Книжный на левом берегу Сены

Потрясенная внезапной прямотой Гертруды, Сильвия не нашла в себе сил юлить.
— Да, — ответила она честно.
Писательница кивнула.
— Что ж, возможно, случай нас когда-нибудь и сведет. В «Шекспире и компании». Возможно, я пойму, что ошибалась на его счет. Возможно, он великий гений, глубоко достойный семьянин, натура честная и стойкая. Личность образцово-показательная.
Намеки Гертруды задевали чувствительную струнку, вызывая в душе Сильвии неприятное ощущение. Она бы до последнего отстаивала его самобытность, даже в сравнении с сочинениями самой Стайн, и его визиты доставляли ей огромное удовольствие, но… но почему он не сказал ей о суде? Было что-то неприятное и даже бесчестное в том, как он темнил, в его недомолвках, и это изводило Сильвию.
— А до тех пор, — продолжала Гертруда, — я не намерена искать его компании.
Сильвии показалось, она слышит, как вздохнула Элис.
Вечером, лежа в постели после нескольких бокалов вина, Сильвия с Адриенной покатывались со смеху.
— Ты представь, как они где-нибудь сталкиваются друг с другом, — давясь икотой, еле выговорила Адриенна, — и как Гертруда выхватывает свой хлыст, чтобы тут же привести его к покорности.
— Да ладно, она тут же поймет, что его и так уже укротила другая женщина.
Адриенна смахнула выступившие от смеха слезы.
— Нет, ты только вообрази, что она скажет бедняжке Норе?
— Миссис Джойс, — смеясь, поправила Сильвия.
— Ах! Excuse-moi![82]
— И вообще, не думаю, что Гертруда удостоит Нору хотя бы небрежным «здрасьте».
И Сильвия с Адриенной снова захохотали, хотя Сильвия чувствовала, как в правом боку начинает покалывать. Когда они немного успокоились, Адриенна заметила:
— Мне жаль ее. Она слепа и не видит, что способны дать ей настоящие партнерства.
— Она больше привыкла окружать себя своими протеже. — Дернула плечом Сильвия.
— Я рада, что наши лавки — приют, где могут встречаться равные, — сказала Адриенна, повернувшись на бок и кладя руку чуть ниже пупка Сильвии, на мягкий живот, слегка округлившийся после обеда из трех перемен. — Ни за что бы не променяла наши подержанные книжечки ни на одну картину с ее стен.
Сильвия поцеловала Адриенну и почувствовала, как крепнет связь между ними.
— Я бы тоже.
 Глава 8 
 
— Ну вот, считайте, книга теперь под запретом, — кипел яростью Эзра. — Прямо не знаю, на кого я больше зол, на Куинна или на Джойса.
— Не стоит, право же, злиться на Джойса, — рассудительно сказал Ларбо. — Он еще не закончил. И подгонять его нельзя.
— Да он годами корпит над этой чертовой книгой. И больше вообще не сможет написать ни одной, если не позволит кому-нибудь опубликовать ее самостоятельно еще до суда, как предлагает Куинн.
— Я думала, вы злитесь на Куинна тоже? — спросила Сильвия, зажигая новую сигарету от той, которую докуривала, потому что это ее успокаивало. Официально «Шекспир» уже закрылся, но никто не думал расходиться, и, хотя Сильвия не меньше Паунда чувствовала злость за Джойса и его книгу, ее с ног до головы переполнял тайный восторг, что в Париже подобный разговор происходит не где-нибудь, а в ее лавке — в ее лавке! Адриенна тоже прибежала сюда, как только закрыла «Ля мезон».
— А как же, — ответил Эзра. — За безмозглый аргумент, который он выдвинул на слушании. Джон Йейтс неделями писал ему письма, стараясь растолковать, что если «Улиссу» что-то и нужно, как нужно и всем нам, так это чтобы защита строилась на основаниях правдивости и красоты романа. Что книгу Джойса нельзя считать непристойной, потому что в определенном смысле она то же, что и потолок Сикстинской капеллы. «Ад» Данте. «Сад» Босха. Что перед ее сложностью следует благоговеть, а не валить ее в одну кучу с подглядыванием в замочную щелку и грязными книжонками, потому как она показывает человеческое тело с совершенным, до боли откровенным реализмом.
 
