Из жизни домашних хорьков
Наконец я доела мороженое, встала и пошла по дорожке, лениво раздумывая: двинуться уже в сторону дома — или сделать еще пару снимков? А может, тряхнуть стариной и прокатиться на колесе? Почему-то идея эта показалась мне вдруг необычайно привлекательной.
Стоя в очереди желающих взглянуть на парк с высоты птичьего полета, я снова заметила неподалеку папашу в клетчатой рубашке. Он сидел на скамейке рядом с сынишкой и что-то ему говорил — затем встал, махнул рукой и пошел по аллее.
Да что ж он делает, придурок, куда он поперся?! Он что, газет не читает?! Разве можно сейчас в этом парке ребенка одного оставлять?!
Куда — быстро стало ясно: пройдя ярдов двадцать, он свернул на дорожку, украшенную стрелкой с надписью «Туалет». Черт его побери, мог бы и сына с собой взять!
В этот момент очередь начала быстро продвигаться, и через минуту я уже сидела в кабинке, поднимаясь все выше и выше.
Я так давно здесь не была, что и забыла, как это красиво! Уже начало темнеть, и все внизу было залито разноцветными огнями, пруд сиял и переливался в свете прожекторов, а карусель крутилась и подмигивала яркими лампочками.
Перевалив через верхнюю точку, кабинка поползла к земле — теперь, если как следует высунуться, можно было увидеть внизу аллею и скамейку, где сидел мальчишка. Увы, там по-прежнему маячила одинокая детская фигурка…
Да что у этого придурочного папаши — живот, что ли, прихватило?!
Кабинка сделала полный оборот, и я снова взглянула вниз. Слава богу, на скамейке было уже пусто.
А вон и отец с сыном, идут по аллее — теперь можно не беспокоиться…
Я достала фотоаппарат — сфотографировать сверху подсвеченную лампочками карусель — и вдруг меня словно током ударило! Только теперь до меня дошло: мужчина, уводивший мальчика, был в футболке. В темной футболке, а не в красной клетчатой рубашке!
Судорожно вскочив, я перегнулась через борт, пытаясь рассмотреть его — но кабинка уже ползла вверх, и все заслонила решетчатая опора колеса. Руки сами перевели аппарат на режим непрерывной съемки, установили максимальную дальность: вдруг между перекрещивающимися стальными трубами удастся хоть что-то углядеть?!
Колесо ползло, как черепаха. Ничего, сейчас… еще немножко — и все будет как на ладони!
— Эй, ты что? — раздалось сверху. — Вывалишься!
Я вскинула голову — на меня таращила глаза парочка из соседней кабинки. Махнула рукой — хоть вы-то отстаньте! — и снова свесилась вниз.
Вот они! В конце аллеи снова мелькнули мужчина с мальчиком. Мелькнули — и скрылись, но я успела поймать их в кадр!
И тут — буквально и двух секунд не прошло! — на дорожке показался мужчина в красной рубашке. Вышел на аллею, посмотрел налево, направо — сверху было хорошо видно, как поворачиваются в разные стороны залысины — подошел к скамейке, где прежде сидел мальчишка, и снова огляделся.
— Его увели! — заорала я, еще больше свесившись вниз. — Увели!!!
Он не слышал! Несущаяся из натыканных по всей аллее громкоговорителей музыка заглушала мои крики.
— Увели-ии! Туда!!! — замахала я руками.
Нет, бесполезно…
Кабинка по-прежнему ползла вниз; до земли оставалось еще футов двадцать. Накинув на плечо сумку, я перелезла через борт и повисла на руках, не обращая внимания на раздавшийся сверху вопль: «Смотри, смотри!!!»
Пятнадцать футов… Пора! Я разжала руки и приземлилась, куда и целилась: в центр клумбы (что мне — впервой, что ли? Мой «личный рекорд» — двадцать футов, высота второго этажа, между прочим!) Вскочила и, увязая по щиколотку в рыхлой влажной земле, побежала к по-прежнему растерянно оглядывавшемуся мужчине, выкрикивая на ходу:
— Эй! Его туда увели… мальчика… Туда, туда! Мальчика!
Он обернулся, громко переспросил:
— Билли?!
