Бастард (СИ)

Он стащил стонущего мужчину на пол и, примерившись, вбил топорик в лысую голову.
Джон выглянул из шатра и увидел бойню. Половина шатров горела, на земле лежали люди. Десятки людей, но воинов среди них было мало. На них не было доспехов, у большинства не было даже оружия. У некоторых — конечностей. Люди, что сделали это, уже уходили — в центр лагеря. Лишь несколько человек ходили вокруг костров и добивали раненых. Кого-то с криками тащили к морю.
Один из воинов обернулся, и Джон едва успел спрятаться. Его заметили? Нет?
Собственное дыхание казалось ужасно громким. Он на цыпочках вернулся к кровати Дейси — там почему-то казалось безопаснее — и сжал ее руку.
"Ты сын Эддарда Старка, — сказал он себе, — ты не имеешь права бояться".
Ветерок, теперь беспрепятственно врывающийся в шатер, охладил лицо, и Джон понял, что щеки мокрые. Он плакал? Или плачет сейчас?
С каждой минутой вокруг было все меньше звуков. Крики раненых исчезли. Не было слышно и треска пламени. Даже ветер молчал.
Тишину нарушало только его дыхание. Взгляд упал на кровать.
Дейси! Боги, Дейси, ты дышишь? Ты жива?
Дышала. Новых ран не было.
"Пора менять повязку", — подумалось Джону, и он едва не рассмеялся.
Потом звуки стали возвращаться — послышались крики. Они приближались. Где треклятый меч?
Тот оказался на кровати, прямо под рукой.
Джон швырнул топор в вошедшего и схватился за меч. Топор попал прямо в живот, и мужчина упал на колени, пытаясь удержать внутри свои потроха. Сноу уже хотел добить его, когда в шатер ворвались еще люди. Один, два… семь. Джон закрыл собой лежащую Дейси и выставил вперед клинок.
Это вызвало бы хохот, не будь на земле двух мертвецов. Он не позволит им тронуть Дейси!
— Этих живыми, нам нужны заложники!
Джон зарычал.
Вдруг полог распахнулся. Джон не видел, кто вошел, видел лишь, как голова одного из железнорожденных отделилась от тела. Кто-то закричал. Засверкала сталь. Падала вниз голова. Когда она достигла пола, еще двое железнорожденных были мертвы. Когда все, наконец, поняли, что враг сзади, в живых остались лишь двое. И воин, ворвавшийся в шатер, яростным взмахом перерубил топор одного из них, после чего вогнал меч в лицо островитянину по рукоять и повернул.
Последний враг тоже был с мечом и умел им пользоваться, но фехтования не было — спустя пять или шесть вдохов тот выронил меч, такими сильными были удары. Спустя восемь он был уже мертв.
Вошедший снял шлем и отер с лица кровь.
Меч Джона вдруг стал невероятно тяжелым.
— Папа?
  
Винтерфелл III
 
Юноша плелся по вымощенной желтым камнем улице, опираясь на стену. Перед глазами стояла пелена. Зад болел так, что приходилось выворачивать стопы, лишь бы не потревожить его, шагая. Слезы медленно стекали по щекам и падали на желтые плиты.
"Прошу вас, господин" — раздался в его голове собственный хриплый голос.
В этот момент стена закончилась, и юноша рухнул на землю, едва успев подставить руку, чтобы не разбить лицо. Лишь благодаря этому лицу им до сих пор было где жить и чем питаться.
Увы, защищая лицо, он забыл о ногах. Боль тут же прострелила его, поднимаясь вверх, почти доходя до пупка. Воспоминания снова ударили в голову, горло предательски напряглось, и юношу вырвало. Сдерживая желание плакать, он открыл глаза. Рвота была белой. Его скрутило еще раз.
Застонав, он поднялся и, пошатываясь, продолжил путь. До дома осталось немного. Он, наконец, сможет лечь в кровать и прижать к груди младшую сестру.
И все пройдет.
Все будет хорошо. Они все вернут. Нужно лишь набраться терпения.
Уже четыре года он твердил себе это. Когда умер их последний защитник и они с сестрой оказались на улице, не обладая ничем, кроме одежды, ему было лишь тринадцать лет. Он попытался воровать — но вор из него вышел плохой. Его избили и сбросили в море, но каким-то чудом он выплыл. Боги не дали ему умереть.
На поиски сестры ушла неделя. Назвать свое имя незнакомцу — глупость еще большая, чем воровство. На них охотились. Он знал это. Не зря их не выпускали из дома четыре года. Потому он сам шатался по улицам, выискивая знакомое лицо среди попрошаек.
 
