Презумпция невиновности (СИ)

Возможно, что теперь пришло время испытать второй вид — в реальности. Гермиона же смогла открыто, на сколько это было возможно, поговорить с Гарри. Так может пришло время откровений с Малфоем?
— Я не мог. Я струсил.
— Я любила тебя, Малфой! — она вскочила на ноги, и пошатнувшись вцепилась за прикроватную тумбочку. — Я так сильно и так отчаянно тебя любила, что прощала тебе всё! Блять, да я и сейчас люблю тебя! Да! Да, Малфой! Это херово чувство ни разу меня не отпустило, как бы я не пыталась его перекрыть каким-то другим! Я ненавидела тебя, желала тебе смерти. Я хотела, чтобы ты сдох в муках, но по итогу я стою тут, перед тобой, готова чуть ли ни на колени опуститься, и снова признаюсь тебе в своих чувствах!
Искренность во всём. От самого начала и до самого конца.
— Грейнджер…
— Нет! — Гермиона перебила его. — Сейчас я говорю, Малфой! С нашей самой первой встречи ты научил меня, что такое «быть ненавистной». Каждое твоё слово, каждое твоё движение, каждая твоя ухмылка — ты уничтожал меня. Ломал меня снова и снова, будто бы ждал, пока от меня и мокрого места не останется, а я продолжала идти вперёд. Не просто идти, я бежала по тончайшему льду. За тобой!
Как долго эти слова томились на дне её души? Похоже, что целую вечность, а теперь она не просто кричала, она выплёскивала все свои эмоции, что когда-либо пробуждал в ней этот человек. На её теле и душе было слишком много отпечатков этого человека — она была его местом преступления, за которое Малфой ещё не ответил.
— Правильная любовь не заканчивается смертью и слезами, Гермиона, — его голос был по-прежнему тихим и спокойным. — У неё должен быть утончённый финал, так чтобы у обоих сторон потом остались красивые воспоминания. Наша любовь не может таким похвастаться, потому что никогда не была правильной.
Наша любовь.
Их любовь.
— Но ведь ты не дал даже шанса ей, Малфой, — она села у тумбочки, зарываясь в свои волосы. — Почему? Ты в тайне приносил мне букеты полевых цветов и говорил со мной на квиддичном поле при свете луны, признавался в своём восхищении после признания в том, что убил моих родителей… Почему у нас не было так, как у нормальных людей? Что вообще между нами?
— Любовь — это когда радость и удовольствие, а у нас с тобой зависимость. Это когда страх, нервы и боль. Любовь для нас — это всего лишь жалость к себе, а мы ведь не привыкли себя жалеть, не так ли?
В его словах часть правды, и Гермиона не смела с ней спорить, потому что понимала, что Драко понимает в их взаимоотношениях не меньше, чем она сама. Они оба имели полноценное право на эту зависимость, так что же было постыдного в том, что каждый распорядился ею, как считал нужным? Да лишь то, что своими поступками делали больно друг другу.
Теперь их зависимость, что воспринималась как любовь, покоилась на чувстве обиды, унижения, жалости, ненависти и привязанности. Это адская смесь, но похоже, что против никто не был, потому что оба подливали масла в бушующий огонь.
Она — несчастная на протяжении многих лет, видела в Малфое причины всех своих бедствий и печалей. Долгие годы составляла идеальный план мести, переступая через собственные больные раны, жаждущая настолько сильно ранить своего обидчика, что даже решила не жалеть себя. Гермиона сидела на полу и понимала, что загнала в тупик не Драко, а себя, в первую очередь, потому что именно она сейчас не могла сдержать слёз и снова признавалась в любви своему палачу. Она так долго искала причину, чтобы наконец-то отпустить гильотину над его шеей, что увлеклась, и заняла место жертвы. Опять приняла удар на себя.
Свой же.
Он — человек, утративший свою семью, но почему-то стоящий перед ней, сдерживая порывы обнять ту, которую так долго ломал. Малфой не собирался оправдываться и говорить о том, что их ждёт прекрасное светлое будущее, потому что знал, что это не для их истории. Он не особо отличался счастливой участью в этой жизни, если так кому-то вдруг показалось. Его жизнь пошла не по плану в тот самый момент, когда Драко смог себе признаться в слабости к этой веснушчатой всезнайке с Гриффиндора, но вот отец уготовил для него совершенно другую участь. Всё его существование — это клетка, с которой выбраться он не смог: сначала из-за уважения и любви к отцу, потом — из-за собственной трусости и загнанности в угол, а после — свыкся со своим положением.
