Это не любовь (СИ)

И конечно – стоило почувствовать её вживую, ощутить её тепло, её запах, как рассудок помутнел. Простое прикосновение – и он уже ни черта не соображал. Каждая клетка горела и пульсировала от желания.
А потом вдруг сквозь этот морок прорвалось её признание. Эти слова неожиданно отрезвили его.
«Господи, что я творю», – с ужасом подумал он, осознав, что прижимается к ней, к своей студентке, разгорячённым телом. И она, конечно же, чувствует его возбуждение. Но вместо того, чтобы отпрянуть, говорит ему такое…
Впрочем, она же ещё совсем девчонка. Даже если она из «ранних», всё равно ничего не понимает. А вот ему такое непозволительно.
В груди пекло от стыда. Сквозь землю бы сейчас провалиться или хотя бы просто уйти. Но это как-то трусливо будет, малодушно. Надо в любом случае с ней объясниться, решил он.
Пока шёл по коридору, выискивая место поукромнее, старался выровнять дыхание и вообще успокоиться.
Ещё вопрос – как ей всё это сказать поделикатнее? Как вообще такое можно сказать деликатно?
Наверное, никогда в жизни не давались ему слова так тяжело, как сейчас. Каких неимоверных усилий стоило ему всё это высказывать, когда хотелось совсем-совсем другого. И смотреть на неё было невыносимо.
Сначала ему казалось, что она даже не воспринимает его речь, но затем догадался – эта пустота в глазах и неподвижное лицо говорили лишь о том, что у неё шок.
Потом она ушла, выслушала, кивнула и ушла. Без слёз, без слов, один короткий кивок и всё. В душе Анварес откровенно восхищался выдержкой этой девчонки.
Неодолимо хотелось пойти за ней, сердце так и рвалось, но хотя бы сейчас он сумел проявить стойкость. Пусть с болью, пусть с огромным трудом, но сдержался.
Сейчас он её, конечно, ранил, нехотя, но ранил, но потом, со временем она поймёт, что так лучше для обоих.
Сколько ещё простоял он у окна, терзаемый мыслями, – неизвестно. Из этого тягостного оцепенения его вывел телефонный звонок. Ответил, не глядя.
– Саша! Ты где? – возмущалась Лариса, перекрикивая музыку. – Уже вечер подходит к концу, а ты так и не появился.
– Я здесь.
Несмотря на то, что Ларисе помогал не только Анварес, но и десятка два инициативных студентов, провозились они допоздна, пока привели спортзал в божеский вид.
Двоих парней взялся развезти по домам Анварес, ещё одну девушку согласилась подкинуть Лариса, остальные активисты оказались из общежития.
Пока шли на стоянку, Лариса возбуждённо рассказывала, какой замечательный получился вечер. Но затем, когда уже сели по машинам, от неё прилетела смска.
«Развезёшь их и приезжай. Буду ждать».
«Извини, сегодня не смогу. В другой раз», – ответил Анварес и включил авиарежим, чтобы не отвлекаться в пути.
  
55
 
Лариса приехала сама, в субботу утром. Без всякого предупреждения и вообще очень некстати.
Анварес снова промучился жестокой бессонницей. Только если накануне уснуть не давало приятное волнение, то теперь его всю ночь терзали гнетущие мысли.
Тысячу раз сказал себе, что поступил правильно: проявил стойкость, не поддался пороку, не пошёл на поводу у низменных страстей, хотя очень хотелось. Поступил так, как должен был поступить взрослый, разумный и порядочный человек. А всё равно душу рвало чувство какой-то безысходной тоски. И никак от него не получалось избавиться.
Лариса приехала зря. У него даже сил не было изобразить подобие гостеприимства. Хотелось одного – забыться сном.
– Саш, ты чем всю ночь занимался? – с усмешкой спросила она.
За три года он уже успел мало-мальски изучить Ларису. Например, замечал, что когда её что-то тревожит в их отношениях, она старательно скрывает своё беспокойство за усмешками, улыбками, деланно-весёлым тоном.
– Пытался уснуть – как видишь, тщетно, – устало ответил он.
Как бы походя, невзначай, Лариса обошла всю квартиру, заглянула в каждую комнату и даже в ванную. В другой раз его такая инспекция оскорбила бы, но сейчас вызвала лишь вялое раздражение. 
 