Я наконец выбралась на дорожку и махнула рукой:
— Туда! Мужчина в футболке, темной…
Слова застряли у меня в горле. Теперь, когда мы с папашей стояли лицом к лицу, я наконец вспомнила, где видела его раньше: это был тот самый красномордый тип с фотографии, сделанной «скрытой камерой» на Ленарт-стрит, про которого Пол сказал: «он в жизни приличного костюма не носил»…
Полиция подъехала минут через десять. Я рассказала им все, что видела. Мне велели завтра явиться в городское управление полиции — дать письменные показания — и забрали фотоаппарат. Поскольку все фотографии к тому времени были давно скопированы на флэшку, возражать я не стала: будет лишний повод зайти к детективу, ведущему это дело — авось что-нибудь новенькое удастся узнать! — а аппарат у меня есть и запасной.
После этого меня вежливо, но безапелляционно выставили — чуть ли не под локоть проводили до ворот парка. Я позвонила Биллу, рассказала о случившемся и пообещала, что сейчас подъеду с эксклюзивным материалом; покрутилась немного в толпе у входа — вдруг кто-нибудь что-то интересное сболтнет?!
И все время в глубине души ждала, что, как и в прошлый раз, сейчас раздастся крик «Нашли, нашли!» — но так и не дождалась…
Глава девятая
(Разговоры и мысли)
На первой странице воскресной газеты была опубликована моя статья о происшествии в парке Баллантайн с подзаголовком: «Рассказывает журналистка — свидетельница преступления!»
Она потеснила даже острый материал Стива о закулисной предвыборной борьбе кандидатов в сенат — выборы еще долго будут идти, а детей не каждый день похищают! Тем более что у меня был эксклюзив: фотография маленького Билли Аронсона, сделанная буквально за пять минут до похищения, и фотография похитителя (правда, со спины) — видно было, как он ведет мальчика за руку по аллее.
Только вот все это — и статья на первой полосе, и то, что я утерла нос Стиву — меня не слишком радовало. Точнее, радовало, конечно… но стоило мне вспомнить этого мальчонку — и становилось не по себе при мысли, что его, может, уже нет в живых.
Будь со мной сейчас папа, он бы несомненно начал сейчас вправлять мне мозги: это мое «не по себе» являлось вопиющим нарушением составленного им самим «Кодекса журналиста», в котором, среди прочих, были и такие правила: «Будь профессионалом — ничего не принимай близко к сердцу. Написал, отдал редактору — и забыл, не смотри назад, смотри вперед!»
Но папы рядом не было. И вообще никого не было, и не с кем было поговорить и пожаловаться. Гарольд и тот, насидевшись вчера вечером в сумке, устал, обиделся и не хотел общаться. Ушел к себе в клетку на матрасик, свернулся в клубок, и даже когда я готовила завтрак, не прибежал требовать яичницы, хотя я нарочно гремела сковородкой.
После завтрака, поборов мимолетное желание позвонить кому-нибудь из подруг и напроситься в гости — хоть душу отвести: поболтать, посплетничать и рассказать о наглой выходке Моди — я решила взять себя в руки. Вынесла мусор, загрузила в машину накопившееся за неделю белье и начала пылесосить гостиную, одновременно — за отсутствием папы — вслух высказывая себе самой все, что сказал бы он, если бы увидел меня в таком раскисшем состоянии.
— …Хватит валять дурака! К тебе попал сенсационный материал — так радуйся, держись за него, развивай. И про первую попытку похищения не забудь, о которой никто, кроме тебя, пока не знает — пока сенсация «горячая», самое то будет! Или что — может, Стивен прав, и твое место на женской страничке — про вязание писать?! Так скажи об этом честно!
Результатом явился приступ злости — и желание немедленно сделать что-то полезное для общества. Жертвой пал Гарольд: вместо того чтобы дать несчастному хорьку спокойно поспать, я выставила его из клетки, а саму клетку унесла во двор и вымыла.
Потом я вытряхнула пылесос, вынесла мусор — и наконец села за компьютер, решив внимательнейшим образом просмотреть сделанные вчера фотографии — а вдруг на одной из них мелькнет человек в темной футболке? Ведь когда я снимала, он был в парке — и значит, мог случайно попасть в кадр!