Бастард (СИ)

Об одном из таких ходили слухи. Изгнанный десница, проигравший Эддарду Старку — как в бою, так и в любви. Бывший наемник собирался вернуться и отомстить, но для этого ему нужно исчезнуть — что-то подобное Роберт вызнал у других шлюх. Шлюхам говорили больше, чем женам и друзьям. Он был одним из Золотых мечей, но его изгнали — эту правду знали все. Но Роберт знал больше — изгнание было ложью.
Джон Коннингтон.
Коннигтоны были одним из сильнейших домов Штормовых земель. А Джон Коннигтон, глава дома, был верным другом принца Рейгара. Роберт помнил, что говорится о Коннигтонах. Лютые враги, верные друзья. К тому же, Джон был хорошим бойцом. Когда-то он выбил из седла легенду Вестероса — Барристана Смелого.
Ему нужен был такой друг. И его сестре. Этот человек хотел отомстить не меньше, чем Роберт.
И сейчас этот человек был в Тироше. Туда Роберт и направится.
Но сначала… сначала нужно перестать быть Робертом.
Боги, как же он сейчас вонял!
Покрытый собственной рвотой, со стекающей по бедру кровью, он открыл дверь, чтобы обнаружить внутри двух девочек.
У гостьи было острое, хищное лицо, но улыбка смягчала черты, делая его скорее благородным. В отличии от большинства жителей Пентоса, ее кожа была бледной. Волосы, белые, как весенние облака, были стянуты в высокий хвост. Она была чуть выше сестры и намного крепче.
— Брат! — сестренка подняла на него пылающие восторгом глаза, — Это Виликор! Она из Браавоса.
Виликор тоже перевела на него взгляд.
"Дочь наемника", — понял Визерис.
Его имя он не запомнил, но взгляд запал в память надолго — уж больно нравилось тому водному плясуну смотреть в глаза, трахаясь.
— Приятно познакомиться, — Роберт кивнул, сжав зубы до боли. — Жаль, но мне нужно поговорить с сестрой. Наедине.
Он никогда не умел смотреть грозно, как брат, но глаза Виликор испуганно расширились, и она поспешно вышла.
Передай отцу, что его член меньше моего пальца.
Сестра возмущенно посмотрела на него, сложив тонкие руки на груди.
— Зачем ты ее прогнал?! Она хорошая!
Он наклонил голову, пытаясь спрятать за черными волосами проступившие слезы.
Почему его все предают? Почему даже родная сестра мешает ему? Почему его брат должен был проиграть?
Волосы воняли потом, семенем и рвотой.
— Я говорил тебе не выходить на улицу, — дрожащим низким голосом заговорил он. — Я говорил никого не звать.
Сестра будто и не замечала, что ему плохо, что он зол.
Как, во имя богов, можно это не замечать? У него подгибаются ноги, у него трясутся руки, от него воняет, будто он искупался в отхожем месте. Ему плохо. Ему больно!
— Но мне скучно! — возмущенно кричала она, — Я всегда одна! Ты же выходишь!
И чудесно провожу время.
На дрожащих ногах он дошел до кровати — садиться на стул сейчас было бы сродни пытке. Аккуратно присев, он посмотрел на сестру. У той на лице не было ничего, кроме упрямства и обиды. Она его не любит. Ей плевать. Но она — все, что у него было.
— Мы уезжаем, — Роберт старался, чтобы голос оставался спокоен. Он знал — стоит сорваться, и он уже не остановится. — Завтра.
— Нет! Я хочу играть с Вили!
Проклятье.
Руки вдруг перестали трястись. Стыд, унижение, слабость, нежность — все это больше не имело значения. Только гнев. Только огонь.
Роберта больше нет.
Я отдал все, что у меня было, не для того, чтобы ты "играла с Вили".
Сестра взвизгнула и грохнулась на пол.
Она смотрела на него со страхом и обидой, накрыв покрасневшую щеку ладошкой. Он закрыл глаза. Она не понимает. Никогда не поймет.
— Ты разбудила дракона.
* * *
Три дня прошло, как он не разговаривал с матерью. Узнав про его разговор с Сансой, она разозлилась гораздо сильнее, чем когда он попал снежком в лицо лорда Мандерли. За всю жизнь Робба пороли лишь дважды, и этот раз чуть не стал третьим.