Осмотревшись, Лариса заметно оживилась. Даже предложила что-нибудь вкусное приготовить.
Анварес отказался – чересчур поспешно и твёрдо, так, что она слегка приуныла, но настаивать не стала.
– Но хоть чаем-то напоишь? – усмехнулась она.
Он жестом указал на кухню, мол, действуй.
Лариса минут десять возилась на кухне, потом внесла в гостиную две дымящиеся чашки. Он к своей даже не притронулся, но Ларису это не смутило. Она без умолку рассказывала о каких-то мелочах, совсем ему не интересных, о коллегах, до которых дела не было. Он, уже не стесняясь, зевал, прикрыв рот ладонью. Наконец она сообразила:
– Спать хочешь? Я тебе мешаю?
– Да, – признался Анварес, ответив на оба вопроса сразу.
Когда Лариса ушла, он испытал невыразимое облегчение, аж сам устыдился. Нехорошо это как-то по отношению к ней. Лариса ведь не только его девушка, но и друг, настоящий и преданный. Не очень удобно с ней получилось.
Мелькнула мысль, что можно как-то загладить эту неловкость. Например, написать смску. И ей будет приятно, и его совесть успокоится. Какие-нибудь тёплые слова… которые никак на ум не шли. А затем вновь перед глазами непрошено всплыло лицо Аксёновой. Как она стояла, опустив глаза, слушая его отповедь. Настроение, и без того паршивое, испортилось ещё больше. Он отшвырнул телефон – к чёрту смски. Самое обидное – что и спать больше не хотелось. И изводиться надоело.
Обложившись записями, книгами, журналами, он раскрыл ноутбук. Надо собраться, надо доработать статью, надо готовить доклад к симпозиуму, до которого осталось всего три месяца. Много всяких «надо». И Сиэтл уже не просто призрачно маячил, а вырисовывался на горизонте вполне конкретной и манящей перспективой.
И вообще, уйти с головой в работу – верное средство от всяких ненужных мыслей.
  
56
 
Совсем уж избавиться от этих «ненужных мыслей», конечно, не получилось, они всё равно свербели, не умолкая, но теперь всё больше фоном.
Воскресенье, понедельник, вторник пронеслись в рабочем угаре. Трудился Анварес даже ночью, пока совсем не сморит – спасался таким образом от гнетущей тоски. Выглядел полубольным, зато сделал столько, сколько обычно делал недели за две, а то и больше.
К слову, в понедельник вечером Аксёнова на кафедру к нему не зашла, как договаривались, что, впрочем его не удивило. И хотя он всё равно поджидал её, но потом решил, что так даже и хорошо. После всего он и не представлял, как они общались бы наедине.
В среду перед лекцией у «иностранцев» Анварес долго настраивал себя на нужный лад, но всё равно сильно нервничал. Как они с ней встретятся? Как в глаза ей посмотреть? И как она вообще?
На самом деле, последний вопрос волновал его ещё с той пятницы. Он даже звонил в общежитие на вахту, чтобы узнать – дома ли. Вахтёрша, не зная, что это он, обложила его по полной за поздний звонок, но всё же снизошла и сообщила: "У себя она".
А на лекцию Аксёнова не явилась. Странно – нервозность сразу отпустила, но возникло какое-то горькое ощущение пустоты.
Анварес, конечно, виду не подал, но рассказывал об идеях индивидуализма и эстетизма в английской литературе без малейшей вовлеченности, на автомате, впервые…
В четверг случайно встретил в столовой Алёну Рубцову и, не удержавшись, поинтересовался:
– Как Аксёнова? С ней всё в порядке?
Рубцова почему-то округлила глаза и уставилась на него так, будто он не вопрос обычный задал, а учудил какую-нибудь дикость. Раза три быстренько сморгнула, потом, наконец, произнесла, запинаясь:
 
– Она б… болеет. Простудилась.
– Вы созванивались?
Она кивнула всё с тем же ошарашенным лицом.
– Давно?
– Вчера. И позавчера.
Анварес помолчал, будто что-то ещё хотел спросить, но так и не решился. Лишь пожелал напоследок:
– Пусть выздоравливает.