— Прочь фиговые листки с пенисов в шедеврах! — весело провозгласил Роберт Макалмон[83], которого называли просто Бобом. Американский новеллист и поэт, он недавно объявился в Париже со своей женой Брайхер, английской писательницей. И очень скоро стал самым популярным человеком в столице во многом, как подозревала Сильвия, благодаря щедрому карману и острому, нередко вульгарному, юмору, парадоксально не вязавшемуся с его славным мальчишеским лицом.
— Точно так! — воскликнул Эзра, вскинув сжатый кулак. — А вместо этого мы слышим филистерские блеяния защиты, что «Ах, роман настолько отталкивающий, что растлевать неспособен». Кстати, его мысль о самостоятельном издании романа целиком была хороша, но это потому лишь, что он не верил в возможность спасти книгу.
— Не пойму, — вступил Ларбо, — Каким образом издание ее спасет?
Эзра раздраженно выдохнул и запустил пальцы в густую шевелюру над высоким морщинистым лбом.
— Куинн пытался уговорить Бена Хюбша напечатать книгу до начала судебного разбирательства, потому что так она стала бы свершившимся фактом, fait accompli. Книга существовала бы в качестве книги, что сделало бы спорным иск к ее части, напечатанной в журнале. Куинн также придерживается аргумента, что в книге допустимы определенного сорта сцены, невозможные в периодических изданиях, распространяемых почтовой службой, так как законы Комстока действуют только на непристойности, распространяемые по почте. Но у Хюбша большие сомнения в этой логике, и он отказался публиковать роман. Боится, как бы его не упрятали за решетку.
— Бен Хюбш? Не тот ли, кто издал «Сыновей и любовников» Лоуренса?[84] И он испугался «Улисса»? — не веря своим ушам, спросил Боб.
Эзра в смятении кивнул.
— Он же издавал «Портрет» и «Дублинцев».
— Выходит, апостолы предают теперь нашего корявого Иисуса? — шепнула на ухо Сильвии Адриенна. Та скрепя сердце все же приняла это данное Джойсу прозвище. Она едва ли могла поспорить с ним по существу, к тому же ей нравилось, что у них с Адриенной есть свой тайный язык.
— Слышно ли что-нибудь от миссис Уивер из Англии? — громко вопросила Сильвия, хватаясь за последнюю соломинку.
— Она уже обошла всех печатников, какие только живут на острове, и все они слишком опасаются брать текст, где говорится о сранье и траханье, даже притом что говорится постольку-поскольку, а книга совсем о другом, — ответил Эзра.
— Да уж, если сформулировать все так, я бы на их месте тоже засомневался, — пошутил Боб.
— А в «Хогарт-пресс» кто-нибудь обращался? — задумчиво поинтересовался Ларбо.
В сердце Сильвии расцвела робкая надежда при мысли о маленьком издательстве Леонарда и Вирджинии Вулф в Ричмонде. Книги, которые она заказывала у «Хогарт-пресс», представляли собой достойнейшие образцы новаторских литературных форм. Нет, авторы и издатели «Двух рассказов» не могут не пойти навстречу дерзкому роману Джойса, недаром они так же тесно общались с прогрессивными мыслителями вроде Литтона Стрейчи и Клайва Белла[85] — во всяком случае, так слышала Сильвия, — как и ее маленькая братия экспатов здесь, в Париже.
С гордостью, к которой примешивалась изрядная горечь разочарования, Сильвия отметила про себя, что последней надеждой романа оказались сплошь женщины: Маргарет и Джейн, Гарриет, а теперь, возможно, и Вирджиния Вулф.
— Гарриет собирается навести справки в «Хогарт-пресс», — ответил Эзра. — Правда, Элиот советует не слишком обольщаться. Он всегда считал, что Беллы и Вулфы до невозможности консервативны.
Сильвия упала духом. Вот и Гертруда такая же.
— Тьфу ты! — воскликнула Адриенна. — Терпеть не могу этого ханжества! Почему люди, задумавшие две самые значительные художественные выставки последних десяти лет в Лондоне и Нью-Йорке, мыслят так узко, когда дело касается литературных произведений, которые, по сути, добиваются того же, что и их драгоценные художники?