 
Вот таким бракованным дуэтом они и стали много лет назад, и оставались им и сейчас.
— Я не заслужила всего этого, — прошептала девушка. — Ничего из всего этого, Малфой… Мы не заслужили.
— Я любил тебя не меньше, — Драко опустился перед ней на колени. — Я так же готов стоять перед тобой на коленях, но это уже ничего не изменит. Ты знаешь не хуже меня, что при самых лучших раскладах эта любовь не выжила бы. Она бы даже не дожила до утра, я даже не стану заикаться за всю жизнь.
— Но мы же вот… — она протянула ему руку. — Мы же рядом… Ты и я…
Чужие голоса в её голове становились всё громче, перекрикивая её жалкие всхлипывания. Гермиона хотела замолчать, только вот говорило само сердце. Она понимала, что это самая абсурдная минута всего её существования — сделано слишком много ходов в этой жестокой игре, и никакого «ты и я» уже быть не могло.
Грейнджер ждала, пока Малфой протянет руку в ответ. Она пыталась себя убедить в том, что ещё можно переиграть сценарий, что они могли бы убежать вместе с этого города и от этой жизни. Ведь каждый человек заслуживал счастье, так чем они хуже? Пройдёт много лет, много жизней, но Гермиона всегда будет бежать за Драко, сколько бы терний на пути к звёздам ей не встретилось. Всегда останется аромат полевых цветов на её руках и навязчивая весенняя свежесть, но и её чувства к этому человеку останутся такими же неизменными.
И он протянул ей руку, но стало только больнее.
— Это безумие, — тихо сказал Драко. — Но ты же и сама это знаешь.
За его спиной мелькнул женский силуэт, а лёгкие девушки сжались до предела. Было ещё то, что хранилось где-то в подсознании, а теперь его сдержать уже было невозможно.
— И в нём нет дна, потому что внутри годами идёт война, — Гермиона вырвала руку и встала с пола. — Я пыталась тебя ненавидеть, но не смогла. Это так неправильно, так сложно…
Её руки стали липкими, ладошки вспотели, но её бросило в жар. Грейнджер посмотрела на свои руки и с криком выбежала из комнаты. Пока Малфой видел лишь страх на бледном лице, то Гермиона видела кровь на своих руках. Им действительно не светил счастливый конец, потому что она самолично его перечеркнула несколько месяцев назад.
Девушка аппарировала туда, где ей бы могли помочь, если такое возможно. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а что, если ты уже утонул? И теперь нужно вытаскивать твоё тело со дна глубоко океана разрывающих чувств и эмоций.
— Гермиона? — Гарри кинулся к девушке, которая появилась посреди гостиной, рухнув с ног. — Что случилось? Я думал, что ты ещё спишь. Я же попросил Малфоя, чтобы он мне написал, когда…
— Это я их убила, Гарри! — её крик сочился сумасшествием. — Малфой не убивал свою жену и ребёнка, потому что это сделала я!
Брюнет крепко обнял подругу, поглаживая её волосы, пока та продолжала истерический кричать. Её разрывало на мелкие части, на миллионы атомов, но только вот боль не угасала. Все стены, все перегородки — всё, что выстраивалось годами, что её сознание нагородило под коркой головного мозга — всё это разрушалось. Оно просто обваливалось, как после мощного землетрясения, не давая шанса хоть чему-то уцелеть. Все её личности метались со стороны в сторону, не зная правильного ответа на главный вопрос: «А кто теперь за главную?»
Её тьма обрушилась на последний лучик света, который дарил мизерную надежду. Ей действительно стоило бежать тогда, когда Поттер предлагал, но она понадеялась на этот лучик, но тьмы было гораздо больше. Жизнь превратила её в жестокую, бездушную, алчную и мстительную машину, которая была готова на убийство. Это был сокрушительный удар, после которого оправиться уже было нельзя. Даже дементору не под силу причинить ей боль своим поцелуем — скорее всего, что тот сам познает смерть, как распробует вкус её души.