Только он нашел сестренку, им пришлось покинуть Браавос. Едва ли не босиком. Хромая, он нес свою сестру на шее — та настолько ослабла от голода, что не могла идти. К счастью, зима тогда уже закончилась, и им не грозила смерть от холода.
Лишь боги знают, как они живыми добрались до Пентоса. Две луны он шел до богатейшего из Вольных городов, вымаливая кусок хлеба у каждого встречного и пряча девочку от чужих глаз. Юноша слишком хорошо помнил, как его сестра беззвучно плакала держась за живот каждый вечер. Сам он почти не мог есть, видя четырехлетнюю умирающую сестренку.
В Пентосе он даже хотел уйти в бордель, но это означало бы, что он выбрал свою судьбу и судьбу своей сестры. Мальчики-шлюхи не надевают шпоры, а девочки-шлюхи не становятся принцессами. Он не был готов сдаться. Он никогда не сдастся.
Последним, что он украл, была краска для волос. К счастью, в Пентосе ей разве что стены не красили.
Так на разноцветных улицах города появился Роберт, юноша для удовольствий.
С первым клиентом Роберту повезло, это был сын какого-то купца, немногим старше его самого. Он был нежен, робок и невелик. Но вот вторым был разжиревший ростовщик, от которого воняло духами и потом, а во рту прогнила половина зубов. Роберта едва не вырвало, когда эта свинья залезла языком ему в рот. Лишь исхудавшее лицо сестры, вечно стоящее перед глазами, не позволило ему сжать горло этого жирного ублюдка и давить, давить, давить, пока его огромное лицо не посинеет.
Он хотел перестать. Мечтал об этом. Но у Роберта не было ничего, кроме красивого тела и смазливого лица. Шанса податься в наемники или разбойники не было — драться он никогда не умел, а голодная жизнь быстро забрала те немногие силы, которые у него были.
Роберт был терпелив. Роберт был аккуратен. Каждый десятый день он подкрашивал волосы, чтобы никто из клиентов не видел их настоящий цвет; каждый день он ломал свою гордость, угождая самым низким желаниям, ведь разозленный клиент мог навредить ему, и тогда сестра останется одна; каждый день он откладывал деньги, молясь, чтобы момент, когда он наконец сможет сбросить ненавистную личину, настал быстрее.
Каждую ночь он приходил в комнату, где жил с сестрой. Юноша плакал, глядя, как она с жадностью глотает еду, которую он сам в ее возрасте не считал даже помоями, и смотрит на него огромными глазами, полными благодарности. Роберт рассказывал ей истории, укладывая маленькую голову себе на колени — лишь в этих историях он мог дать волю своему гневу и горю. Иногда сестра засыпала у него на коленях, вжимаясь в него, прячась от всего мира — это были самые счастливые моменты в его жизни. Роберт старался защитить ее, как мог. Он запрещал ей выходить, ведь ее могли узнать, и тогда… тогда им конец.
Он уже почти скопил необходимую сумму, но два года назад сестра заболела. Роберт тогда едва не сошел с ума — он истратил на лекарей столько денег, что хватило бы на новую одежду, меч и нескольких слуг-рабов, он заставил ее тоже перекрасить волосы в черный, чтобы лекари не могли узнать о ее происхождении. Лишь ради того, чтобы узнать, что ей нужен солнечный свет.
Тогда ему пришлось найти место получше — и дороже. И еще два года торговать собой.
Но сегодня был последний день. Последняя капля. Его насиловали трое ублюдков-наемников, заставляя изображать из себя собаку. Старшего из них, самого громадного и самого жестокого, он запомнит на всю жизнь.
Лай! Я сказал — лай, шавка!
Меро. Титанов бастард. Мразь.
Роберт знал, что делать, когда сбросит эту личину. У него давно был план. Сотня планов. Золотые мечи Волантиса — самые честные из наемников, мечтающие вернуться домой. Безупречные Астапора — верные и послушные, непревзойденные воины без страха и жалости. И дорнийцы. Он знал их мстительные натуры, они присоединяться к нему, если будет хоть надежда на победу. Но ему необходима сила, необходима армия, с которой он пойдет на восток, чтобы потом вернуться на запад. Иначе никто его не заметит. А армию ему может дать только союзник.