аншеф передал ему патент на производство в поручики.
Державин действительно принес много пользы своими решительными действиями. Он пресек мародерство и укрепил боевой дух в полку Гринева, подвигнул его на взятие Алексеевской крепости и Красного Яра, выявил предателей и сподвижников Пугачева среди саратовских чиновников, навел порядок в городских управах, беседовал со священниками, во все вникал, все до мелочи аккуратно записывал и отсылал в Казань подробные отчеты. Благодаря его донесениям Бибиков был так хорошо осведомлен о положении дел в Симбирске, Саратове и других городах Поволжья, словно сам там находился.
Вот и сейчас Державин явился не за новым чином, а за новым поручением, и генерал, конечно, понимал это.
Не теряя времени, Бибиков ознакомил его с планом Серебрякова и спросил, что тот об этом думает. Как всякий поэт, Державин был романтиком по натуре. То, что он услышал от своего командира, захватило его воображение. Выследить и поймать Пугачева! Логика и простота плана поразили его. Да, действительно, в случае разгрома армии Пугачеву ничего не остается, как бежать на Иргиз и прятаться в скитах своих друзей-старообрядцев. Что если хитростью выманить его оттуда и схватить? Надо лишь подобрать в помощники дюжину лазутчиков, самых верных, проверенных, таких, как Вацлав Новак…