Его мать обычно была ласковой и доброй. Когда речь шла не о Джоне.
Она отчитывала его почти полчаса: за то, что он предпочитает бастарда родной сестре, ставит бастарда вровень с собой, беспокоится за бастарда больше, чем за отца. Бастарда, бастарда, бастарда! Она столько раз повторяла это слово! Можно подумать, назови она его хоть раз по имени, и Робб об этом забудет.
 
В конце концов он не выдержал.
— Джону не нравится, когда его называют бастардом. И мне тоже.
— А мне не нравится, когда ты называешь его братом. Он не мой сын.
Отчего-то эти слова разозлили Робба еще сильнее. Он даже почувствовал, как кровь отливает от лица. "Обычно люди краснеют, когда злятся, — сказала как-то старая Нэн, — но Старки не обычные люди. Когда гневаются Старки, их лица не загораются, а леденеют".
— Он об этом знает, не сомневайся, — сказал Робб изменившимся голосом перед тем, как уйти.
Похоже, этот разговор еще сильнее разгневал его мать — Арья сбежала вечером того же дня.
Она пряталась от матери и убегала от служанок, в своих покоях не показывалась. Как, во имя богов, можно два дня прятаться в Винтерфелле? Она что, спала в Крипте?
Но в Крипте ее не было, как не было и в Винтертауне. Слуги часто видели ее, по большей части — убегающей. Для четырехлетки она была удивительно проворной.
Робб первым догадался, где она. Утром он нашел Арью спящей в комнате Джона, немытой, лохматой и одетой в старые штаны и рубаху Джона. Оказалось, она таскала еду с кухни, где ее принимали за мальчишку из Винтертауна.
С чумазым и хмурым лицом она настолько походила на Джона, что Робб почувствовал тоску. Теперь только Арья напоминала ему, как должны выглядеть Старки.
Лишь сейчас он понял, что эти три дня Винтерфелл не был похож на Винтерфелл.
Здесь всегда должен быть Старк.
Это отец говорил ему, уезжая. И что бы ни говорила мать, сейчас Робб не чувствовал себя Старком. Он мог назвать свою родословную вплоть до прихода андалов, наизусть знал гербы и девизы всех домов Севера, отлично ездил на лошади, умел обращаться с оружием и носил герб с лютоволком, но Старком себя не чувствовал.
Такого не было, когда рядом был Джон. Вместе они ничего не боялись. Или это бесстрашие передавалось ему от Джона? Раньше Робб не боялся. Теперь, когда он смотрел вниз, стоя на Сломанной башне, что-то сжималось в животе. Волчий лес казался темным и незнакомым, а вода Желудевой реки — слишком холодной. А Джон всегда был настоящим северянином. Джон спокойно бегал по Волчьему лесу, словно вырос там, а не в замке. Казалось, Джон не чувствовал холода. Он не боялся ни высоты, ни воды.
Даже после того, как упал.
Арья была такой же.
А Робб — не был. Неудивительно, что она больше любила Джона.
Но вслух он сказал другое.
— Я тоже по нему скучаю.
Этого хватило, чтобы Арья вцепилась в него.
— Когда он вернется? Я молилась, чтобы он вернулся! А он не вернулся! Боги злые!
"Уж точно ты говоришь не про отца".
— Ты молилась у чардрева? — спросил вместо этого Робб.
Арья всхлипнула.
— Угу.
— Тогда они вернутся, — хотелось бы ему чувствовать уверенность, с которой он говорил. — Всех победят и вернуться. Помолимся вместе?
Сейчас, когда мать не только управляла замком, но и принимала прошения, у нее было гораздо меньше времени для детей. Санса вряд ли это замечала, на нее-то мать всегда находила время, а если нет — с ней почти всегда была септа, Бран был слишком мал, но Робб был предоставлен сам себе. А сейчас и Арья.
Если быть честным, наверное, Робб скучал по маме.
Чардрево было таким же, как и четыре года назад, когда отец сказал, что Робб станет следующим лордом Винтерфелла.
"Да, это случится, когда я умру".
Робб обнял Арью за плечи. Он не хотел даже думать об этом. Он бывал в богороще сотни раз с тех пор. Играл, дрался, плакал, думал. Но именно сейчас он вспомнил тот разговор.