Сон № 9
– Дамы не летают! Это курица!
– Я – дама!
Слово пронеслось по голодному городу, как лесной пожар – по колючим кустарникам Коринфа. Не «дама», не «курица», а:
– Курятина! Курятина! Курятина!
Госпожа Сасаки наливает суп мисо из кастрюльки в стоящую передо мной лакированную плошку. Рыбки-коиваси[136] и кубики тофу. Андзю любила коиваси – наша бабушка всегда подавала их именно так. Мисо кружит по дну тарелки, оседает, как взбаламученный ил. Желтый маринованный дайкон, рисовые шарики с лососем, обернутые в листы водорослей. Настоящая домашняя еда. У себя в капсуле я живу на гренках и йогурте, да и то если встану пораньше; слишком хлопотно готовить что-то еще. Мой организм наверняка оголодал, но аппетита нет как нет. Ем, чтобы не огорчать госпожу Сасаки. Цезарь, бабушкин пес, перед смертью тоже ел, чтобы не огорчать бабушку.
– Госпожа Сасаки, а можно спросить кое-что?
– Да, конечно.
– Где я?
Она передает мне тарелку.
– Ты не спросил у Бунтаро?
– Вчера я не мог собраться с мыслями. Совсем.
– Что ж, ты в доме моей сестры и ее мужа.
– Это они на фотографии в ракушечной рамке над факсом?
– Да. Я сама сделала этот снимок.
– А где они сейчас?
– В Германии. Там очень популярны ее книги, поэтому издатель организовал ей литературное турне. А мой зять изучает европейские языки, так что, пока она исполняет свой писательский долг, он роется в университетских библиотеках.
Я прихлебываю суп:
– Вкусно. Значит, она писатель? Это она работает на чердаке?
– Она предпочитает, чтобы ее называли «сказочницей». А я все думала, отыщешь ли ты кабинет.
– А ничего, что я туда забрался? Я, э-э, начал читать ее рассказы. Ну, те, что лежат на столе.
– Моя сестра не станет возражать. Непрочитанные рассказы – не рассказы.
– Ваша сестра, наверное, особенный человек.
– Доешь-ка рисовые шарики. Почему ты так считаешь?
– Из-за этого дома. Мы в Токио, но кажется, что вокруг лес периода Кофун[137]. Ни телефонов, ни телевизора, ни компьютера.
Госпожа Сасаки улыбается, чуть выпятив губы:
– Я обязательно ей передам. Ей это понравится. Сестре не нужен телефон – видишь ли, она глухая от рождения. А мой зять считает, что миру нужно меньше коммуникации, а не больше. – Она нарезает апельсин, корочка брызжет под ножом. – Миякэ-кун, по-моему, тебе не стоит возвращаться в Уэно, – говорит госпожа Сасаки, садясь за стол. – Неизвестно, хотят эти люди и их сообщники тебя отыскать или не хотят. По-моему, рисковать не стоит. В пятницу они знали, где тебя найти. На всякий случай я сделала так, чтобы твое личное дело в Уэно затерялось. Пожалуй, тебе лучше отсидеться здесь до конца недели. Если кто-нибудь станет расспрашивать про тебя в «Падающей звезде», Бунтаро скажет, что ты уехал из города. А если нет, то все чисто.
Это разумно.
– О’кей.
– Думать о будущем начнешь через неделю. – Госпожа Сасаки наполняет чашки чаем. – А пока – отдыхай. В жизни мы не столько преодолеваем трудности, сколько переживаем их.
Зеленый чай с ячменными зернами.
– Почему вы с Бунтаро мне помогаете?
– «Кому» значит больше, чем «почему». Ешь.
– Я не понимаю.
– Не важно, Эйдзи.
В тот же день, позднее. Звонок в дверь, и сердце опять замирает. Откладываю рукопись. Если это не Бунтаро и не госпожа Сасаки, то кто? Я сижу в кабинете на чердаке, но все равно слышу, как поворачивается ключ в замке парадной двери. Я привык к тишине, наполняющей дом, и уже различаю, что мне мерещится, а что нет. Вот распахивается дверь, шаги в коридоре. Книги напряженно прислушиваются вместе со мной.
– Миякэ! Расслабься, это Юдзу Даймон! Выходи, выходи, хватит прятаться. Твой домовладелец дал мне ключ.
Мы сталкиваемся на лестнице.
– Выглядишь лучше, чем в прошлый раз, – замечаю я.
– Жертвы дорожных происшествий выглядят лучше, чем я в прошлую пятницу, – отвечает он. – А вот ты выглядишь хуже. Ух ты! Это они тебе так глаз разукрасили? – На его футболке надпись: «Кто умрет с большей грудой всякой всячины – тот и победитель!»[138] – Я пришел извиниться. Вот, даже подумывал отрубить себе мизинец[139].
– Что бы я стал делать с твоим мизинцем?
– Да что угодно. Заспиртовал бы его и хранил в эмалевой шкатулке: идеальная штука, чтобы ковырять в носу на светских раутах. А какой предмет для разговора! «Знаете, он некогда принадлежал печально знаменитому Юдзу Даймону…»
– Спасибо, для ковыряния в носу я как-нибудь своим пальцем обойдусь. И вообще, – я неопределенно машу рукой, – я же по своей воле туда вернулся, ты тут ни при чем.
– Кстати, я тебе купил десять пачек сигарет, чтоб хватило, – говорит он; похоже, все еще не определился, хочу я его убить или нет. – Если бы я отрубал себе палец всякий раз, когда приходилось извиняться, то давно остался бы с беспалыми культяшками. Там «Мальборо». Помнится, в знаменательный день нашего знакомства в бильярдном зале ты курил «Мальборо». А твой домовладелец решил, что с гитарой тебе будет веселее, так что я ее тоже привез. Она внизу, в коридоре. Ну, ты как вообще?
Как я? Вообще-то, странно, но больше не сержусь.
– Спасибо, – говорю я.
Он пожимает плечами:
– Ну, учитывая…
Я пожимаю плечами:
– Пойдем в сад, покурим.
Как только я начинаю свой рассказ – с того, как усадил Даймона в такси, – то не могу остановиться до самого конца – когда Бунтаро усадил меня в свою машину. По-моему, я еще никогда так долго не говорил. Даймон не перебивает, только прикуривает нам сигареты и приносит пиво из холодильника. Я рассказываю ему даже про отца и зачем я вообще приехал в Токио. Заканчиваю рассказ уже на закате.
– Самое странное, – говорю я, – это отсутствие шумихи в прессе. Человек сорок погибли – и не тихой смертью, заметь, а со взрывами и пальбой, как в боевиках, – и никто об этом ни гугу.
Пчелы изучают колышущуюся лаванду.
– Разборки якудза лишний раз подтверждают тупость полицейских и продажность политиков. Что, как всем известно, чистая правда. Но если признать это публично, у токийских избирателей может возникнуть вопрос, зачем они платят налоги. Так что телевидение к таким вещам близко не подпускают.
– А газеты?
– Журналистам скармливают сообщения о победах и поражениях в верхах. Настоящие репортеры-правдоискатели – в черном списке, их не пускают на пресс-конференции, поэтому газеты не держат их в штате. Правда ловко?
– Тогда зачем вообще новости?
– Люди хотят комиксов и сказок. Ой, глянь, стрекоза! В древности поэты-монахи определяли неделю и месяц по цвету и блеску стрекозьих – как их там? – фюзеляжей. – Он поигрывает зажигалкой. – A своему домовладельцу ты тоже все рассказал, без купюр?
– Ну, я не упирал на зверства. И не стал говорить, что собирались сделать с его женой, раз тот, кто этим угрожал, тоже убит. До сих пор боюсь, что рассказал слишком много и теперь его замучают кошмары.
Даймон кивает:
– Ну, иногда, что ни сделаешь, все худо. В таком случае лучший выход – выбрать меньшее из двух зол. Тебе, наверное, все это до сих пор снится.
– Я вообще не очень много сплю. – Открываю банку пива. – А у тебя какие планы?
– Папаша считает, что мне нужно на время исчезнуть, и это единственное, в чем я с ним согласен. Так что утром я лечу в Штаты. С женой.
Я чуть не давлюсь пивом:
– Ты женат?! С каких пор?
Даймон смотрит на часы:
– Уже пять часов.
Я впервые вижу его искреннюю улыбку. Да и то на миг.
– Мириам? Кан Хё Ён?
Улыбка исчезает.
– Ее настоящее имя Мин. Его знают очень немногие, но мы перед тобой в долгу. Кстати, я не знал, что она познакомила тебя со знаменитым ударом ногой.